На линейке европейской мысли: Путин как физиократ

Читаю книжку «Утопический капитализм» об истории идеи рынка в Европе — и вновь понимаю, насколько нынешнее состояние умов в России отстало от европейского. То, что мы сейчас обмусоливаем, европейцы проходили века тому назад.

Розанваллон начинает как бы с середины — с эмансипации государства и гражданского общества. Он не объясняет, почему и как это произошло — впрочем, и не надо, об этом отлично написал Лал: как в результате «непреднамеренных последствий» собственнических устремлений церкви возник и вырос европейский индивидуализм, как церковь, встав над государством, поставила под сомнение и собственную власть, как, создав механизмы управления собственностью для монастырей, церковь вырастила институты современной экономики и т.д. (и в данном случае не так важно, церковь или нет двигала этот процесс: главное собственно то, что процесс этот происходил).

Так или иначе, когда божественный закон и божественный порядок потеряли свой авторитет и их перестали понимать как естественные закон и порядок, а на первое место в иерархии ценностей вышел индивид, встала задача заново понять, что такое естественный закон и естественный порядок в человеческом обществе — и заодно обосновать существование общества, исходя из идей индивидуализма. Утопии как поиски идеального общества, где всё организовано правильно, быстро были отброшены — стало понятно, что можно исходить только из человека и его страстей. Подобно науке о разуме, должна была быть создана наука о страстях, призванная обосновать естественный порядок в человеческом обществе.

Рассмотрение ходе европейской мысли Розанваллон начинает с Гоббса. Тот полагал естественным порядком между людьми войну всех со всеми, а общество — общественный договор — средством предохранения от этой войны, возникающим под действием страха смерти и стремления людей к самосохранению. Общественный договор понимался двояко: как договор объединения и как договор подчинения — и таким образом давал основу для создания общества и общественных институтов. При этом Гоббс считает, что абсолютная монархия (власть одного) предпочтительнее аристократии (власти многих) — именно потому, что страсть к разрушению в одном человеке меньше, чем в нескольких.

Следующий шаг делает Пуфендорф: он вводит в дискурс общественного договора понятие интереса как естественного стремления каждого человека. Человек от природы склонен к общению, и он имеет интерес к этой склонности: «Цель общительности в том, чтобы благодаря постоянной взаимной поддержке и обмену услугами каждый мог наилучшим образом удовлетворять свои собственные интересы». (Кстати, отсюда берёт начало мысль Де Сото о предпринимательстве как главном проявлении природы человека.) Страх как основной мотив создания общества заменяется интересом.

Следующий шаг мысли — в том, чтобы заметить, что сюзерен в абсолютистской конструкции общественного договора выводится за рамки договора, как в части подчинения, так и в части объединения. Абсолютный монарх не является частью гражданского общества и находится всё в том же естественном состоянии, которое гражданское общество должно ограничинвать — на этом строит свою критику Гоббса и Пуфендорфа Локк. Одновременно он производит своеобразный синтез взглядов на гражданское общество как средство самосохранения и орудие интереса, вводя в дискурс понятие собственности. «Определяя собственность как продукт труда… Локк представляет собственность как продолжение индивида […] Локк не различает самосохранение и сохранение собственности. Поддержание гражданского мира и гарантия собственности суть две неотделимые друг от друга цели институциирования общества».

Исподволь формируется понимание, что договор подчинения является лишним — достаточно одного договора объединения, создаваемого для сохранения личности и собственности и для соблюдения (предпринимательских) интересов людей. Возникает идея закона, который обеспечит соблюдение частных интересов, при этом достигая и общей цели объединённого общества. Человек, свободный от ограничений, в естественном состоянии, способен нанести вред другим, закон же должен ограничить деструктивную деятельность человека, и целью политики становится сочетание и согласование интересов. Законодатель должен найти «средство принудить людей к добродетельному поведению, заставяля страсти приносить только плоды добродетели и мудрости», — это уже Гельвеций.

Наконец, возникает идея рынка как механизма осуществления этих интересов, не требующего ни абсолютного монарха, ни даже специального законодательного принуждения — идея «невидимой руки» Адама Смита. «С его точки зрения, даже когда между людьми нет взаимной благожелательности, социальная связь всё-таки не разрывается. Она продолжает существовать по экономическим причинам…» И далее: «Рынок [по Смиту] представляет собой закон, регулирующий социальный порядок без законодателя. Закон стоимости регулирует отношения обмена между товарами и отношения между людьми, без всякого внешнего вмешательства». Рынок же даёт ответ на вопрос о преодолении войн не только внутри государств, но и между государствами.

Я читал это и думал: а ведь мы, в массовом сознании, ещё только-только ушли от идеи утопии, от божественного, заданного свыше «правильного» общественного порядка (будь то коммунизм или вера в помазанника божьего). Теперь мы верим в гоббсовского монарха, который лучше, чем несколько олигархов (уже потому что он один, а их много), и который сможет оградить нас от наших собственных пагубных страстей. У Пелевина один из героев говорит: «От животных нас отличают только те правила и ритуалы, о которых мы договорились друг с другом. Нарушить их — хуже, чем умереть, потому что только они отделяют нас от бездны хаоса, начинающейся прямо у наших ног…» Но в сущности, в этой фразе и весь Пелевин — все его романы предлагают различные интерпретации нашей действительности, самим этим фактом настаивая на иллюзорности действительности. До идеи собственности мы ещё не доросли, да и интересов своих пока что, пожалуй, не понимаем.

* * *

А Путин оказывается последователем физиократов: Кенэ и Мирабо. Физиократы были несомненными либералами в экономике. Они вообще не разделяли экономику и политику, считая что политическое должно следовать за экономикой (сейчас это назвали бы прагматичностью). Но при этом — и именно исходя из такого понимания политики — физиократы превозносили деспотизм. «Всякое хорошее управление состоит в том, чтобы было как можно меньше публичных дел; демократия же из всего делает публичное дело» — это Мирабо. «Система противовесов в управлении есть пагубное воззрение» — Кенэ. «В делах управления всякое усложнение ужасно. Чем больше пружин приводят в действие машину, тем быстрее она изнашиывается от трения» — Кондорсе. В их представлении, по словам Розанваллона, «функция деспота — не в том, чтобы отправлять политическую власть; поскольку рациональная власть есть не более чем власть подчинения естественному порядку, её функция прежде всего в том, чтобы поддерживать исчезновение политики.»

Кстати говоря, тут же приводятся цитаты из Мерсье де ла Ривьера о безопасности в Европе. Он, в изложении Розанваллона, «отказывается видеть в торговле новое орудие мира. Он считает, что ‘всеобщая конфедерация всех держав Европы’ на самом деле вытекает из естественного порядка… С его точки зрения, лишь ‘плохо согласованные планы искусственной и произвольной политики’ породили войны в Европе. Конкретная политика, политика соотношения сил, таким образом, отрицается, потому что она не соответствует теории… Концепция физиократов в итоге формируется посредством глубочайшего вытеснения реальности — вытеснения, необходимого для того, чтобы преодолеть её противоречия. Единственный конкретный пункт, на который опирается Мерсье де ла Ривьер, чтобы аргументировать своё утверждение о реальности… единства Европы, состоит в упоминании о том, что короли Европы обходятся друг с другом как братья!»

Ну разве не похоже это на Путина? Противодействие «произволу» США, отрицание необходимости реального анализа сотношения интересов и сил, упор на личные хорошие отношения лидеров — в этом весь Путин во внешней политике. И точно также его внутренняя политика сводилась к приведению экономики к некому «естественному порядку» (либеральные реформы 2001-2004 годов), уничтожению политики как мешающей естественному простому ходу событий, но при этом и самоустранению из политики — фантомы «суверенной демократии» и прочие лозунги играли и играют лишь негативную роль, ограничивая доступ в политику для оппозиции, но не неся никакого реального содержания.

Те же физиократы считали, что богатство страны определяется богатством её земли — в первую очередь они имели в виду сельское хозяйство, но в случае Путина это недра, полезные ископаемые. И с тех же времён известно возражение физиократам (и Путину заодно) — о том, что кантон Женева не имеет и не имел никогда ни ископаемых, ни развитого сельского хозяйства, ни даже достаточной территории для него, и это не мешало ему богатеть столетиями. Всё это старо как мир, и даже смешно уже.

* * *

И Гоббс, и Локк, и физиократы — всё это было 200-300 лет назад, во время наших Алексея Михайловича, Петра I и Екатерины II. К нынешнему моменту в Европе всё это уже продумано и передумано, проанализированы сильные и слабые стороны этих идей, найдены ошибки, сделаны выводы. Эти идеи — европейское «позавчера». Мы же до сих пор крутим в голове эти идеи, живём ими и не идём никак дальше… Правда, стоит заметить, что США тоже, по-видимому, сильно отстали идейно от Европы (или это особенность только нынешней администрации)?

Контекст

Про «Другого» я написал 29 июня. Про Лала в первый раз написал только 14 июля, тогда я его уже читал, но ещё не прочёл до конца — тем не менее, скорее всего, в конце июня я его ещё не начал (хотя привезли мне его 18-го июня, знаю точно).

Тем не менее, в только что сделанных комментариях к посту от 29.06 я таки вспомнил о Лале — и вопрос о «Другом», о познании и самопознании стал, вроде бы, продолжением, одним из следствий к более поздним постам. Вот и думай: я изначально был настроен определённым образом, и Лала воспринимал и истолковывал в духе собственных мыслей? — или Лал так подействовал на меня, что я и собственные мысли стал рассматривать через призму его книги?

Последний раз о Лале

Помимо всякого прочего интересного, Лал в последней части книги обрушивается с критикой на западный мир, который, по его словам, следуя присущему ему индивидуализму, отказался от моральных основ, скреплявших общество (эти моральные основы он сводит к чувствам вины и стыда — для него это практически экономические категории, т.к. он сам экономист и исследует именно экономику — так, он делит все цивилизации на «культуры вины» и «культуры стыда»).

Основой книги («на верхнем уровне») является рассуждение о том, что не только материальная основа (география, климат, ресурсы), но и культура и идеология (он это называет «космологическим представлениями») направляют и стимулируют развитие обществ — материальные основы, разумеется, тоже очень важны. Так вот, говорит Лал, Запад поднялся на исключительную высоту благодаря многочисленным «непреднамеренным последствиям» (пересказ есть у Иванов-Петрова), сделал то, что никто до него не делал, и в культурной составляющей основой уникальности Запада была культура индивидуализма. А теперь индивидуализм разрушает западное общество (приводятся аргументы, и в том числе о падени авторитета церкви — института, создававшего «культуру вины»).

Но, говорит Лал, посмотрим на Азию — на Японию, молодых «тигров», Индию и Китай. Многие говорят, что экономическое азиатское чудо основано на восточной культуре — но нет, НЕ ТОЛЬКО на культуре, говорит Лал. Все эти чудеса легко описываются простыми западными экономическими категориями — большая норма сбережений, стимулирование инвестиций и экспорта продуктов промышленности. Азия смогла воспользоваться достижениями научно-технической революции Запада, сохранив свою культуру и использовав её там, где она оказалась полезна (особенно важен пример Японии, которая вообще мало была подвержена западным культурным влияниям). И вот, говорит Лал, если для интенсивного развития заимствовать культуру не нужно, то какого чёрта Запад нам свою культуру (включая, например, классическую либеральную демократию и специфически западный индивидуализм, на котором она основана) навязывает, если этот индивидуализм привёл уже сам Запад к кризису? Примерно так он заканчивает книгу. Многие мысли там спорны, но «отмести с порога» это довольно сложно.

Кусок коммента отсюда.

Ещё цитаты из Лала

[После Первой мировой войны] правительства обнаружили способ решить вечную проблему нехватки денег, увеличивая государственные доходы посредством (скрытого) инфляционного налога. Два великих экономиста, Шумпетер и Кейнс, заметили эту исключительной важности перемену, но сделали из этого разные выводы. Шумпетер понял, что теперь правительства… получили возможность мобилизовать всё ликвидное богатство страны, отчасти через налогообложение, но в основном через заимствования. Если в прошлом [при режиме золотого стандарта] ограниченная способность правительств вводить налоги и делать заимствования делала инфляцию саморегулирующейся, то теперь единственная защита против инфляции состояла в политическом самоограничении, и Шумпетер был не слишком уверен, что политики способны на это. Кейнс также понимал, что после Первой мировой войны деньги и кредит стали важными орудиями в руках правительств. Но он решил, что это делает возможным правление «короля-экономиста»… Шумпетер был настроен более скептически. Правление «короля-экономиста» он считал наивным высокомерием; на деле вместо него будут править политики и генералы, которые станут использовать экономистов в своих собственных целях. Так оно и случилось после Второй мировой войны в кейнсианскую эпоху дефицитного финансирования, которая завершилась после стагфляции 1970-х годов. (стр. 146)

Это примерно у нас и происходит.

Распечатывание стабфонда и выбрасывание нефтяных, то есть не обеспеченных трудом, денег, оправдывают именно по Кейнсу, но у нас всё происходит быстрее: чем заниматься стимулированием спроса и «воровать с прибылей», наши прямо сразу «воруют с убытков» — политики и генералы давно оседлали послушных экономистов. Но и помимо выплёскивания денег в экономику — идёт монополизация рынков, стимулирующая и без того немаленький по европейским меркам рост цен, растёт потребительский кредит и внешние заимствования банков. И стагфляция, возможно, тоже уже не за горами — при дальнейшем росте инфляции будет ли расти производство? Между тем для интенсивного роста всё должно быть иначе:

Как недавно показали Олуэн Янг и Иэн Литтл, так называемые чудеса неоконфуцианских обществ побережья Юго-Восточной Азии — Кореи, Гонконга, Тайваня и Сингапура — на самом деле вовсе не чудеса. Эти чудеса вполне объясняются в конвенциональных экономических терминах: они появились благодаря очень высоким нормам сбережений и эффективным инвестициям, наиболее важным направлением которых стало испольхзование возможностей международного разделения труда посредством международной торговли… Также обнаружилось, что наиболее успешным было наименее селективное вмешательство [государства] в эти экономики — поддержка экспорта продукции обрабатывающей промышленности. (стр. 163)

У нас ровно наоборот: экспортируется не продукция перерабатывающей промышленности, а сырьё, инвестируется не внутренний, а заёмный капитал (откуда внешний долг банков), населению предлагают удобные схемы потребительских кредитов (то есть не только деньги не идут в сбережения, но даже наоборот, покупки делаются в кредит, что в очередной раз накручивает инфляцию — деньги не изымаются из оборота в долгосрочные инвестиции, а наоборот крутятся на потребительском рынке всё быстрее), а банки вместо инвестиций занимаются этим самым потребительским кредитованием и игрой на финансовом рынке.

Собственно, система уже идёт вразнос. Кейнсианством никто не проникся, справедливое распределение и рост все в гробу видали, цель — только нажива. Централизованного управления экономикой не получилось. Впрочем, и это уже проходили — и в России, и в Индии, и (самое яркое) в Китае.

…Национализм даёт некоторую надежду на будущее. Одной из важных тем сравнительного исследования Лала-Мьинта является роль национального строительства в объяснении как возникновения дирижизма, так и его упадка. Дирижизм, призванный национализмом для того, чтобы способствовать «порядку», со временем в качестве непредвиденного последствия преумножает беспорядок, поскольку экономические агенты всё больше стремятся выскользнуть из официальных сетей. Тогда для восстановления порядка в экономике, становившейся всё более неуправляемой, националисты пошли на либерализацию… (стр. 157)

Дипак Лал — Непреднамеренные последствия

Дивный Лал, которого так расписывал у себя в журнале ivanov_petrov, и вправду дивен. Словно бы между делом расправляется с вещами, о которые люди постоянно ломают лбы.

Помимо того, что уже описано у ivanov_petrov, есть у Лала, например, в шестой главе (посвящённой индивидуализму как одной из базовых европейских ценностей) такое — даже не рассуждение, а описание.

В античности государство понималась как органичная часть общества — собственно само общества понималось как единый организм, «подобно человеческому телу». Аристотель говорил о человеке как о животном политическом, и политика была непосредственной деятельностью каждого человека. (В принципе, Лал в соответствующем разделе даёт объяснение слабости государства в оседлых, в том числе и средиземноморских, аграрных цивилизациях — то есть в земледельческих, в отличие от кочевых скотоводческих и охотничьих.)

Далее следует описание цепочки событий, произошедших в западноевропейской цивилизации.

Христианская церковь возвысила себя над государством, начав диктовать свои законы и государям, и обычным людям, распространив свою власть и свою регламентацию на все области человеческой деятельности. Государство тем самым оказалось властью не абсолютной, а относительной. (В отличие от Востока, где государство встало над церковью, и государство оставалось всеобщим и вседовлеющим).

Происходит постепенное разделение понятий государства и общества: и в XIII веке Августин говорит о человеке как о животном политическом и общественном.

Далее происходит выделение экономики — через осознание особых законов, по которым экономика функционирует — таких же, как законы природы. (Возможно, стремление к формализации и абстрактному изучению экономики связано с особо выделяемой Лалом «революцией папы Григория VII» — когда церковь, занявшись хозяйственной деятельностью и создавая необходимую регламентацию для своих надобностей, создала огромное количество полезных вещей, к их числу относятся: «изобретение понятия оборотности векселей и долговых обязательств, изобретение залога движимого имущества, разработка законодательства о банкротстве, создание института совместного предприятия с разграничением прав собственников, изобретение торговых марок и патентов… вся важнейшая правовая инфраструктура современной коммерческо-промышленной экономики…»)

Далее, после эпохи великих географических открытий и эпохи Просвещения, происходит выделение культуры — и это становится почвой для национализма.

Параллельно на почве протестантизма вырастает Демос. Протестанты подвергли критике папское управление церковью, введя самоуправление. Раз можно в церкви, почему не сделать то же в государстве?

И вот итог — в XIX веке Европа строит национально-демократические государства.

В России же всё остаётся по Аристотелю: индивидуализм не развился, церковь подмята государством, общество, экономка и культура от государства не отделимы. Поэтому когда мы спорим о патриотизме, о том, что такое государство и чему нужно сохранять верность, и спор наш утыкается в различные трактовки понятия государства — ответ вот он: в Европе понятие государства развилось на совершенно новый уровень, и Лал уже рассказал нам, как это так вышло… (Дело не в том, конечно, что я безусловно верю трактовке Лала. Важен сам угол зрения, способность смотреть на «базовые» определения как на исторические артефакты, искать в первую очередь историю их происхождения…)

Или другой сюжет. В XIX веке сложился так называемый либеральный мировой экономический порядок — благословенная викторианская эпоха, давшая возможность свободного обращения труда и капитала, торжество индивидуализма. Потом, в XX веке, всё это рушится: возникают барьеры на пути свободного обмена ресурсами, экономические регуляторы заменяются на административные. Откуда это пошло? Лал объясняет: первым шагом был протекционизм. Протекционизм был призван защитить слабые, недостаточно развитые экономики. Какие в первую очередь? Лал называет: Германия и США — тогда они были странами «догоняющего развития». Начали с протекционизма, дошли до мировой войны, которая воспламенила националистические чувства и взорвала весь мир. После войны весь мир отверг индивидуализм и пришёл к торжеству коммуналистских идей. (Наверное, Россию тут тоже можно упомянуть — она тоже была страной догоняющего развития прошла тем же путём, до коммунализма и коммунизма включительно). И вот в итоге страны, прежде догонявшие, в результате слома старого викторианского мира стали мировыми лидерами и (за исключением так и не догнавшей России) снова пришли к либеральному порядку и индивидуализму — уже на новом витке, расширив географию индивидуализма. Какая роскошная тема! А изложена мимоходом.

(Интересно, а на следующем этапе? Догоняющие Китай, Индия, Турция вкупе с арабами так же сомнут Европу, повергнут мир во прах, и через очередные сто лет, явившись во главе нового порядка, сами придут к индивидуализму, который к тому времени уже полностью покроет весь мир?)

Другой

В «дискурсе Другого» главная фишка — это возможность не замечать мелочей и подробностей: другого легко охарактеризовать, а о себе скажешь только что-нибудь вроде «сейчас у меня появилась такая-то привычка или манера… но это временно, пройдёт». Для Другого всегда есть возможность типизации, можно строить обобщения и аналогии. Собственно, вообще практически всё мышление строится на абстрагировании от мелочей. Но тут же кроется опасность — принять собственные логические построения за реальность. Собственно, «Другой» и есть принятая за реальность схема.

Способов много: можно принять единичный пример за типичный (я видел буйных футбольных фанатов, поэтому считаю всех фанатов буйными); или наоборот видеть в каждом представителе некого класса в первую очередь именно характерные для класса черты, не замечая остального (такие, как имярек, никогда не понимают нас — значит и он нас не поймёт никогда). Но в любом случае результатом может быть ошибка.

Сам себе. Постарайся не забывать: абстрагировавшись и отстранившись, получи результат, стройную схему — а потом вернись на землю, хорошо?