В чём ошиблись американцы, или ещё раз о том же

«Камышовый кот» — моё домашнее прозвище. Поэтому я и включил во френд-ленту «Блог Камышового кота».

Намедни тёзка поднял важную тему, но не докопался до глубин. Началось всё, правда, несколько раньше, с мелкого наезда на Америку в одном из довольно давних его постов. «Почему пуштуны не возвращаются из пакистанских лагерей беженцев в Афганистан, если Америка несет туда свою демократию?» — издевательски спрашивал Reedcat. Его наезд был некорректен — в том конкретном случае героиня репортажа из National Geographic, о которой шла речь, домой как раз вернулась, но это был только конкретный случай, вопрос же об «экспорте демократии» повис в воздухе. Вчера наконец я увидел в ленте обещанный тогда отдельный пост о демократии — но, увы, полноценного спора всё равно не получилось. А между тем дело стоит того, чтобы разобраться. Выношу из своих комментов куски и дописываю наново.

1. Демократия как процедура и современная демократия

Мне кажется, в применении слова «демократия» имеется определённая путаница: одним и тем же словом называются различные вещи: демократия как процедура и современная демократия.

Демократия-процедура, система сдержек и противовесов (основные принципы — публичность, ответственность власти, выборность власти, сменяемость власти, разделение властей и т.д.) возникает там, где существует множество самостоятельных субъектов какой-либо деятельности, экономической или политической, или необходимость согласования интересов каких-то групп. Например, в Великом княжестве Литовском и Речи Посполитой была проблема неоднородности населения и в том числе дворянства (почти пополам: православные и католики, русины и поляки). Кроме того, имела место феодальная раздробленность, с присущим ей натуральным хозяйством — то есть акторы, субъекты были самодостаточны — включая возможность вести междоусобные войны, собирая ополчения из своих крестьян или привлекая за плату, например, казаков из Сечи. Отсюда — сейм, выборность короля и т.д..

Демократия как процедура, однако, не является единственным решением вопроса. Разноголосицу множественных субъектов можно разрешить и при помощи деспотизма: в соседней с Литвой России разногласия мелких князей были (отчати при помощи Орды) подавлены, и князья были выстроены в вертикаль (ярлыки на княжение, дани). Тоже метод.

Но важно, что демократия в Афинах, Древнем Риме, в Литве и Польше, или вечевая демократия в Новгороде — это был инструмент согласования интересов немногочисленных субъектов (десятки, много если сотни). Причём субъекты эти часто были независимы друг от друга. Современная демократия должна согласовывать интересы миллионов, при условии гораздо большей связности и взаимозависимости. И по-прежнему использовать для согласования различные обсуждения, голосования и т.п. уже невозможно. Разница — как между монопольным сговором и свободным рынком. Равновесная цена на рынке не устанавливается голосованием. Людей стало так много, что даже меньшинство оказалось большой группой, запросы которой нельзя игнорировать.

Поэтому современная демократия — вещь совершенно другого рода. Сходство, конечно, имеется (множество субъектов, согласование интересов и т.п.), но реализация и условия в корне различаются. Современная демократия — это некая общность менталитета, осознание всеми людьми того, как демократия работает, и желание жить в соответствии с ней, то есть в уважении к интересам других членов общества. Вопрос выборности власти, сменяемости и пр. становится вторичным, а на первый план выходит “коммуникабельность”, “договороспособность” каждого человека и общества в целом.

2. Экономическая основа демократии

Итак, основа для возникновения демократии — это потребность урегулировать разногласия между свободными самостоятельными субъектами или группами. В рабовладельческом обществе или при феодализме свобода была доступна меньшинству, поэтому существовала возможность демократии античного типа — форумов, парламентов и других благородных собраний.

Капиталистическая свобода — это правовое равенство всех людей, миллионов индивидов. Каждый свободен принимать решения, каждый отвечает за себя. Степень неопределённости в обществе резко возрастает — каждый имеет самостоятельное влияние на будущее, каждый принимает решения. Возрастает и степень взаимозависимости членов общества друг от друга. Таким образом, современная демократия — это общество экономически свободных равноправных людей, занятых в капиталистическом производстве. Демократия — политическое лицо рыночной системы, политическая форма, к которой неизбежно прибегают страны со свободной экономикой — потому, что свободный экономический субъект не может сосуществовать с диктатурой и иными формами принуждения.

3. Альтернативы демократии

Однако и при капитализме по-прежнему верно, что если свободы нет, или если свобода субъектов ограничена, то демократия не имеет смысла — несвободный субъект (кто не имеет или не желает свободы) не может участвовать в принятии решений, а если навязать ему такую роль, демократия выродится в фикцию и не принесёт блага.

Как уже было сказано, демократическая процедура — вовсе не единственный способ урегулировать разногласия. Другим вариантом всегда является деспотизм, единовластие. Однако это вовсе не всегда достигается насилием и принуждением. Бывает власть главы семьи или рода — когда дети слушаются родителей, младшие подчиняются старшим. Это единовластие добровольное. Бывает такое же добровольное подчинение религиозным правилам и священноначалию. Шире, любая идеология может служить сплочению людей и их совместной и согласованной работе через отказ от самостоятельности ради некоторого общего блага.

Также не следует забывать о ситуациях, когда демократия явно неприменима. Например, это ситуация войны. Война исключает личную свободу, исключает соответственно и демократию. Ещё один пример — ситуация, связанная с нехваткой жизненно важных ресурсов: в том числе послевоенная разруха, продукты по карточкам и т.п..

Свобода всегда сложнее организована, чем деспотизм. Поэтому любое расширение пространства свободы приводит к соблазну всеобщего подчинения одной личности или общей идее. После создания системы национальных государств в Европе в XIX веке и распространения общегражданских свобод на большинство населения, такой соблазн охватил большинство стран в первой трети XX века. В ситуации, когда индивидуальная свобода была ограничена последствиями Первой мировой войны, возник соблазн скрепить нации идеологически. Так возникли фашизм, национал-социализм, коммунизм. Только Вторая мировая война с её ужасами, в том числе Холокостом, убедила людей, что этот путь ошибочен. После войны в Европе и во всём мире развиваются демократии.

4. Экспорт демократии

Свободная капиталистическая экономика, понятное дело, это не то, что можно ввести законом или указом — институты рынка, существующие не на бумаге и не в залах торжественных заседаний, а в головах всех участников экономической жизни, создаются долго и мучительно — уместно вспоминать скитания евреев по пустыне, и точно так же поколения должны пройти для создания рыночной инфраструктуры. И так как только на основе экономической свободы индивидов может существовать современная демократия, то и демократия также должна вызревать в каждом народе годы и десятилетия.

В таком понимании демократии, конечно, никакой её “экспорт” невозможен. Если американцы и вправду думают, что возможно быстрое построение демократии “с нуля”, это, конечно, ошибка — впрочем, ошибка частая в истории, тут они повторяют и СССР (с знаменитым прыжком из феодализма в социализм), и Петра I, пытавшегося в России завести европейские порядки.

Однако мне кажется, что по факту Америка преследует цель не установить демократию (так как это процесс очень небыстрый), а только способствовать её зарождению и развитию. Они делают первый шаг — устраняют деспотизм — и поэтому считают, что правы. В самом деле, разрушение диктатуры, уничтожение этого препятствия для свободы, пожалуй, может и даже должно приближать к демократии. Но если в чём есть ошибка в действиях США — так это в том, что они несут с собой войну, а война препятствует демократии не менее диктатуры.

5. Разница в деталях

Боюсь, что, как и Redcat’у, всё это покажется слишком мелкими и несущественными деталями. Американцы же неправы? Да, неправы. Они же вовсе не благо принесли в Ирак и Афганистан? Да, несомненно. Ну и всё. Антиамериканизм удовлетворён, а демократия нужна была только к слову… Мне же хочется, чтобы демократиюпонимали лучше как идею и не мешали её с чем попало, да и американскую демократию — работающую, действительную демократию! — понимали как следует. Только что я могу?

Этническое

Перечисляя еврейские фамилии из состава ЦК партии большевиков, надо всё же отдавать себе отчёт…

Если ограничивать еврейством значение, например, Троцкого как политика, или даже просто выделять еврейство как сколько-нибудь значимый признак, определявший его поведение — то, будучи последовательным, нужно так же выделять еврейство Мандельштама или Бродского, эфиопство Пушкина и т.д.. Если мы готовы признать Пушкина нерусским, если не жалко отречься от него — Ok, полный вперёд. Если же человека мы будем оценивать по тому, что проявлялось в нём, органичной частью какой среды он был, и что он сделал в своей жизни, тогда — Пушкин, разумеется, русский поэт, и Мандельштам и Бродский — тоже русские поэты (поскольку ими был жив русский язык, в русской среде они возникли как поэты, русское образование получили и к русской культуре принадлежали), и, увы, Троцкий, Каменев, Зиновьев — такие же русские политики, как и Ленин, Сталин, Николай II, Керенский, Милюков, Корнилов…

Это интересно, почему так много людей, вышедших из еврейской среды, оказались в революции. Но были ли евреи-большевики — евреями? Судя по всему, они были просто люмпены, оторванные от всех корней, в том числе и этнических. (И понятно, почему именно еврейской судьбой это часто было в России: давила и религия, раз ушёл, то навсегда; давила и среда, выковывая из жертв погромов главарей террора). Мне кажется, что гораздо важнее найти общее между евреем Зиновьевым и грузином Сталиным, чем между любыми евреями в любом большевистском или другом левацком комитете. А общее там — насилие, «классовое сознание», готовность на убийство и на оправдание убийства — это ли еврейское в них? Отнюдь. Но это отлично объединяет их с матросами и вернувшимися с фронта солдатами (то есть очумевшими от незнакомой среды и насилия, вырванными войной из общины крестьянами — такими же по факту агрессивными люмпенами). Это отлично объясняет всеобщий террор, и главенство большевиков в этом терроре.

И это всё те же зады, всё та же развилка между нацией-этносом с одной стороны и нацией культурной и экономической с другой, окторые мы жуём уже сто лет. Идея этнически чистой нации, нации-этноса, возникла, судя по всему, в середине XIX века.  Миллер говорит, что именно во второй половине XIX века возник новый тип антисемитизма — «модерный антисемитизм»:

Раньше считалось, что еврей слаб, непродуктивен и из него надо сделать человека, как мы… Как мы знаем, выкрестившийся еврей в правовом смысле и в Российской Империи переставал быть евреем. Что такое модерный антисемитизм? Это принципиально иная вещь. Еврей становится плох потому, что он силен, хитер, лучше других умеет управляться в новом капиталистическом мире и еще, гад, научился прятаться, так что его даже и не различишь. И поэтому неважно, что он говорит по-русски, что он крестился и т. д.

Откуда это взялось? Можно представить, что такой была реакция только что создавшихся европейских наций, унифицировавшихся и создавших монолитные гражданские общества, на  меньшинства, не желавшие ассимилироваться и быть такими как все. Гражданское общество в Европе стаоло развиваться в сторону тотальной унификации, породив «государство-нацию», фашизм, национал-социализм и русский коммунизм. Только война и в частности Холокост показали, что этот путь — ложный. Что не этнос должен формировать нацию, а произвольное множество индивидов, совместно проживающих и ведущих хозяйственную деятельность. Что культурная унификация не обязательная вообще. Основой вновь стала экономика.

Но в России в XIX веке ещё существовала империя, не было нации в европейском понимании (возможно, нет её и до сих пор), не было гражданского общества. Антисемитизм, как и, скажем, социалистические идеи, в России были восприняты из Европы, и в силу заимствования искажены. Антисемитизм стал не ответвлением осмысления вопроса о том, что такое нация, а превратился в систему легитимизации пещерной дикости, нашедшей в еврее воплощённого врага — Чужого. Поэтому победа над фашизмом и кризис коммунизма не нанесли удар по антисемитизму — у нас просто не поняли, что победа над фашизмом означает, что этнические трения теперь будут считаться пережитками прошлого. Мы жили старыми понятиями. Европа провозгласила право нации на самоопределение, имея в виду разрушение империй — мы поняли это как право этноса на попытку создание нации. Европа пришла к глобализации — мы до сих пор огораживаем себя заборами… И мы до сих пор определяем нацию этническим происхождением. В России всерьёз считали Америку многонациональным государством!

Мы мечемся в старых идеях, не в силах разрешить накопившиеся противоречия, которые, как обычно, многие уже разрешили до нас. Но нам надо их решать самостоятельно, потому что только на своём опыте, своим трудом можно их решить по-настоящему…

Об общих ценностях

По поводу беседы с ivansim о правах человека подумал, что ведь на самом деле это хорошо, когда у разных народов разные ценности — ну в том числе что кто-то не признаёт прав человека в европейской редакции, например.

Это ведь очень удобно, это конкурентное преимущество. Если есть вещь, которая никому не нужна, которую все выбрасывают, а для меня она ценнее всего другого — это даёт возможность обмена, при котором каждая сторона оказывается в выигрыше.

(upd. Продолжение темы. Не хочу писать отдельный пост о том, как я ещё-не-дочитал Мизеса — дочитаю, напишу обо всём.)

Так же и народы: ведь если посмотреть, многие нашли в мировой системе специализацию по сродству. Китайцы трудолюбивы — и вот у них размещено производство со всего света. Американцы предприимчивы — и у них крутится финансовый капитал. Японцы самоотверженны — и вот у них самая передовая наукоёмкая, то есть наиболее рискованная промышленность. Немцы любят точность — и у них точное производство и машиностроение.

А что русским лучше подойдёт, какая черта у нас главная? И не подберёшь. Может быть, нетерпение, максимализм? Тогда нам правда, может, надо космосом заниматься и другими пафосными суперпроектами?

Между прочим, не является ли экономика, сам факт возможности экономических отношений, если не опровержением, то ограничением психоанализа и других гуманитарных дисциплин, изучающих человека и подразумевающих единообразие человеческого поведения, и соответственно общность мотиваций и стимулов?

Российский социальный контракт

Фиксирую точку зрения, чтобы не поменялась :)

Горизонтальный и вертикальный контракт — термины из лекции Аузана, может быть есть другие слова для этого. Аузан ещё говорит, что вертикальный — это «по Гоббсу», а горизонтальный — «по Локку».

Гоббс исходил из того, что человек по природе «зол», что им владеют дремучие животные инстинкты, которые государство призвано ограничивать — и поэтому считал правильным правлением просвящённую абсолютную монархию. Другие, в том числе Локк и многие прекраснодушные французы вроде Руссо, исходили из того, что человек по природе «добр», стремились к «свободе, равенству и братству», французы даже совершили революцию, освобождая доброго человека от насилия… Надо думать, обе модели не исчерпывают реальность, и истина, если есть, то где-то посредине — «люди некоторые добры, некоторые нет»; или «людям иногда свойственно делать зло, а иногда добро».

Горизонтальный контракт, как я его понимаю — это то, что создаётся гражданским обществом для себя, — когда люди осознают необходимость регулирования. А вертикальный создаётся государством, и уже для себя, — когда люди признают неизбежность насилия над собой. Таким образом, самосознание и способность народа самому принять ответственность за свою судьбу становится определяющим моментом. Нужна нянька — сиди в яслях. Можешь жить сам — няньку рассчитают и отошлют в деревню.

Когда американские первопоселенцы первым делом выбирают себе шерифа — это существенно, это принципиально. Они ещё себе и священника выбирали. Кстати, в России так было в Новгороде в глубокой древности — и священника выбирали, и тысяцкого, а князя там держали как наёмного главнокомандующего на случай обороны от врага. Ну а теперь у нас, если приходит человек, скажем, на рынок торговать, сразу откуда-то выскакивает некто и говорит «что наторгуешь, половину отдашь мне, потому что я шериф/президент/глава пожарной охраны/Иван Грозный, а кто не согласен, тому по лбу». То есть «шериф» не выбирается обществом, а предшествует ему, предстоит, объявляя всё что есть — своим по праву, делясь чем-то из этого с обществом. И все согласны. В частности потому, что дальше-то всё как у людей, чинно-благородно, шериф так же следит за порядком, люди сыты и в безопасности…

Разница только в этих основах, в том, что горизонтальный контракт и демократия — это легализация права на бунт (очень мне нравится это определение, в оригинале «институционализация права на восстание»). А вертикальный контракт — это легализация права на узурпацию власти.

Из этого вытекает и ещё одно различие: горизонтальный контракт — это взаимное согласие граждан, создающих государственные органы для своих целей. А вертикальный контракт заключается между государством и обществом, тем самым вопрос о создании и устройстве государства оказывается исключённым из соглашения, а государство как сторона договора получает право договор изменить или разорвать.

Путин сейчас как нельзя больше устраивает Россию и подходит ей. Об этом свидетельствует его пресловутый рейтинг — было бы глупо утверждать, что это только пропагандистская накрутка. Да, свободная пресса заставила бы его отвечать на очень неудобные вопросы оппонентов, да только народ согласен, чтобы этих оппонентов не было слышно. Народ не только не бурлит, не только признаёт власть властью, но даже согласен терпеть все эти игры в тандемы и башни Кремля, и значит вот именно такое нам и потребно. Поэтому в России сейчас социальный контракт есть, и очень прочный, и он работает — по крайней мере работал до кризиса. Путинская элита блюла и блюдёт не только свои интересы — контракт был обоюдно выгоден и власти, и народу. Элита совершенно очевидно работала на публику, от которой был запрос на «величие» (надо думать, в силу фантомных болей, связанных с разрушенной империей), был запрос на рост благосостояния, и был запрос на «всё должно сделать государство». Гайдар писал в «Конце империи», что основой советского контракта были стабильные цены, в первую очередь на продовольствие, и повышения цен часто приводили к восстаниям, а освобождение цен привело к краху СССР. Развитием той же традиции, видимо, стала нефтяная «стабильность». В результате мы имеем огосударствление экономики и «ресурсное государство» с пилёжкой бюджетов на всех уровнях. СССР revisited — всё как заказывали, разве нет?

В сущности, Путин — это победивший переворот 1993-го года. Если бы Ельцин в 1992 не загнал коммунистов в гетто, они бы могли, может, стать цивилизованнее… (а может и нет). Но так или иначе тогда был выбран радикальный вариант: или — или. Власть стала диктовать свою безальтернативность народу (в том числе на жутких «выборах» 1996 года), и этим сделала первый шаг к авторитаризму и «имитационной демократии». А нереализованный запрос на «совок» в обществе остался, и соответственно тоже радикализировался: «банду Ельцина под суд». И после того, как ельцинская экономика рухнула в 1998, на смену ей в обличье тов. Путина пришли Анпилов и Макашов, после дефолта ещё более окрепшие от уверенности в своей правоте — и выработанные к тому времени механизмы управления страной пришлись как нельзя более кстати.

Таким образом, то, что мы сейчас имеем в России — это вполне гоббсовский патерналистский контракт, воспроизводящий по мере возможности прежний советский вариант. Власть определяет, что хорошо и что плохо («марш несогласных», например, плохо), а народ слушается и соглашается считать плохим то, что считает плохим государство: потому что монарх просвещённый, а народ серый. И мне кажется, это вполне точное следование гоббсовскому рецепту.

Возможно ли превращение одного типа контракта в другой?

Социальный контракт, как любой договор, необходимо подразумевает антагонизм между сторонами, где каждая сторона вынуждена подозревать другую в жульничестве или неравном обмене. Но в этом тоже есть разница между типами контрактов. Нарушители многостороннего горизонтального контракта противопоставляют себя обществу (всем не-нарушителям), создавая противоречие между асоциальными одиночками и обществом в целом — такой конфликт, в общем-то, может приводить и к модернизации условий контракта, если подавляемое меньшинство сможет доказать большинству своё право и свою правоту. Однако контракт останется горизонтальным.

Вертикальный контракт противопоставляет государство и общество. В вертикальном контракте власть блюдёт в первую очередь свои корпоративные интересы, оставляя нужды народа «на потом», а граждане сговариваются против власти, иногда чтобы власть свалить, но чаще чтобы что-то украсть (что мы имели и имеем до сих пор в России). Только при вертикальном контракте становится возможным одобряемое всеми неповиновение или сговор против государства, а сотрудничество с властью становится позорным. Усиление гражданского общества в такой системе может превратить государство в режим, где «строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения». Однако противопоставление государства и общества не уничтожает, а усиливает государство, мешая обществу создать параллельные структуры самоуправления. Кроме того, это противоборство создаёт дополнительное ощущение, что от государства всё зависит, из-за него всё происходит (в том числе плохое), повышает его значимость, что дополнительно обосновывает самодостаточность и важность государства как особой силы. Контракт остаётся вертикальным.

Чтобы выйти из пресловутого цикла «заморозок — оттепель», нужно не бороться с государством, а забыть о нём и начать строить новое, своё. Но как забыть, если всё-всё-всё бесконечно завязано только на него? Кажется, попытка была в 1920-х годах во время НЭПа, но бабочку довольно быстро разбудили. Выпадет ли нам ещё когда-нибудь случай?

О божественном

Длительные раздумья о добре и зле, отчасти основанные на прежних постах и вылившиеся в как обычно безразмерный коммент (прости, Рашид), помогли мне окончательно сформулировать отношение к божественному: а именно полное безразличие.

В сущности, то, что говорит ssnep («зло — движение от и против Бога, но не абсолют и сила») — это ровно то же, что говорю и я («Добро — то, куда стремится человечество, зло — то, от чего оно хочет избавиться. Как силы, как абсолюта — для меня зла и добра нет.»).

«Движение» — ключевое слово, Бога же (как указателя направления) мне заменяет естественный прогресс человечества, основанный на общей рефлексии…

Нет, не совсем так. Там, где христианин скажет о ком-то «душа его обращена ко злу» или «он отвернулся от Бога», я не стану говорить «отвернулся от прогресса», особенно если речь идёт о какой-нибудь детской шалости. Прогресс — это не просто «материалистическая калька» Бога. В том-то и дело, что замена Бога на Прогресс приводит к радикальному изменению всего и вся. Этика из абсолютной становится относительной. Любое действие из изначально злого или доброго само становится источником зла и добра, актом коммуникации, попыткой войти в контакт для достижения взаимопонимания. Вымазанная горчицей ручка двери из заведомого греха, пусть мелкого и простительного, превращается в сообщение и вопрос: «дядя, ты мне не нравишься, ты понимаешь, почему?» И возникает процесс общения, из которого рождаются общие поняния и договорённости, в том числе правила поведения и этики… Но в том-то и дело, что мне Бог (как понятие) для объяснения (и постоянного осуществления) этих вещей не нужен.

При этом я не то что верю ли готов верить — но могу существовать и мыслить с учётом того, что всё это и правда так: Бог — Творец неба и земли, видимого всего и невидимого, а Христос — Сын Божий Единородный, от Отца рождённый прежде всех веков, Бог от Бога, Свет от Света, рождённый, не сотворённый, единосущный Отцу, через Которого всё сотворено. Ради нас, людей, и ради нашего спасения сошедший с небес и воплотившийся от Духа Святого и Марии Девы и ставший Человеком; распятый за нас при Понтии Пилате, страдавший и погребённый, воскресший в третий день по Писаниям, восшедший на небеса и сидящий одесную Отца, вновь грядущий со славою судить живых и мёртвых, и Царству Его не будет конца и т.д..

Я в курсе. Но это ничего не меняет. Мне гораздо интереснее сама Нагорная проповедь, чем то, кем являлся её автор. Мысль об устройстве мира интереснее самого устройства мира. Апостол Павел — грандиозная личность вне зависимости от того, кем он послан и кому служит. И Откровение Иоанна я буду читать всё равно. Причём не просто как поэзию. Это абсолютно живые и умные книжки, с ними можно общаться… Впрочем, так же я «верю» в Будду (разве можно сомневаться в истории Сиддхартхи?) и Магомета (тут вообще всё сплошь — точные исторические факты).

Таким образом, благая весть — дошла, прочитана и учтена, но в той части, которая касается приглашения поучаствовать — выкинута в спам. Это не по адресу. Мне гораздо милее вот хотя бы фраевское отношение к богам: Афина? Сероглазая? пошли целоваться.

Значит ли это, что я верю в какую-то собственную истину, до которой надеюсь дойти сам? Не знаю, но вряд ли. А даже если это и так, то как только я сформулирую что-то — надеюсь, меня хватит на то, чтобы сразу же усомниться и поставить на полку рядом с Христом, Магометом и Буддой.

Что важно для России

Сегодня несколько раз видел статьи и комментарии на одну и ту же тему: о странностях сознания.

Очень простой пример. Мне Вадим говорил о своём приятеле, бывшем однокласснике: дескать, раньше терпеть не мог кавказцев и всё говорил типа «понаехали тут» (беру первую пришедшую на ум относительно пристойную фразу, на самом деле он выражался сильнее), а теперь ему осетины — братья, чудно!

О том же Иванов-Петров:

«Десятки раз слышал аргумент — ну мы же не могли оставить… женщин и детей без помощи. И говорилось о чести и о том, что люди рады жить в государстве, которое поступает по чести… [Теперь]… радуются победе. В самом деле, можно облегченно вздохнуть. Могло быть хуже. Теперь вроде бы «наши» делают зачистки, а не «нашим» их делают. Это, конечно, хорошо. Мы же в реальном мире живем… И вообще, на Кавказе иначе нельзя, они другого не понимают, и в мире современном иначе нельзя. Всяких идеалистов в этом мире жрут не глядя — надо показать силу, это потом сэкономит многие жизни. [Но] либо правила рыцарской чести… либо наглый цинизм. А вот смешивать не надо. Либо циничный расчет и с нами иначе нельзя…, либо воркование о женщинах и детях.»

Другой пример применения идеи «с нами иначе нельзя» относится к пропаганде. Многие понимают, что от них скрывают факты, целенаправленно выстраивая определённую информационную картину, но не сопротивляются, а наоборот, веря в то, что говорит пропаганда, начинают игнорировать всё, что ей противоречит. На вопрос, хорошо ли это, они отвечают то самое «иначе нельзя» и рассказывают об информационных войнах. Только непонятно, почему информационную войну, направленную в том числе на них самих, они считают действием, относящимся только к противнику и третьим странам.

Но это ещё относительно сознательный уровень. Есть такие, кто вообще врагов признаёт не людьми, а объектом унизительных насмешек (Америка, Грузия, Европа — всё равно). Рассуждение о нужности/ненужности вранья, грустная точка зрения «с нами иначе нельзя», вопросы интеллектуальной чистоты и последовательности — это гораздо более высокий уровень.

Наконец, Быков в Point.ru выводит к главному:

С момента начала войны любой, кто не отрекся от гражданства, начинает разделять с властью ответственность за все происходящее. Страна и государство отождествляются… Во время войны действия командования не обсуждаются. Вот почему значительная часть наших государственных мужей так желала бы видеть войну перманентной, а всех оппонентов — расстрелянными за коллаборационизм. Теперь это становится реальностью.

Итак, «дискурс» упрощается, из него удаляется любая возможность критического отношения, в том числе в отношении самых глупых внутренних противоречий — а затем всё это закрепляется государственным патриотизмом и превращается в идеологию.

Всё замыкается на том же: что победа или поражение в этой войне равно опасны для России. Победа одного из противников — это всегда проигрыш другого, поэтому так или иначе кто-то будет чувствовать себя униженным, а это верный путь к новой войне — это показал, например, Версальский мир 1918 года. Но и помимо этого нестабильность в регионе гарантирована: ингуши, у которых и так неспокойно, вспомнили, как осетины выгоняли их из Пригородного района, и теперь сочувствуют Грузии. А Армения может вспомнить про свой Карабах и, заручившись поддержкой России, начать задирать Азербайджан: как только начнётся стрельба, вмешается Россия, и Карабах взят — чем не план? И вот уже два конфликтных региона на границах России (один внутри, другой снаружи) могут опять запылать.

Во внутренней политике России война с большой вероятностью усилит власть силовиков — опять же, как бы она ни кончилась, победой или поражением. У нас нет выбора — впереди в любом случае новая «мобилизация» страны и настоящий «заморозок» (путинское время ещё покажется нам либеральным). А заморозок в политике означает отказ от плюрализма мнений, и сегодняшняя ситуация показывает, что общество к этому вполне готово.

Вот что пишет Илларионов в ЕЖ:

«Степень манипулирования общественным мнением, а также степень и скорость доведения общества до массовой истерии… представляют бесспорную и беспрецедентную угрозу российскому обществу.  […] Институциональная катастрофа… происходит на наших глазах. Главной (хотя и не единственной) ее жертвой являются российские граждане. […] Война помогла проявить истинные лица некоторых так называемых либералов и демократов, до нее осуждавших «постимперский синдром», но при ее начале поспешивших прогнуться перед властью, призвать к «походу на Тбилиси», потребовать укрепления силовых структур…»

И правда, многие вполне разумные и даже очень умные люди совершенно не критически относятся к данным о жертвах (которые вовсе не однозначны), к хронологии конфликта и т.д.. А многие просто откровенно тиражируют госпропаганду. Почуяли они что ли все, куда ветер дует и нашли вот такой способ продемонстрировать лояльность? Или же и правда так думают? Второе даже страшнее.

Обязанность мыслить

«Особую обязанность интеллигента я вижу вот в чем: ему платят за то, что он занимается работой мысли, и он обязан делать это дело как следует, непрерывно подыскивая возражения самому себе и борясь за возможно большую степень свободы своей мысли от своих собственных личных и групповых предубеждений, травм, аффектов, не говоря уже о социальном заказе. Такая свобода в чистом виде не существует, но есть большая разница между усилием стремления к ней и отказом от усилия, когда в идеал возводится мышление «национальное», «классовое», «расовое». Человек имеет национальные и социально-групповые чувства, это другое, но мысль — это мысль лишь постольку, поскольку подобные эпитеты к ней все-таки неприложимы. Поэтому тот, кто занят мыслью, должен хотя бы в моменты мышления ощущать себя вне игры. Ему нельзя быть конформистом и лучше, если возможно, не быть и мятежником, потому что амплуа мятежника требует слишком много так называемой ангажированности, т. е. пристрастности, мыслительной несвободы (другое дело, когда обнаглевший конформизм облыжно объявит мятежом всякий отказ дуть в его, конформизма, дудку».
(С.Аверинцев)

отсюда: http://yakov-krotov.livejournal.com/154751.html

Трагическое противоречие

Человек — это одно большое трагическое противоречие. И в силу этого противоречия мы не можем быть лично счастливы, если у нас нет надличного смысла. А все надличные смыслы, как правило, оказываются очень кровожадны… Ограничиться теплой, живой, как бы домашней стихией человек не может, а выходя за ее рамки — немедленно становится убийцей.

Дмитрий Быков, май 2001 года, http://www.chas-daily.com/win/2001/05/26/gp44.html

Идеализм

Я не хочу жить там, где отношения между людьми ограничиваются прописанными где-то соглашениями. Я не хочу жить в мире, где любой участник соглашения ищет в этом соглашении дырку, чтобы нагреть руки за счёт партнёра, и это считают нормальным. «Трусить, врать и нападать…» Я ненавижу такой мир.

Мне говорили, что нужно повернуться лицом к действительности. Welcome to the desert of reality, говорили они. Наш мир мерзок и жесток, в нём нет места наивным благоглупостям, и выживает в нём тот, кто, если придётся, пройдёт и по костям остальных и достигнет успеха в любой ситуации. А я по-прежнему считал, что у каждого своя матрица, и их мир — только у них в мозгах, и мир этот может стать лучше, когда и если мы все начнём лучше думать друг о друге — но пока мы видим друг в друге только дураков, подлецов и хапуг, мир действительно и жесток, и мерзок.

Я не хочу жить в этом мире. Или я сделаю его другим. И я буду стараться думать о людях лучше, и надеяться на лучшее, и ожидать лучшего, даже если наивная надежда — это всё, что я пока что могу сделать. Пусть кому-то это кажется смешным. Пусть издеваются и глумятся над дурацкой наивностью. Хрена. Двух стадий не хватит — пройдём три.