Про бельков

Нет, я всё понимаю, и я ненавижу жестокость. Добычу бельков надо было, разумеется, прекращать, тут нет никаких сомнений. Хотя о том, что кто-то лишится заработка, тоже думать надо — но это проблема решаемая.

Я о другом. Меня заспамили бельками в аське с марта. И присылали ссылку подписать петицию — про Канаду.

Между тем, как пишет Комсомолка и подтверждает Белуна, охота на гренландского тюленя, и в том числе на детёнышей, запрещена в России приказом Минприроды в конце февраля, и почти одновременно были зарегистрированы в Минюсте новые  Правила рыболовства для Северного рыбохозяйственного бассейна, утверждённые приказом Росрыболовства аж 16 января (там сказано, правда, не о запрете, а об ограничении, ежегодно устанавливаемом совместной российско-норвежской комиссией; «Новая» пишет, что 25 февраля они были опубликованы в «Российской газете» — не нашёл, возможно там уже другая формулировка), так или иначе это было всеми воспринято как практически полный запрет охоты на бельков. Путин на заседании правительства 25 февраля назвал забой бельков «кровавым промыслом», и чиновники сразу обещали запретить забой не только новорождённых детёнышей, но и до одного года. Росрыболовство подписало такой приказ в марте, из чего Путин, судя по сообщениям, снова устроил маленькое шоу.

Невыясненным, правда, осталось, почему закон, принятый Думой и одобренный СовФедом ещё при Ельцине, пролежал неподписанным все два срока Путина, остался Медведеву и так и не подписан до сих пор (решение о запрете забоя тюленей принято ведомственными приказами), и почему в 2007 году, при президенте Путине, подписывались большие контракты на добычу белька и т.д. (обо всём этом см. на сайте Белуны)… И самое интересное: флэш-моб про бельков начался, как показывает Яндекс, в конце февраля, а основная волна прошла в начале марта:

Пульс блогосферы

На сайте, где собираются подписи против забоя бельков в Канаде и ссылка на который рассылалась по рунету, сейчас собрано 126469 подписей, и в среднем добавляется по 3000 в день, причём в основном из России. Подписи собираются с 5 ноября прошлого года, но 90% подписей собрано с начала марта (4 марта их было 12500, почти точно в 10 раз меньше, чем сейчас). До 24 февраля включительно было собрано только 3579 подписей, то есть менее 3% от того, что есть сейчас: менее чем за месяц собрано в 30 раз больше, чем за три с половиной месяца до того.

График сбора подписей

Почему «народный протест» возник только тогда, когда начальство высочайше соизволило, когда протест уже не касался ни архангельского губернатора (чья администрация, как сообщает та же Белуна, рекрутировала забойщиков из безработных и ранее судимых людей), ни медведвской шубы из белька, — и когда это стало удобно Путину как повод для пиара? Что за нашистские манеры? И почему сейчас идёт вторая волна флэш-моба под лозунгом «бельки спасены», хотя в Канаде пока что никаких изменений не было, а решение в России, как сказано, было принято до всяких протестов?

Не думать же, в самом деле, что флэш-моб был организован для поддержки Путина, и искренний протест людей против жестокости был использован для повышения падающих рейтингов?

Мобилизаторы revisited

Ничего нового, просто пересмотрел Леонтьева и Алексашенко. Ещё раз понял, что Леонтьева надо смотреть. И учиться. Очень качественно человек создаёт иллюзию, что его речь имеет и связность, и смысл, в то время как ни того, ни другого там нет. Всё, что он сказал на самом деле — это что в результате кризиса угроза войны возрастает, и нам надо финансировать оборонзаказ. Обычное лоббирование интересов военных заводов. При этом никаких, вообще никаких аргументов он для этого не привёл. Вся речь его строится на тезисах без доказательств. После каждого тезиса он говорит, что собирается его обосновать, но вместо обоснования начинает говорить совершенно о другом.

Начинает он якобы с полемики с Олегом Вьюгиным, с тем тезисом, что одна из причин кризиса — «бегство капитала от долгов». Леонтьев произносит какую-то не очень понятную фразу, смысл которой, вроде бы, в том, что капитал бежит от долгов кредиторам, которые в свою очередь сами много должны кому-то ещё — но большого смысла в этом заявлении, кажется, нет, и слов Вьюгина это сображение нисколько не опровергает.

Тут следует первый скачок в сторону: Леонтьев выдвигает мысль, что причина кризиса — не в бегстве капитала от долгов, а в зависимости финансовой политики российских властей от Америки. Надо заметить, что хотя два этих фактора не являются взаимоисключающими, Леонтьев фактически подаёт их именно как таковые. Вдобавок он не проясняет, как именно эта зависимость от Америки проявляется и как влияет на российский кризис. Из его дальнейших рассуждений можно выудить соображение, что Америка и Европа себя спасать будут, а других, и в том числе нас — не обязательно; возможно, зависимость политики России от американской политики пагубна именно в этом смысле — дескать, они нам не будут помогать спасаться, потому что у них другие цели. Хотя понятно, что финансовая политика, заключающаяся в выборе общих рецептов для борьбы с кризисом, вещь не настолько прямого и адресного действия, чтобы через подобные советы  Америка могла бы усугублять кризис в России. Ну, например, вопрос о вреде протекцинизма (наиболее важный сейчас для одной госкорпорации) имеет общеэкономический и даже теоретический характер, и глупо было бы видеть в таком совете попытку Запада развалить российскую экономику, хотя бы потому, что в России есть вопросы гораздо менее общего порядка, влияющие гораздо больше на ситуацию в стране — например, административное давление, высокая инфляция  и т.д.. Это как раз отлично рассказывает Алексашенко. Поэтому по-прежнему непонятно, что именно Леонтьев имеет в виду… но на финансовые власти России он уже «наехал».

Более того, он как бы между делом говорит: «Нет ни одной страны в мире, которая бы была так же выстроена под эту глобальную финансовую политику [как Россия]». Ужасно интересное заявление, интересно, с чего он взял это? Он не объясняет. «Именно поэтому кризис оказался для нас неожиданным». Итак, уже проводится идея, что вся беда заключается в зависимости России от глобальной экономики, а если бы её не было, то не было бы и кризиса, или его можно было бы предсказать и подготовиться к нему заранее. Доказательств по-прежнему никаких, и ясности тоже. То есть понятно, что если бы мы отгородились стеной и жили бы как на другой планете, то и американского  кризиса у нас бы тоже не было (хотя, может быть, был бы какой-то свой, но не связанный с тем). Но для этого надо было бы отказаться от торговли нефтью, газом и металлами, от валютной выручки от этой торговли, от западных инвестиций в пищевую и лёгкую промышленность и западных кредитов предприятиям — я сомневаюсь, что Леонтьев именно это имеет в виду. А что тогда, если не это?

Ещё один прыжок: «либералы считают, что это кризис циклический, а мы считаем, что кризис — системный».

Надо заметить, что Леонтьев по ходу дела проговаривает некоторые общие места, безусловно верные или как минимум имеющие смысл, это вызывает дополнительное доверие у слушателя, хотя и не повышает общую понятность речи. Так, Леонтьев совершенно справедливо упрекает ЦБ в том, что сначала всем показали, что рубль будет равномерно и достаточно быстро падать, и в результате все стали переводить рубли в валюту. А потом ЦБ повысил ставки по кредитам и занялся сокращением рублёвой массы, чтобы снизить давление на валютном рынке — и тем самым окончательно задушил промышленность: «поработать не удастся», говорит Леонтьев. Потом издевательское предложение о снижении налога на прибыль, которой ни у кого нет… Это всё справедливо, это даже уже банально. Правда из этого следует, что надо было девальвацию проводить не плавно, а скачком, а Леонтьев из этого делает какие-то другие, нетривиальные выводы — что-то о перераспределении средств между нацпроектами — точнее, он уводит разговор в сторону от выводов к фразе «у нас есть возможность кратного увеличения гособоронзаказа» (из каких средств, так и не понятно).

Точно так же он поступает и с вопросом о том, циклическим или системным является кризис: он приводит банальные соображения, а потом уходит куда-то к другой теме. Действительно, вполне очевидно, что нынешний кризис во многом, если не во всём, есть результат избыточного вбрасывания в экономику ничем не обеспеченных денег и ценных бумаг, образовавших пузырь на финансовом рынке. И в результате кризиса что-то в устройстве экономики должно, конечно, измениться, чтобы предотвратить его точное повторение. Именно это Леонтьев имеет в виду под системностью кризиса. Однако что именно будет изменено, сказать заранее нельзя, вряд ли мир сможет отказаться полностью от системы, давшей ему значительный период бурного роста и благосостояния — что-то будет изменено, но что-то и останется. И для той части экономической системы, которая выживет после кризиса, этот кризис тем самым будет уже являться «циклическим»… Тем самым вопрос о классификации кризиса строится на «смещении объекта»: если говорить об остатках Бреттон-Вудской системы, или о неограниченных эмиссиях псевдо-денег и т.д., то этот кризис может оказаться системным, а если о капитализме как таковом — то циклическим. То есть вопрос, который разбирает Леонтьев — это в большой степени спор о словах.

Но он между делом вбрасывает важные знаковые фразы. Например, о том, что нынешний кризис — это вторая фаза распада СССР. Судя по всему, он имеет в виду не дальнейший развал России, а очередную фазу агрессивных действий Запада, приведших, стало быть, сначала к развалу альтернативной капитализму экономической системы, а сейчас приведёт к полному краху России. Всё это по-прежнему без всяких обоснований и объяснений.

Ещё одна бредовая фраза — он говорит, что если бы СССР существовал сейчас, нынешний экономический кризис привёл бы к победе коммунизма во всемирном масштабе. Кстати, в 1929 году СССР существовал, и разочарованных в коммунизме как идее тогда ещё не было, коммунизм был популярен, однако победы коммунизма во всемирном масштабе не произошло.

Ещё — по нарастающей — сравнение кризиса с изнасилованием. Дескать, разделение последствий кризиса и необходимости преодоления их на все страны мира равносильно разделению ответственности за изнасилование на всех, не исключая и жертву. Совершенно некорректное сравнение. В первую очередь потому, что в современной экономической системе добровольно участвовали все страны, и ответственность они несут в той или иной степени пропорционально своему участию. Но опять и опять проталкивается мысль — мы не виноваты, мы ни при чём, мы страдаем ни за что, мы платим за ошибки Америки. (То, что мы на них заработали почти всё, что имеем, не упоминается). И с этим же связано — «мы попали в кризис вместе со всем миром, но выходить будем только сами по себе, только одни».

Всё или почти всё выше изложенное — это как бы не основные мысли Леонтьева, это слова «в сторону». Но итоговые выводы следуют именно из того, о чём он только вскользь упоминает. Связанность, сходство идей и намёков, растворённых во всём спиче, создаёт ощущение основательности и последовательности, хотя основательности никакой нет. Но работает ведь! Ещё как. Пока не увидишь текст, не поймёшь, а в виде текста заикания Леонтьева расписывать нема дурных.

Пятое марта

Нельзя никому желать смерти. И нельзя праздновать ничью смерть. Поэтому сегодня не праздник.

Но ужас перед тем, что сделано Сталиным, должен как-то отразиться на сегодняшней дате. Пятьдесят шесть лет назад кошмар закончился. И нынешнее время, когда сталинизм, как это ни печально, входит в моду, требует повторять, пользуясь каждым поводом: Сталин был преступником и кровопийцей, и ничто не может быть сильнее этого факта. Ничто не должно закрывать его преступлений или тем более оправдывать их. Впрочем, преступность Сталина не должна покрывать и соучастия огромного числа других людей в сталинском безумии.

Так что, в сущности, всё, что можно сказать по сегодняшнему поводу — жаль, что его не арестовали и не судили. Жаль, что и после смерти суда так и не было, и вряд ли будет.

Высокопарно, смешно, глупо? Пожалуй. Я просто под впечатлением. Я последний год только и читаю, кажется, что о том времени. Убеждаясь раз за разом, как страшно и, в сущности, нелепо это всё было. Рухнувшие надежды, обманутые ожидания, изнасилованные мечты, преданный героизм, коварство, манипулирование и насилие. Идеалисты, идущие на смерть, и идеалисты, идущие на убийство… Чем дальше от нас отходит то время, тем проще видеть в общей канве событий воплощение гениальных планов и великих идей. Но тем сильнее шок, когда начнёшь разбираться — а там всё то же…

upd. Сегодня, оказывается, ещё и годовщина решения о расстреле польских офицеров под Смоленском. Одно к одному.

Удивительные заявления. Повтор

Михаил Юрьев опубликовал статью, где сравнил нынешнюю ситуацию с 1927 годом, напомнил о том, что только индустриализация и репрессии дали возможность СССР победить в Великой отечественной войне, и призвал к мобилизации. Статья, хотя была достаточно короткой и не слишком содержательной, получила большой резонанс и породила множество откликов.

Людмила Алексеева напомнила о возможном существовании приказа по МВД, позволяющего применять оружие против демонстрантов. (МВД опровергло, но заявление Алексеевой тем не менее обсуждалось довольно долго).

Глеб Павловский предупредил, что в стране возможен «либеральный переворот» и рассказал возможный его сценарий: силовое подавление демонстрации в одном из провинциальных городов станет поводом для отстранения Путина и общей «либерализации сверху». Попутно Павловский предсказал, что либерализация, если она и случится, неминуемо закончится через полгода приходом «генерал-либералиссимуса», а истинная свобода — во взаимном доверии народа и власти. Павловский призвал власть больше доверять своему народу.

Михаил Леонтьев сказал, что нынешняя власть, поставившая страну в зависимость от глобальных процессов и вообще излишне либеральная, должна измениться или сдохнуть.

Вячеслав Сурков заявил, что требовать политических свобод в условиях кризиса — значит ронять своё достоинство: нельзя менять свободу на чечевичную похлёбку. [Фантастически извращённая логика у этого человека].

Это не считая заявления Дворковича в Красноярске о радикальном изменении антикризисной политики, манипуляций ЦБ с рублёвой массой, изъятия свободных средств со счетов госкорпораций и прочего, что касается реальных дел.

Я это понимаю так:

1. Во власти царит паника, и назревает окончательный раскол между «либеральной» и «силовой» партией. Каждая из партий стремится обвинить другую во всех грехах и забрать себе полную власть. Под расколом я имею в виду начало открытой войны между башнями Кремля. Собственно, то же самое было и в 1998 году.

2. Непонятно, существует ли реальная возможность «либерального переворота» — либералы пока что обладают реальной властью в экономике, в частности они добились сокращения финансирования госкорпораций и банков, куда, как в чёрную дыру, ухнули десятки и сотни миллиардов. То есть они и так рулят. Однако об угрозе такого переворота говорят их оппоненты — но не для того ли, чтобы организовать свой собственный переворот и подстраховаться от новых секвестров своих счетов?

3. Судя по всему, в оппозиции относительно либеральным финансовым властям сформировалось радикальное и умеренное течение. Радикалы требуют отстранения либералов, закрытия страны, осуществления мобилизационной программы по образцу сталинской индустриализации. Умеренные главным считают сохранение единства власти и призывают не делать резких движений.

К этим последним относятся Павловский и Сурков, основным мессаджем которых является — власть, конечно, должна что-то сделать, стать ближе к народу, поверить народу, что-то косметически подправить, только не надо ничего менять по существу! Боятся. Но они правы в том, что открытая война либералов с силовиками, какая бы из партий её ни начала, закончится плохо для всех, в том числе для страны и народа.

upd. В некотором смысле это конечно римейк 1998 года. Но тогда консервативные силовики были бедными, а либеральные олигархи богатыми. Сейчас же есть бедные либералы, держащиеся в правительстве на честном слове Путина, и консервативные сырьевые и оружейные олигархи — главы госкорпораций, которым угрожает дербан (ну или они его боятся, потому что сами на месте своих врагов своего бы не упустили). Либералам (условно, Кудрину) терять нечего, к тому же он разбирается в экономике — возможно, поэтому он и победит. А Сечин с Чемезовым имеют шкурный интерес — и будут суетиться. Да и доказать свою честность и объективность им будет сложно. И в экономике они не понимают, они только и умеют, что клянчить и тратить. Возможно, поэтому они проиграют…

Павловский в МК. Ещё об оппозиции

В чём Павловский абсолютно прав — так это в том, что любые изменения в политике у нас могут произойти только сверху. В том числе либерализация. Никакой оппозиции снизу, достаточно сильной, чтобы организовать смену власти, в России нет. А есть только фракции и партии внутри самой власти — о чём Павловский и сообщает.  Отсюда и вполне реальная угроза «генерал-либералиссимуса», который появится после некой «оттепели на полгода».

Впрочем, это, как мне кажется, только уловка со стороны Павловского. Термидорианская диктатура как результат демократической революции вовсе не неизбежна — всё зависит от направления, глубины и радикальности гипотетической либерализации. Сравнить абсолютную власть Горбачёва весной 1985 года с его же весьма ограниченной властью через три года: в 1988 году возможности вернуть всё вспять уже не было — как тогда говорили, «перестройка необратима». Точно так же, хотя Кучма вовсе не был диктатором, но власть Ющенко, ничтожная и неавторитетная, с ней несравнима. И если сейчас власть в России захочет избавиться от ответственности, переложив её на народ, она вполне сможет это сделать.

Павловский любой вопрос всегда сводит к вопросу чьей-то личной власти — это его коронная фишка. Поэтому описывая проекты либерализации, он упоминает только пункт о выборности губернаторов — но не говорит об отмене цензуры и свободе СМИ, например. Говоря о Майдане, упоминает об «озолотившихся идеалистах», но не говорит о полученном опыте парламентаризма, независимости суда и конституционной реформе, которые только и удерживают сейчас Украину от коллапса политической системы.  В сущности, это интервью продолжает череду очной и заочной полемики с Белковским и другими деятелями, предлагающими власти проекты либерализации. При этом понятно, что либеральная программа не может быть принята всей нынешней властью и потребует чисток и люстраций — силовики либерализации не потерпят. Павловский же пытается создать платформу, сохраняющую единство власти, даже при всех разногласиях между различными фракциями, замазывая и подавляяя все эти противоречия. А что лукавит — ну что ж, его право, как может, так и аргументирует.

Но что напрягает — так это разговор о Новочеркасске, причём сразу после шума о неком приказе по МВД о возможности применения оружия против демонстрантов. Приказа, может, и нет, и заговора «прокризисной партии», как это называет Павловский, может, тоже нет — но ведь эту часть интервью Глеба Олеговича можно прочесть и как предупреждение: ни в коем случае не применять силу, иначе это расколет власть и будет использовано против неё! Что ж, в этом есть резон — но только в том случае, если решение о применении силы действительно может быть принято. Кем? Например, силовиками. Как это у нас обычно бывает — президент по Волге  катается, премьер в Китай летит, до генпрокурора не дозвониться, а тут — трах-бах, то война с Грузией, то Ходорковского арестовали. Кстати, и события 1991 года, «фарсовым повторением» которых грозит Павловский, случились после ГКЧП, участники которого, в свою очередь, воспользовались отсутствием Горбачёва…  И вот теперь Павловский вещает о «силовиках в отпуске» и обещает раскол элит и возможность смены власти после беспорядков в каком-то из моногородов.

Кстати, тут же он предлагает другую, альтернативную стратегию — говорит, что власть должна заново найти общий язык с народом, как в 1999 году, и т.д.. Но именно предлагает, то есть сейчас никакого общего языка, никакого доверия власти к народу, как можно понять, нет. Получается, власть сейчас, по ощущению Павловского, боится народа? Вот склеенные вместе кусочки из этого интервью:

[Сейчас] сохраняется ощущение непрозрачности: вы, граждане, нам доверяете, а мы вам не слишком. Это неприятный момент, и он может стать ресурсом игры против власти. […] Люди уже недовольны. Но со своим недовольством они идут к тем, кому доверяют. И для власти это не новая ситуация. […] Путин десять лет назад попросил у людей доверия на языке, который был понятен тогда. Объяснил: ну, братцы, ж… давайте выбираться вместе! Сегодня нужно что-то в том же роде, но на другом языке. […] Я против проектов либерализации, потому что они не решают проблему устойчивого роста доверия, а значит, и свободы в нашем жестоком и невежественном обществе. Нынешний политический режим доказал, что может быть инструментом безопасности и единства России. Считаю, что теперь ему надо дать доказать, что он умеет быть инструментом свободы и выживания в мировом кризисе.

Итого, власть должна доверять народу, а не применять против него силу — тогда народ придёт к власти за помощью, а не с требованием отставки; и в этом, а не в выборности губернаторов и прочей либерализации, должна проявляться свобода и демократия. Таков рецепт Павловского. В принципе, всё это достаточно обычные словеса, вечная песня о симфонии народа с помазанником. Неприятно только то, что если раньше такое положение констатировалось, то теперь оно предлагается. Значит, что-то треснуло. Что-то пошло наперекосяк.

Наступление мобилизаторов

Два «медийных» события прошлой недели встают рядом — статья Михаила Юрьева и всплывший откуда-то, судя по всему нашистский, ролик, который стали усиленно раскручивать в интернете [upd. автор клипа — бывший пресс-секретарь «Наших», ныне депутат Госдумы Роберт Шлегель].

И статья, и ролик у меня вызывают в лучшем случае брезгливость. Не из-за идеологии, а из-за качества материала: аргументация безнадёжная, призывы беспомощные, реализация чудовищная. Но, судя по всему, на многих это может иметь реальное воздействие — например, ролик мне прислал приятель, которого эта агитка более чем воодушевила. Так что повод разобраться есть.

Итак, что мы имеем. Михаил Юрьев строит свою статью на двух основных моментах:  во-первых, что «ситуация в начале 2009 года отличается от [1927 года] не столь и сильно» и, во-вторых, правильность решения Сталина о насильственной модернизации (исходя из угрозы войны) доказывает, что и в 2009 году такое решение было бы столь же обосновано и необходимо. Понятно, что вообще строить программу действий по аналогии, на основании не текущей ситуации, а событий 80-летней давности, довольно глупо, и одно это соображение может разнести идею Юрьева в пух и прах. Но и аналогия между 1927 и 2009, и анализ ситуации 1927 года у него тоже более чем спорны. И если рассмотреть ситуацию 1920-х годов подробнее, сама возможность аналогии, как её описывает Юрьев, просто исчезает.

Основной чертой сходства двух периодов истории у Юрьева является мировой экономический кризис. Дальнейшее же развитие событий после 1927 года рассматривается Юрьевым как прямое следствие кризиса — прямо он этого не говорит, но иначе не было бы у него такой фразы: «Если США не смогут выбраться из нынешнего кризиса — а это весьма вероятно, — то весьма вероятна и война, как и тогда.» То есть — не было бы Депрессии, не было бы и войны? Однако ребёнку понятно, что в числе причин Второй мировой был не только и не столько кризис, но в первую очередь нерешённость проблем, оставшихся после завершения Первой мировой войны, а также множество других факторов — всё это Юрьевым игнорируется. Более того, он, судя по словам о том, что якобы «Англия направила Гитлера» на Россию, считает, что первой и главной жертвой агрессии во Второй мировой был СССР, а противниками его были все остальные страны мира (забывая про Польшу, аншлюс Австрии, войну в Европе и Африке, ленд-лиз и второй фронт). Таким образом, история 1920-30-х г.г. выглядит, по Юрьеву, следующим образом: Америка переживала экономический кризис, затронувший также и весь мир; для решения этого кризиса была развязана война против России; в качестве «тарана» была использована Германия. Всё это, или почти всё, как минимум спорно, как максимум — просто бредовые выдумки. Проблема же Версальского мира, вопрос распространения фашизма в Европе и в мире, раскол Европы (на Антанту и «страны оси»), кризис империализма и международной торговли и т.д. просто исключены из рассмотрения, что и позволяет проводить сомнительные аналогии между тем периодом и нашими днями — в частности, Юрьев предполагает, что Россия и на этот раз будет первой целью агрессии (чьей именно, непонятно, но видимо западной), и исходит из этого утверждения как из факта (вспоминаются фразы из того самого видеоролика — «Нас раздерут на части при первой возможности… у нашей страны есть два варианта: возродиться или исчезнуть»). Таким образом, и увязка кризиса с войной, на которой строится логика Юрьева, в том числе с войной против России, тоже повисает в воздухе.

Наконец, можно рассмотреть сам кризис как основной момент предполагаемого сходства двух исторических моментов: да, нынешний кризис по мощности сравним с Великой Депрессией, но и по механизмам, и по общей обстановке и историческому контексту — нет ничего общего. Современная международная ситуация очевидно сильно отличается от 1927-го года. Европа не разделена, а едина. Конфликты между Францией и Англией с одной стороны и Германией с другой практически устранены, а спорные моменты решаются в рамках единого де факто государства, ЕС. Реваншизмом и тоской об утерянном величии, кажется, никто кроме России не страдает. Мировая торговля и глобализация сделали весь мир взаимозависимым — настолько, что даже США и Китай, презрев все идеологические разногласия, объединяют усилия в борьбе с экономическим кризисом. Возможность мировой войны практически исключена, военное решение экономических проблем во всяком случае не рассматривается в первую очередь — да и во вторую тоже.

Также различается и ситуация в России. К 1927-му году, за несколько лет НЭПа, Россия восстановилась после Гражданской войны. Крестьяне из года в год увеличивали урожаи. Появились мелкие частные предприятия. Промышленное производство росло. И только государство оставалось банкротом — следствие дефолта 1918 года, когда правительство Ленина отказалось платить по царским долгам. Мировая банковская и кредитная системы были закрыты для большевиков. Торговать с внешним миром Россия могла только на золото и валюту. Новая российская валюта — червонец — также был обеспечен золотом из казны. Ради валютных поступлений большевики и начали программу госзакупок зерна по заниженным ценам для продажи за рубеж.

При этом государственные плановые органы работали кое-как, большая часть промышленности, формально оставаясь в госсобственности, переходила на рыночные отношения (предприятия преобразовывались в тресты или отдавались в аренду иностранцам). Государство, несмотря на сохранение партийной диктатуры, цензуры и пр., теряло авторитет, а вместе с ним и власть. Вдобавок, среди большевиков не было единства во взглядах на дальнейшее развитие страны. Правая фракция (предсовнаркома Рыков, а также Бухарин, Томский и другие) считали правильным сохранение НЭПа и развитие мелкого товарного производства. Левые (в первую очередь Троцкий, а также Зиновьев, Каменев и другие) ещё с 1923 года выступали за коллективизацию хозяйств, распространение плановых принципов на всю экономику, индустриализацию и т.д.. В 1926 году Сталин разгромил левую оппозицию, но потом, начав борьбу с правыми, сам перенял идеологию левых. Может быть, идея индустриализации сама по себе и не была важна для Сталина — просто он сначала уничтожил левых при помощи идей правых, а потом правых при помощи идей левых. Возможно, если бы сначала он взялся за Бухарина, и только потом за Троцкого, в итоге правящая идеология в СССР была бы иной.

Вопрос отношения к НЭПу был поставлен, таким образом, практически с самого начала, ещё при жизни Ленина — в 1923 году, но не решался, увязая в межфракционной борьбе. 1927-й год — это год так называемого «кризиса хлебозаготовок»: рыночная цена на хлеб, поддерживаемая частными оптовиками, выросла, а государство закупочную цену даже снизило, хотя она и так была ниже рыночной. В результате большевики столкнулись с нехваткой зерна на государственных элеваторах, а значит и с нехваткой валюты. Наступил момент выбора: рынок или диктатура. Либо государство должно было следовать рыночным ценам, либо хлебозаготовки должны были стать принудительными. Решение Сталина о мобилизационном развитии экономики вовсе не было вызвано ни кризисом в Америке и Европе (он тогда ещё не начался), ни грядущей войной (Германия на тот момент, то есть менее чем через 10 лет после Версальского мира, была всё ещё слабой, кроме того, проводила антимилитаристскую политику). Решение об индустриализации в первую очередь диктовалось логикой борьбы за власть в большевистской верхушке и борьбой большевиков за власть в стране — или, можно сказать, войной большевиков с собственным народом. Сталин, на тот момент принявший левые идеи и боровшийся с правыми за власть, начал индустриализацию и коллективизацию, жертвами которых стали крестьянство и средний частный бизнес («нэпманы») — то есть именно те действующие силы и отрасли экономики, которые показали способность жить независимо и обеспечивать себя самостоятельно, тем самым угрожая неограниченной власти большевиков.

В отличие от 1920-х, сейчас в России нет ни таких же последствий дефолта, ни ограничений на внешнеэкономическую деятельность; госдолг России не очень велик, а западные кредиты до последнего времени были доступны и отдельным предприятиям, и государству; отрасли, приносившие основной доход в последние годы, уже и так находятся под полным контролем государства, и тем самым их экспроприация совершенно не требуется — в каком-то смысле то, что можно назвать, пусть с натяжкой, аналогом коллективизации, происходит уже с 2004, а то и с 2001 года года — я имею в виду «равноудаление олигархов», дело ЮКОСа и образование госкорпораций. Что ещё должно сделать российское государство, чтобы двигаться дальше по пути мобилизации? Полностью национализировать промышленность? Ввести опять госплан и пятилетки? О том, как триада «индустриализация-коллективизация-репрессии» должна выглядеть в 2009 году, Юрьев не говорит ничего конкретного. Между тем, сельскохозяйственное производство у нас достаточно укрупнено (это неизжитое до сих пор наследие колхозного строя осталось нам с тех самых 1920-х годов) — что же в таких условиях может означать коллективизация? И крупная промышленность подконтрольна государству, которое реализует, вроде бы, какие-то «национальные проекты», и большая часть населения работает именно в промышленности — казалось бы, и индустриализация нам тоже вовсе не нужна. (Только репрессии всегда понятно, что значат).

Однако рассмотрение ситуации 1927 года позволяет увидеть совсем другую аналогию между тем и нашим временем. Это кризис власти. Аналогом «кризиса хлебозаготовок» является падение цен на нефть, соответственное падение доходов бюджета и снижение возможностей государства по влиянию на экономику страны. Правительство Путина, как и большевики в 1927 году, теряет очки перед лицом кризиса, и чтобы сохранить власть, оно должно сделать всё тот же выбор: рынок или диктатура. Ситуация достаточно тривиальна, и выбор, который стоит сейчас перед властью, тоже понятен (см., например, статью Андрея Пионтковского, который предчувствует новую войну — вследствие фактического банкротства Путина как антикризисного менеджера: возможно, война — это ещё возможность для путинской группы сохранить власть, даже не вводя жёсткую диктатуру, но тут даже трудно выбрать, какой вариант хуже — впрочем, война не исключает диктатуры, а диктатура — войны).

Михаил Юрьев, собственно, и агитирует за выбор в пользу диктатуры (или «мобилизации», что в данном случае то же самое). Он подводит под этот выбор какую-никакую идеологическую базу (плохонькую, как мы видим — но, судя по всему, он и не слишком усердствует), а опирается он на развившуюся в последние годы тенденцию к упрощённой интерпретации истории в духе лозунгов из серии «крепость Россия» и «Сталин — эффективный менеджер».

На этом незнании истории России, на замене знаний и мыслей лозунгами и простой неспособности думать строится и упомянутый агитационный ролик. Все слова о «самой богатой стране в мире», «1000 лет веры, труда, ума» и т.д. сводятся к ностальгии по советским (в том числе, и даже в первую очередь — сталинским) временам — об этом свидетельствует видеоряд. Надо понимать, по мнению авторов ролика, тогда люди были, не как сейчас, нужны своей стране, меньше пили, больше рожали детей, жили не для себя, и проживали свою жизнь не просто так, а  строили, производили, думали о великих открытиях и победах, а не о шмотках… Но если подумать всерьёз, какова тогда, в 1920-30-х, была мотивация у людей, какой выбор они могли для себя делать, чего добивались и что имели — получается, что нам предлагается добровольно отказаться от и без того не слишком высоких стандартов жизни ради возвращения в казарменное рабство с красивым лозунгом над каждым бараком. В лагере, разумеется, всегда есть место героизму — но можно ли думать, что лагерная жизнь поэтому лучше? И разве сейчас люди не строят, не производят — разве пресловутый ВВП с 1999 по 2008 год (до кризиса) не вырос у нас почти в 2 раза?

Манипуляции и подтасовки в идеологии «нашизма» столь очевидны, что приходят на ум некоторые бестселлеры последних лет — о части из них писал в одной из статей Дм.Быков. Например, доступный в разных изданиях почти в любом магазине «Трансерфинг реальности» некого Вадима Зеланда учит, что реальность есть пространство вариантов, причём вариабельно не только будущее, но и настоящее и прошлое. Если сказать коротко, там путём долгих псевдофилософских рассуждений доказывается, что реальность есть то, как ты сам к ней относишься, и именно этому простому правилу и учит Зеланд — но назывет это управлением реальностью. Быков на этот счёт замечает, что «если внушить себе, что ты управляешь реальностью, очень скоро эта мысль начнет тебя тешить и будет тешить до тех пор, пока реальность довольно жестко не докажет, что она управляет тобой». Ровно таким же внушением занимаются «нашисты», в том числе и в ролике. Мечту о хорошо оплачиваемой и любимой работе они легко (через «великие цели») подменяют сремлением к лидерству, а лидерство оборачивается обязанностью батрачить за идею — и эта двойная подмена отлично работает, пока не столкнётся с реальностью.

Ролик завершается ссылкой на сайт «Год молодёжи», подписанный Агентством по делам молодёжи, которое возглавляет В.Якеменко, основатель и лидер «Наших». Хотя от авторства ролика на этом сайте открещиваются, но идеи в ролике и на сайте перекликаются: например, на сайте говорится, что сейчас перед  молодыми стоит выбор —  либо не работать вообще, либо работать без удовольствия и не по специальности, либо «участвовать в великом проекте» (в ролике такие же куски найти нетрудно). Возможность работы по специальности и с удовольствием словно бы не допускается — точнее, путь получить такую работу и предлагает сайт, и для этого нужно участвовать в нашистских программах. Цену тусовкам «Наших» все уже знают. Но основные идеи — о том, что ценность человеческой жизни определяется только работой, а работа имеет смысл и ценность только если она посвящена великому проекту — это, конечно, старые-добрые идеи коммунистического рабства. И родство этих идей с «крепостью Россия» и «эффективным менеджером» вполне очевидна.

Кстати, как известно, одним из столпов новой сталинистско-патриотической идеологии стала Победа в войне с Германией. И вот уже Сергей Шойгу вносит идею закона об уголовной ответственности за отрицание Победы, по аналогии с отрицанием Холокоста. Но, как правильно подмечает Антон Орех, речь идёт очевидно не об отрицании победы как исторического факта, а о «ненадлежащем» отношении к Победе и всему, что с ней связано — то есть об уголовной ответственности за отсутствие поддержки некой официальной идеологии. Это похлеще приснопамятной Шестой статьи советской конституции! Нас снова пытаются загнать в лагерные бараки.

Итак, наступление сторонников мобилизации ведётся по всем фронтам. Только и остаётся согласиться с Пионтковским — надо думать, совсем уже прижала их дилемма «уйти нельзя остаться». Но надежда есть — и в первую очередь она в том, что идея мобилизации вбрасывается для обсуждения в общество, а не принимается сразу к реализации. Накануне выборов 2007 года точно также вбрасывалась (в интервью Шварцмана Коммерсанту) идея «бархатной реприватизации», и она, судя по всему, так и не прошла. Видимо, тестовые выбросы подобных идей в общество происходят, когда их авторы, не получив прямого одобрения сверху, пытаются на худой конец заручиться общественной поддержкой. И всё, что можно и нужно сделать — это обеспечить максимум отрицательных отзывов на подобные информационные выбросы.

На статью Юрьева наиболее заметные отклики дали Георгий Бовт и Александр Архангельский, каждый по-своему. Надо больше. Надо говорить при случае людям простые вещи: что историю надо знать, и не только в виде лозунгов. Что война — это недопустимо, и тоталитарное рабство тоже. Что великие цели должны ставиться людьми добровольно. Что величие цели не отменяет необходимости достойной жизни.  И что искать любимую работу искать надо там, где работают твои коллеги, или там, где учат твоей профессии, а не в партии, и не там, где тебя научат быть лидером и укажут, какая профессия тебе должна нравиться ради достижения великой цели.

Обитаемый остров: «не читал, но посмотрю»

В блогах поищешь отзывы на фильм — и в большинстве находится либо «не понравилось, так что и читать не буду», либо «понравилось, надо книжку прочитать», либо в крайнем случае «читал в детстве, не понравилось, а сейчас наверно перечитаю». Собственно, уже то хорошо, что о существовании книжки помнят. Но факт остаётся фактом — среди тех, кто ходит в кино, то есть в некотором активном слое населения, романа «Обитаемый остров» не читал почти никто.

Более того: исполнитель главной роли прочёл книжку уже после того, как ознакомился со сценарием. А в ответ на вопрос, что он вообще читал в детстве, говорит о телевизоре. Хочешь — не хочешь, а приходится признать: молодое поколение читает мало, и в том числе Стругацких оно не читало, а если кто из них читал что-то, тех не проняло. И это несмотря на то, что в книжных магазинах книги эти есть, собрания сочинений выходят и даже, вроде бы, раскупаются.

Можно, конечно, покричать, что культура уходит, что растёт поколение ТВ и комиксов, воспитанное диким капитализмом, не умеющее думать, не привыкшее к гуманизму и т.д.. Но это не совсем так: насколько я могу видеть, люди после 1979 года рождения (то есть кому в 1992 было 12 лет и меньше) действительно другие — в том числе они и правда не читали того, что читали мы, однако они, тем не менее, часто кажутся мне и более раскованными, и более талантливыми, и даже более гуманными — то есть они вообще другие, а «хуже» или «лучше» — сказать, как обычно, нельзя. Опять грядёт «племя младое, незнакомое»…

Стругацких, как можно понять, сильно мучил выбор между личным и общественным — этому посвящена большая часть их романов. Этот вопрос до сих пор актуален — по крайней мере, для меня: мы-то выросли в ситуации двоемыслия и несогласия с реальностью, для нас эта постановка вопроса естественна. Дело не только в советской власти. Модерн (дарвинизм, марксизм, фрейдизм) лишил нас веры в «доброго бога», поставив перед лицом жестокой объективности — рынок, историзм, инстинкт, естественный отбор. В каком-то смысле «научная объективность» оказалась даже более жестокой, чем дохристианский еврейский Бог, жестокий и своенравный: Бога ещё можно было о чём-то молить, а тут и обращаться некуда. Имеет ли смысл в таких условиях восставать против реальности, и если да, то на каких основаниях это можно делать? Ведь и мораль, и этику присвоила себе всё та же объективность: мораль стала классовой и исторической, этикет стал проявлением детерминированного бессознательного. Мы уже не можем сказать, что нам что-то не нравится в нашей действительности, для этого приходится становиться вне истории и общества, люмпенизироваться — то есть заранее признавать и шаткость своей позиции, и даже свою неправоту. Стругацкие размышляли об этом, придумывали примеры и разрабатывали ситуации. Разрешить эти вопросы в художественной форме, наверное, вовсе нельзя, но по крайней мере подумать в их книгах было над чем.

И вот приходит поколение, которое, видимо, этими вопросами не болеет — судя по всему, признав окончательно торжество объективности. Для нас такое положение означает нигилизм, аморальность, цинизм и прочие вещи — а вот они как-то ухитряются быть и добрыми, и отзывчивыми, и даже верить в какого-то бога (в отличие от нас, по преимуществу атеистов). Истинно верующий прагматик — бывает такое? Оказывается, бывает.

Более того, признание объективности (в духе «верёвка есть вервие простое») ведёт к открытию нереволюционных методов совершенствования реальности — всякое, в том числе личное неудобство всегда можно интерпретировать не как недостаток системы в целом, а как частное несовершенство, локальную неоптимальность, противоречащую системе и поддающуюся исправлению в её рамках. Это очень позитивный подход, не позволяющий увлекаться революционными проектами, и он может быть весьма полезен… И там, где мы кричим о продажности власти и антинародном режиме, лезем в высокие материи и сомневаемся во всём — они делают дело, и часто в этом оказываются правы. Опять, опять «Вишнёвый сад», опять Раневские и Лопахины — или мне только кажется?

Сейчас у власти те, кто родился в 1950-е и в начале 1960-х — «семидесятники». Им по 12-17-20 лет было, когда шла война во Вьетнаме, когда строился БАМ и шло освоение космоса, когда ещё железный занавес не трещал по швам, а советским вождям ещё было не по семьдесят-восемьдесят лет, а только по пятьдесят-шестьдесят. Они тоже верили в объективность и не задумывались об основах… Это мы потом разуверились. Союз детей 1970-х и 1990-х — это не только циничные комсомольцы во главе тупоголовых «наших» и «румоловцев». Это и активный бизнес, и большая мобильность, и ответственность, и свобода передвижения, и интересные решения, и новые семьи, и какое-то счастье…

Так может быть, мы — уроды, порождение смутных времён застоя и перестройки, а они, и нынешняя власть, и эти новые молодые люди — «нормальные»? Может быть, мы — выродки и жертвы некой своей системы башен, а они — свободные и прекрасные, пусть и не разбирающиеся в тонкостях нашей жизни, как Максим Каммерер? Может быть, главное зло башен — это прерванная традиция, неуверенность и сомнение, остающиеся даже после их свержения?

Хочется верить, что с этими прогрессорами (всякое новое поколение — всегда прогрессоры) страна и весь мир не пойдёт вразнос. А нам всё равно останется тот же вопрос без ответа — готовы ли мы примириться с реальностью? можем ли мы её изменить? имеем ли мы на это право? и можем ли мы поддержать кого-то — тех, кто меняет реальность, или тех, кто защищает её?

PS1. Отчасти в тему — А.Цветков про Дарвина.

PS2. По ассоциации — Д.Быков:

Хорошо тому, кто считает, что Бога нет. Вольтерьянец-отрок в садах Лицея, он цветет себе, так и рдея, как маков цвет, и не знает слова «теодицея». Мировая материя, общая перемать, вкруг него ликует разнообразно, и не надо ему ничего ни с чем примирять, ибо все равно и все протоплазма.

Сомневающемуся тоже лафа лафой: всю-то жизнь подбрасывает монету, лебезит, строфу погоняет антистрофой: иногда — что есть, иногда — что нету. Хорошо ему, и рецепт у него простой — понимать немногое о немногом. Мирозданье послушно ловит его настрой: час назад — без Бога, а вот и с Богом.

Всех страшнее тому, кто слышит музыку сфер — ненасытный скрежет Господних мельниц, крылосвист и рокот, звучащий как «Эрэсэфэсэр» — или как «рейхсфюрер», сказал бы немец; маслянистый скрежет зубчатых передач, перебои скрипа и перестука. И ни костный хруст, ни задавленный детский плач невозможно списать на дефекты слуха. Проявите величие духа, велит палач. Хорошо, проявим величье духа.

Вот такая музыка сфер, маловерный друг, вот такие крутятся там машинки. Иногда оттуда доносится райский звук, но его сейчас же глушат глушилки. А теперь, когда слышал все, поди примири этот век, который тобою прожит, и лишайные стены, и ржавые пустыри — с тем, что вот он, есть и не быть не может, потому что и ядовитый клещ, который зловещ, и гибкий змеиный хрящ, который хрустящ, и колючий курчавый плющ, который ползущ по сухому ясеню у дороги, и даже этот на человечестве бедный прыщ, который нищ и пахнет, как сто козлищ, — все о Боге, всегда о Боге.

А с меня он, можно сказать, не спускает глаз, проницает насквозь мою кровь и лимфу, посылает мне пару строчек в неделю раз — иногда без рифмы, но чаще в рифму.

Обитаемый остров — что не попало в фильм

Роман всё-таки надо перечитывать и до, и после фильма.  Поддавшись обаянию кино, я совершенно как-то проигнорировал одно своё ощущение, но вот теперь оно выкристаллизовалось… В фильме все герои — выхолощены. Нет характерных слов, мелких деталей, которые исподволь делали Саракш похожим на нашу жизнь.

Например, Доктор — он же должен быть этакий Еврей Евреевич, может быть даже картавый.

Доктор еще раз прошелся по Максиму холодными пальцами, окутался дымом и сел на свое место.
— Налей-ка мне, Лесник, — сказал он. — Такие обстоятельства надобно запить… Одевайтесь, — сказал он Максиму. — И не улыбайтесь, как майская роза. У меня будет к вам несколько вопросов… Когда, говорите, в вас стреляли?
— Сорок семь дней назад.
— Из чего, вы говорите, стреляли?
— Из пистолета. Из армейского пистолета.
Доктор снова отхлебнул, снова сморщился и проговорил, обращаясь к широкоплечему:
— Я бы голову дал на отсечение, что в этого молодчика действительно стреляли из армейского пистолета, причем с очень короткой дистанции, но не сорок семь дней назад, а по меньшей мере сто сорок семь… 

Куда они дели эту «майскую розу», где эти характерные повторы в речи Доктора («говорите… говорите», «стреляли.. стреляли»), где его (специфически докторская) резкость и порывистость? Не так уж много надо было — всего пару фраз вставить, времени бы не отняло, а характер бы появился.

А Лесник? «Чудесный дядька, добряк, с ног до головы исполосованный жизнью и ничего о жизни так и не узнавший. Ничего ему не надо было, и ничего он не хотел, кроме как чтобы оставили его в покое, дали бы вернуться к семье и сажать свеклу.» Куда он делся, с его крестьянской (наверняка окающей) речью?

— Я не хотел никого обидеть, — сказал Максим. — Я просто хочу разобраться… К чему вы стремитесь, кроме сохранения жизни?..
— Дайте мне, — сказал вдруг Лесник. — Дайте я ему скажу… Мне дайте… Ты, мил-человек, того… Не знаю, как там у вас в горах, а у нас тут люди любят жить. Как это так — кроме, говорит, сохранения жизни? А мне, может быть, кроме этого ничего и не надо!.. Ты что полагаешь — этого мало? Ишь ты, какой храбрый нашелся! Ты поживи-ка в подвале, когда у тебя дом есть, жена, семья, и все от тебя отреклись… Ты это брось!…
— Подожди, дядя, — сказал Доктор. — Не сердись. Видишь. человек ничего не понимает…

Про то, что Зефу не дали проявиться ни в буйном, ни в интеллигентном виде, я уже вчера писал, но — забыл! — его же бороды лишили! Буйной рыжей бородищи! Он должен быть всё-таки не просто каторжник, он должен быть «рыжее хайло Зеф», громогласный… Мне кажется, АБС его списали с кого-то вроде Льва Гумилёва — сквернослова, любящего поорать, бывалого каторжанина, но при этом интересного собеседника и интересного учёного… Тоже укоротили.

И наконец с Радой — сцена возвращения Максима после подрыва башни вышла скомканной и пустой, а там же были настоящие чувства!

Народу на улицах не было, только у самого дома он заметил человека — это был дворник. Дворник сидел в подъезде на своем табурете и спал. Максим осторожно прошел мимо, поднялся по лестнице и позвонил так, как звонил всегда. За дверью было тихо, потом что-то скрипнуло, послышались шаги, и дверь приоткрылась. Он увидел Раду.
Она не закричала только потому, что задохнулась и зажала себе рот ладонью. Максим обнял ее, прижал к себе, поцеловал в лоб, у него было такое чувство, как будто он вернулся домой, где его давно уже перестали ждать. Он закрыл за собой дверь, и они тихо прошли в комнату, и Рада сразу заплакала. В комнате было все по-прежнему, только не было его раскладушки, а на диване сидел Гай в ночной рубашке и ошалело таращился на Максима испуганными, дикими от удивления глазами. Так прошло несколько минут: Максим и Гай смотрели друг на друга, а Рада плакала.
— Массаракш, — сказал, наконец, Гай беспомощно. — Ты живой? Ты не мертвый…
— Здравствуй, дружище, — сказал Максим. — Жалко, что ты дома. Я не хотел тебя подводить. Если скажешь, я сразу уйду.
И сейчас же Рада крепко вцепилась в его руку.
— Ни-ку-да! — сказала она сдавленно. — Ни-за-что! Никуда не уйдешь… Пусть попробует… тогда я тоже…
Гай отшвырнул одеяло, спустил с дивана ноги и подошел к Максиму. Он потрогал его за плечи, за руки, испачкался мазутом, вытер себе лоб, испачкал лоб.
— Ничего не понимаю, — сказал он жалобно. — Ты живой… Откуда ты взялся? Рада, перестань реветь… Ты не ранен? У тебя ужасный вид… И вот кровь…
— Это не моя, — сказал Максим.
— Ничего не понимаю, — повторил Гай. — Слушай, ты жив! Рада, грей воду!

Исчезли испуг, жалобный тон и беспомощность Гая, исчезло, что Рада заплакала только после того, как вошла в комнату, исчезло, как она зажала рот рукой, чтобы не закричать… Вместо этого живого — жуткая мертвечина со встречающимися на фоне солнца руками. Вот выкинули бы они обе сцены, где Бондарчук корячится в ванне, а вот это бы вставили. Хуже было бы, что ли?

Нет,  я, конечно, не отрицаю — Бондарчук имел право сделать так, как он сделал, как он видел. Просто жалко. Теперь мне кажется, что из «Обитаемого острова» надо было делать не две серии, а десять, и пускать в телевизионный формат — делать вторую «Ликвидацию». Чтобы шаги на лестнице было слышно, и скрип двери, чтобы еврейский акцент, раскладушка в углу и дворник с метлой и бляхой, на табуретке. Машков бы сделал лучше Бондарчука. Мне так кажется.

Но ладно, ладно — всё-таки, повторяю, не испохабили текст так, как у Бекмамбетова с Лукьяненко. Спасибо и на том.

Обитаемый остров — после просмотра

Основные ожидания должны оправдаться во второй серии. А за первую серию — всё-таки не «тройка». Всё-таки «четвёрка». Более или менее. По сравнению с теми же «Дозорами», «Обитаемому острову» (роману) сильно повезло — от Лукьяненко в фильме просто ничего не осталось, а тут на удивление практически всё на месте. Так что вторую серию буду ждать — в отличие от «Ночного дозора», рвотной реакции нет и в помине. Но — всё-таки не «пять», далеко не «пять».

Подводя итоги.

1. Худшие актёры фильма — это Ф.Бондарчук и Куценко. Дело даже не в дредах, которые ругает Гоблин. Куценко на каторге выглядит чистеньким и опрятным, вот что глупо. У него аккуратно выстриженные височки, волосы ровно зачёсаны, он выбрит — даже сияющий Мак выглядит естественнее, и уж особенно странно Куценко смотрится рядом с гениально загримированным и гениально играющим Гармашом. По дороге домой, вспоминая фильм, мне показалось, что я даже отворачивался чуть-чуть, когда Гармаш был крупным планом — опасался запаха, настолько естественно, как настоящий каторжник или бомж, он и выглядел и держался. Интересно, как Куценко будет играть во второй серии. Он же должен быть старым марксистом, искушённым в делах подполья, и одновременно террористом с довоенным стажем… Этакий Савинков — потянет ли Куценко такую роль?

Ну а Бондарчук — он просто отталкивающе гламурен. Изобразить эпилептический припадок (два раза, в ванне) или ярость (в конце фильма) — ну вот не получается у него, и всё.

2. Лучший актёр — несомненно Гармаш. Жаль, что ему не удалось перевоплотиться в профессора — сценарий, что ли, не позволил? Или время поджимало? В сцене, где Зеф объясняет Максиму, зачем на самом деле нужны башни, он (в романе) говорит тихо, интеллигентным языком — и это должно резко контрастировать с его обычным поведением. Но обычного Зефа, громогласного и сквернословящего, нам не показали, — наверное, поэтому и интеллигента показать не удалось. Впрочем, ещё будет вторая серия…

Максим тоже неплох. Именно вот таким сияющим молодым щеночком и должен он быть — такой Максим действительно может сохранить веру в то, что все люди братья, до самого конца. Он должен быть глуповат — и в фильме он такой и есть, и это правильно. Гай тоже вполне подходящий.

3. Сценарий — пять с минусом. Действительно, очень близко к тексту, при этом без лишнего буквализма. Есть узнаваемые фразы, все основные повороты сюжета на месте. Единственный ляп — это пресловутый астероид и всё, что вокруг него. Вообще непонятно, зачем отказались от ракетной/метеоритной атаки в атмосфере, которая была в романе. Когда, потерпев аварию на орбите, корабль падает на планету, и из него выходит герой без единой царапинки — это как-то нелепо выглядит. Если бы авария произошла в атмосфере, близко к поверхности, это было  бы естественнее.

Но основные вещи, которые могли бы войти в первую серию — сказаны. Есть даже некие отсылки к нашей (уже постсоветской) реальности — слова про рекламу, финансовые потоки, приватизацию («всё разобрали по дешёвке», как-то так там сказано) и, конечно фраза «они не правят, они работают», сказанная о Неизвестных Отцах.

Довольно хорошо проведена линия с «животными»: Максим называет посетителя кафе «грязным животным», когда тот хлопает официантку по заду — и это «рифмуется» с одной из сцен в конце, когда Мак отпускает мутанта, говоря, что он не животное, а Гармаш говорит ему — «сам ты животное», в смысле что ничего ты не понимаешь в жизни, щенок.

4. Постановка — на тройку. Переборщили с экзотикой. Нафига было рисовать этот «город будущего», как в «Пятом элементе»? Всё можно было снять в обычном среднероссийском уездном городе — тем страшнее выглядело бы. Рада Гаал должна жить не в поднебесье, а в панельной пятиэтажке. Кстати, из-за этого оказывается совершенно непонятен дворник, доносящий на Мака, когда тот возвращается после взрыва башни — дворник мог бы быть обыденным, нашим, а вышел фантастическим и оттого нелепым.

Берёзки в конце тоже ни к чему. С бамбуком в одной климатической зоне, вообще-то, им делать просто нечего, а по роману там должны быть «джунгли», без всяких оговорок.

Омерзительнее же всего так называемые любовные сцены. Когда руки Мака и Рады встречаются, сзади за ними загорается солнце — что может быть пошлее? И зачем нужно было показывать коленки героини со спущенными чулками? Это так они хотели показать «совок» или это такой странный эрос? Глупо как-то.

Общее ощущение — старались снять хороший фильм по хорошему сценарию. Сняли так себе, но хоть сценарий не попортили.

Перед просмотром «Обитаемого Острова»

Я уже понял, как сказал какой-то радиослушатель на «Эхе Москвы», что «Бондарчук сделал из философской драмы боевичок», так что я не жду чего-то особенного. А после того, что написал Гоблин о технической стороне фильма — уже и вообще ничего не жду. Но посмотреть — посмотрю. (Страдающий вечным чеченским синдромом и не принимающий ничего антисоветского Гоблин — не лучший рецензент для фильма по антисоветскому роману, но в технической стороне он, вроде бы, разбирается).

Говорят, что БН фильм посмотрел, и ему фильм понравился. Но в последнее время мне начинает казаться, что из двух братьев Борис Натанович отвечал за чистый action — по крайней мере, его «Комментарии к пройденному» иногда оставляют ощущение, что он то ли не хочет говорить о том, какие идеи были заложены в их книги, то ли вовсе не понимает их сам; а его последние романы кроме action’а практически ничего и не содержат.

Кстати, в тех же «Комментариях» про «Обитаемый остров» сказано, что он был задуман как «бездумный, безмозглый, абсолютно беззубый, развлеченческий, без единой идеи роман о приключениях комсомольца XXII века», и только потом в деталях вображаемого мира стали возникать аналогии с советской реальностью:

Всё вставало на свои места, как патроны в обойму, всё находило своего прототипа в нашей обожаемой реальности, всё оказывалось носителем подтекста — причем даже как бы помимо нашей воли, словно бы само собой…

Тот же процесс Стругацкие описали в «Хромой Судьбе», точнее, во «внутреннем романе», известном под названием «Гадкие лебеди» — но тема писательского творчества сшивает обе половины романа, да и понятно, что это написано в любом случае о себе:

Вы начнете исправлять стиль, приметесь искать более точные выражения, заработает фантазия, замутит от затхлых слов, захочется сделать слова живыми, заменить казенное вранье животрепещущими фактами, и вы сами не заметите, как начнете писать правду…

Надо думать, так и появился «Обитаемый остров», если не самый любимый, то уж точно самый цитируемый мною роман Стругацких — на мой взгляд, он описывает до сих пор нашу политическую реальность самым исчерпывающим образом. Но «боевичок» там, конечно же, есть — если выхолостить всё самое интересное, или если не заметить этого при просмотре фильма.

Гоблин об «антитоталитарной» стороне романа пишет так:

…Группы Поэтов, Писателей, Художников и других Прекрасных Людей (местами — даже весь народ в целом) стенают под гнётом тупых тиранов. То есть все вокруг хорошие и стремятся к Прекрасному, а тупой тиран их туда не пускает. Ни слова о том, откуда тиран взялся, как этот прекрасный народ сумел его породить и почему он народом руководит… Тирана надо просто изничтожить, после чего наступит Свобода и Счастье, после чего всё станет хорошо… Ни слова о кровавом хаосе и массовых убийствах, которые влечёт за собой любая революция, ни слова о последующей зачистке революционеров, столь милой сердцу советских интеллигентов…

Не знаю, где он там нашёл «Поэтов, Писателей и Художников» (это скорее уже из тех же «Гадких лебедей»), но в остальном то, что он описал — это такое детское отношение к тоталитаризму, которое у тех же Стругацких высмеяно даже раньше, в «Попытке к бегству», где один из героев говорит о возможности построения коммунизма — «Кучка вонючих феодалов против коммунистической колонии — тьфу! Конечно, это случится не сразу. Придется поработать. Лет пять потребуется…» — и ему тут же возражают: «А пятьсот пятьдесят пять не хотите?.. Коммунизм —  это прежде всего идея!  И  идея  не  простая.  Ее  выстрадали  кровью!  Ее  не преподашь за пять лет на  наглядных  примерах…»

И вот с таким же детским отношением прилетает на Саракш Максим Каммерер (он же Мак), и собственно «Обитаемый остров» — это роман о том, как этот самый «комсомолец XXII века» понимает, насколько сложно устройство социального организма, и как сложно (если вообще возможно) это устройство поменять…

И о чаемом Гоблином хаосе у Стругацких, конечно, сказано. И о зачистке революционеров тоже есть (в частности, «Неизвестные отцы» — это и есть бывшие революционеры, прошедшие уже Термидор и истребляющие друг друга; и жизнь подполья это тоже бесконечное самоистребление и предательство). Наконец, и сам Максим думает о возможности войны, вполне осознавая, что в жертву ради будущего счастья придётся принести многих, и в первую очередь тех, кто страдает больше других.

С другой стороны, от этой своей наивности Максим не избавляется до самого конца. В последней главе он говорит: «Центр-то ведь разрушен, излучения больше нет… Теперь они сразу поймут, что их угнетают, что жизнь у них дрянная, и поднимутся…» — и получает точно то же самое возражение, что и герой «Попытки к бегству», только изложенное чуть иначе:

«Куда они поднимутся? Кто  поднимется? Неизвестные Отцы живут и здравствуют,  Гвардия  цела  и  невредима,  армия отмобилизована, в стране военное положение… Ты забыл  про  передвижные излучатели, ты забыл про Островную Империю, ты забыл про экономику… Тебе известно, что  в  стране  инфляция?..  Тебе  вообще  известно,  что  такое инфляция? Тебе известно, что надвигается голод, что земля не родит?.. Тебе известно, что мы не успели создать здесь  ни  запасов  хлеба,  ни  запасов медикаментов? Ты  знаешь,  что  это  твое  лучевое  голодание  в  двадцати процентах случаев приводит к шизофрении?»

Таким образом, осознание сложности социальных преобразований приходит даже не к герою (хотя герой таки многое успевает понять), а к читателю. Нас оставляют перед выбором — кто прав: легкомысленный революционер-прогрессор Мак или опытный и вдумчивый, но склонный к компромиссам с реальностью Странник? С одной стороны, Странник прав: заботясь о народе и принимая на себя огромную ответственность за народ, нужно думать о многом и многое подготовить, на это уйдут годы и столетия — но за это время народ будет продолжать страдать, в то время как кое-что исправить можно немедленно. Но если начать всё что попало исправлять, слишком многое можно нечаянно попортить. А многое придётся, скрепя сердце и заставив совесть замолчать, принести в жертву… Через это Мак тоже прошёл, и тоже не получилось.

«Вы сделали правильный выбор: вы обратились к самым жалким, к самым несчастным, к людям, которым досталась в равновесии сил самая тяжкая доля. Но  даже  и  они  не  желают нарушения равновесия,» — говорит Маку Колдун. Примерно то же имеет в виду Саул в «Попытке к бегству»: «Вы никак не хотите понять, что здесь мы имеем дело не с катастрофой, не с каким-то стихийным или техническим бедствием, а с определенным порядком вещей. С системой, молодые люди…»

Что же делать, если реальность отвратительна, но нет никакой возможности её изменить? «Если не знаешь, что делать, поступай по совести» — кажется, именно к этому приводят нас Стругацкие. Противоречие между личностью и историей Стругацкие сводят к противоречию совести и ответственности. Разумеется, противоположную точку зрения и в этой постановке вопроса они не забывают тоже. Колдун — фигура мощная, несомненно олицетвряющая интеллект, сторону сомнения, говорит Маку:

Ваша  совесть возмущена существующим порядком вещей, и ваш  разум  послушно  и поспешно ищет пути изменить этот порядок. Но у порядка есть свои законы. Эти законы возникают из стремлений огромных человеческих масс, и меняться  они  могут тоже только с изменением  этих стремлений…  Итак,  с  одной  стороны  — стремления огромных человеческих масс, с другой стороны ваша  совесть, воплощение ваших стремлений. Ваша совесть подвигает вас на изменение существующего порядка, то есть на изменение стремлений миллионных человеческих масс по образу и  подобию  ваших  стремлений.  Это  смешно и антиисторично.  Ваш  отуманенный  и  оглушенный  совестью  разум   утратил способность отличать реальное благо масс от воображаемого, —  это  уже  не разум. Разум нужно держать в чистоте. Не хотите, не можете —  что  ж,  тем хуже для вас. И не только для вас. Вы скажете, что в том мире,  откуда  вы пришли, люди не могут жить с нечистой совестью. Что ж,  перестаньте  жить. Это тоже неплохой выход — и для вас, и для других…

Однако Максим, или Саул, или дон Румата всё равно остаются главными и несомненно положительными героями, которым симпатизируют сами авторы. Да, история — поступательна и закономерна, и складывается она движением огромных человеческих масс, но каждый человек свободен поступать в соответствии со своей совестью, и история складывается также и из желаний и действий отдельных людей. И если каждый будет думать о невозможности что-то изменить, ссылаясь хоть на свою слабость, хоть на глубокие знания в истории и социологии, то ничто никогда в жизни и не изменится. Так что пусть каждый делает что может, не думая об исторических закономерностях — закономерности позаботятся о себе сами. Как говорил дон Румата, «ты один, как перст, да таких  перстов  вас  в  городе тысяч десять…»  Таким образом, сформулированный конфликт совести и разума, или совести и ответственности, Стругацкие разрешают в пользу совести.

— Чепуху я сделал, — горестно сказал Саул. —  Ругайте  меня.  Но  все равно начинать здесь нужно с чего-нибудь подобного. Вы сюда  вернетесь,  я знаю. Так помните, что начинать нужно всегда с того, что сеет  сомнение…Что же вы меня не ругаете?
— За что же, Саул? Вы не сделали ничего плохого.  Вы  сделали  только странное…

Впрочем, ни в «Обитаемом острове», ни в «Попытке к бегству» или «Трудно быть богом» окончательного ответа Стругацкие впрямую не дают, обозначив довольно ясно свою позицию, но тем не менее оставляя читателя в сомнениях. И если судить по тому, как часто сами они к этому вопросу обращались, уверенности у них самих в этом отношении не было. Так или иначе, в фильме это как-то должно прозвучать, и мне будет жаль, если ничего такого не будет.

А ещё — конечно, хочется увидеть в этом фильме знакомые с детства и снова сейчас появившиеся приметы, и почувствовать отчаяние от абсурда, растворённого в жизни, и невозможности ничего изменить… Посмотрим, что там окажется. Сеанс в 17:00.

Кургинян vs Доброхотов

http://www.echo.msk.ru/programs/klinch/559615-echo/

Роман Доброхотов (dobrokhotov), конечно, очень смелый и искренний человек. Но я полностью на стороне Кургиняна (впрочем, почти как всегда — Кургинян это для меня авторитет непререкаемый).

Что мы называем властями? Если сюда включаются все министры, губернаторы и все прочие, то я сразу говорю: нет и нет, — народ не поддерживает власть, он ей не верит, народ традиционно её ненавидит. Он иногда её боится, но в целом он, конечно, испытывает к ней глубокое отторжение. Если же говорить о том, на чём строится политическая система, — политическая система твердо строится на Путине, и даже Медведев тут есть некое прилагательное к слову Путин. По отношению к Путину – это объективный факт — ничего не происходит в ситуации кризиса с его рейтингом. Пока не происходит, но может произойти, и даже очень резко. Но пока ничего нет. Рейтинг тефлоновый.

Более того, по мене того как власть уходит от региональных властителей, от кого бы то ни было ещё, переходит она, в сущности, к Путину. И более того, если будет хуже, то, может быть, она ещё больше перейдёт к нему – все будет зависеть от того, как он будет себя вести: его могут порвать в клочки, а могут наоборот сильно поддержать. Потому что на кого-то надеяться надо, кому-то надо делегировать своё доверие. Как говорил Мармеладов в «Преступлении и наказании»: «коль идти больше некуда». Вот когда идти больше некуда, этот стихийный рейтинг доверия делегируется кому-то наиболее знакомому и вызывающему какое-то остаточное ощущение уверенности — это и есть Путин.

Все альтернативы, которые сейчас существуют, все они мертвые. Почему? Потому что все они не схватывают живую жизнь страны, которую Путин схватил. Все они не учитывают чудовищного унижения Хасавюрта, чудовищного унижения, капитуляции России перед маленькой Чечнёй. Унижение, которое охватило всех — я знаю – олигархов, врагов власти, — кого угодно. И когда Путин осуществил эту победу в Чечне — весьма сомнительную и неоднозначную — вдруг вся нация сказала: «это он». 

Шок 90-х и постоянный страх того, что вернётся это, и постоянное лицезрение определённых лиц и определенных идеологем, — вот это сковывает людей. Поэтому они цепляются за Путина, потому что другого ничего нет.

Милосердие — прекрасная вещь. Но мне кажется, что предметом заботы должен быть не Алексанян, предметом интереса — не несколько элитных групп, которые вокруг этого топчутся, а русский рабочий, русский мужик и все остальное…

Вот это всё — безусловно так. Унижения Хасавюрта я сам лично не чувствовал (скорее наоборот, унижением была война), но верю, что так и было — это чувствовалось (впрочем, тогда скоро будет у нас и унижение Цхинвали, и унижение мирового кризиса…) Так или иначе, Берлин 1945-го и Хасавюрт 1996-го, две исторические точки, победа и поражение, их противовес — это действительно стало основой путинской власти. И это очень непросто и неспроста.

А Доброхотов — он отлично и искренне продемонстрировал маргинальность и, увы, глупость, зашоренность, идеологичность нашей дем.оппозиции. Они заняты практически только защитой меньшинств: в первую очередь собственным существованием, или (как было в 90-е) возможностью реализовать свои убеждения, получив посты в правительстве , или (как в случае с Алексаняном и Бахминой) частными случаями очевидных зверств власти. Доброхотов произносит фантастическую по глупости, но характерную фразу, это credo:

[Оппозиция может уловить настроение масс,] ближе общаясь с теми социальными группами, которые у нас остались недодавленными в гражданском обществе. Это независимые профсоюзы, которые хоть в каком-то слабом виде, но есть, это какие-то группы социального протеста — как во Владивостоке те же автомобилисты, это просто социальные группы, которые сейчас протест не выражают.

Настроение масс предлагается искать в маргинальных (зато свободных) социальных группах. Это очень симптоматично.

Демократы реагируют на какие-то ключевые слова — и на эмоциональную их окраску: достаточно сказать «Путин», как они взвиваются, спокойного разгвора уже не получится. У них есть эмоции, но нет идей. А нужна программа, адресованная народу в целом. Нужны идеи, не зацементированные в лозунги, а способные гибко взаимодействовать с окружающим миром — в спорах в том числе. И, вроде бы, есть возможность, какие-никакие усилия в этом направлении предпринимают Б.Немцов и В.Милов, тот же А.Илларионов. Но основная масса демократов по-прежнему сконцентрирована на лозунговых частностях.

Не только Алексанян и Бахмина, но даже монетизация, даже сгоревшие и замороженные вклады в банках, дольщики, точечная застройка, «олимпийский закон», судебный беспредел (…the oppressor’s wrong, the proud man’s contumely…) и т.д. — это только частности. Нужно чётко разделить: где устремление «за всё хорошее», и где политическая программа. Никакая политика не сможет обойтись без притесенения одних в пользу других — притеснения олигархов в пользу номенклатуры, или олигархов и номенклатуры в пользу среднего бизнеса, или бизнеса в пользу наёмных рабочих. Обиженные всегда будут, будут те, кто лишится работы, или собственности, или положения и даже свободы. Почему, скажем, пенсионная, налоговая, военная реформа — это прогрессивно, а повышение тарифов на электроэнергию или накачивание госкорпораций деньгами — нет? Во всех случаях есть те, кто приобретёт, и те, кто пострадает. Оценка того или иного действия власти не зависит от количества недовольных, она определяется только идеологией, общей программой действий.

Программы нет у власти — и возможно поэтому нет и у оппозиции: критика политики властей сводится к осуждению отдельных действий, и строится на неком «общечеловеческом»: а именно на том, что кому-то плохо, на констатации лжи и неправды. Такая критика всегда будет бессмысленной и недейственной. Это было заметно в случае Ходорковского или войны в Чечне. Ложь власти, пренебрежение законом, избирательное неправое насилие — всё это было очевидно всем, но происходящее оправдывалось некими политическими мотивами. Мотивы эти были частными, они не укладывались в какую-то общую программу (вопрос who is Mr.Putin так и остался без ответа). Но на любые крики о неправоте власти следовало неизменное — «да, мы знаем, что это плохо, но что поделаешь, так надо, чтобы избежать развала страны, иного пути нет». Если бы у оппозиции была программа, позволяющая увязать частности воедино, и критиковать власть не потому что та поступает плохо, а потому что она поступает непоследовательно, критиковать исходя из комплексного стратегического представления, такая частная защита власти не сработала бы. Но беда в том, что серьёзная оппозиционная платформа не может служить кричалкой на митингах, она должна быть умнее и содержательнее, а значит недоступнее для людей и автоматически более спорной… В результате дискурс упрощения берёт верх и здесь, и оппозиция становится «кривым зеркалом» власти.

Россия, кажется, вечно оказывается в различных вариантах ситуации шекспировского «Гамлета» — у нас часто, целиком осознавая чью-то неправоту (например, той же власти), люди не могут предпринять ничего, потому что сами лишены прочного основания собственного бытия — подобно тому, как образованный и умный Гамлет растерян и не уверен в себе. А решимость других часто оказывается обратной стороной поверзностности — так, в противоположность не уверенному ни в чём Гамлету, Лаэрт не сомневается в себе, но, не разбираясь в тонкостях, становится пешкой в чужой игре: его можно использовать, им легко манипулировать, а он не понимает этого. Гамлет мстит за отца, Лаэрт за сестру: цели обоих чисты (как чисты цели тех, кто борется за освобождение Бахминой и прекращение мучений Алексаняна), но в результате неуверенности и непоследовательных действий Гамлета и излишней поспешности Лаэрта погибают все.

Колеблющихся Гамлетов у нас много, бескомпромиссных Лаэртов — и того больше, и Роман Доброхотов как раз из них. А Кургинян — он не Гамлет и тем более не Лаэрт, он может предложить целостное видение ситуации и последовательный план. Но в этой пьесе для него роли нет — разве что второго плана, вроде Горацио. Умные и основательные люди оказываются чужими во всех политических лагерях просто потому, что их слова недостаточно просты для понимания. А правое дело (которое и в самом деле совершенно правое) начинают защищать самоуверенные романтики, и в такие дебри они заводят, что лучше куда угодно, лишь бы не с ними. Куда ж нам плыть?

Неутешительное

Латынина наконец закончила публикацию своей статьи о русско-грузинской войне.

• 200 км танков. О российско-грузинской войне. Часть 1
• 200 км танков. О российско-грузинской войне. Часть 2
• 200 км танков. О российско-грузинской войне. Часть 3
• 200 км танков. О российско-грузинской войне. Часть 4
• 200 км танков. О российско-грузинской войне. Часть 5

Мне кажется, это самый взвешенный, всеобъемлющий и интересный обзор этой войны, который на настоящий момент существует. Это не сырые факты — фактов, которые публикует тот же А.Н.Илларионов (aillarionov), гораздо больше, но разбираться в них сложнее. Латынина даёт факты, свидетельства с обеих сторон конфликта — но ещё и осмысливает их. Это уже история. И то, что становится понятно после чтения её статьи, ничему не противоречит, это чётко укладывается во все известные факты и во всё, что было известно до войны. К сожалению, ничего нового не произошло — вот главный вывод.

А я в очередной раз вижу, что все нужные цитаты для нашей жизни находятся в одной книжке, где всё уже 30 лет как сказано.

То, что он рассказал, было чудовищно. Это было чудовищно само по себе, и это было чудовищно потому, что больше не оставляло места для сомнений. Все время, пока он говорил […] Максим изо всех сил старался найти хоть какую-нибудь прореху в этой новой системе мира, но его усилия были тщетны. Картина получалась стройная, примитивная, безнадежно логичная, она объясняла все известные Максиму факты и не оставляла ни одного факта необъясненным. Это было самое большое и самое страшное открытие из всех, которые Максим сделал на своем обитаемом острове.

 

Невидимая революция — 2

К вопросу о невидимой революции. Вот ещё один человек догадался о произошедшей смене власти (via taki_net).

Но что Путин оказался «в оппозиции», в это я как-то не могу поверить. В конце концов, именно его отправили в Пекин организовывать информационное прикрытие войны и рассказывать Бушу про плохого Саакашвили. А вот Медведева отправили в глушь по Волге. Именно Путин из двоих «сиамских близнецов» отличается наиболее агрессивной риторикой. Мало ли что он однажды сказал про «десятки погибших»… мог просто проговориться.

Скорее, картинку можно было бы представить так: пошёл реализовываться проект, заготовленный под второго преемника — С.Б.Иванова. Ведь вполне можно предположить, что в надежде на его президентство были заготовлены и силы, и средства. Более того, выдвижение Иванова было до последнего момента едва ли не более вероятным, чем Медведева (известен апокриф, что Иванова даже кто-то уже успел поздравить — а потом, узнав о выборе Путина, вице-премьер вместо шампанского заказал ящик водки и вусмерть напился).

Мне казалось, что было четыре программы (Белковского, Шварцмана, Павловского и Черкесова) — но под Иванова наверняка тоже программа была. В 2007 году вопли Лужкова по поводу Крыма как-то не воспринимались всерьёз. А зря. Можно вспомнить, что С.Б.Иванов вместе с Лужковым ездил на празднование в Севастополь. Ещё можно вспомнить, что лужковский «Атлант-союз» как бы нечаянно недавно прикарманил AirUnion — Лужков оказывается одним из благоприобретателей при новой власти. Ещё можно вспомнить речь Лужкова на Дне города — в присутствии Медведева он говорил о внешенй политике, причём более чем агрессивно. А ещё можно вспомнить, что в последний год власти Путина часто возникали слухи об отставке мэра Москвы.

Ещё один деятель — Сергей Миронов, третье лицо в государстве, в день 8.8.8 остававшийся формально на хозяйстве, когда Путин был в Пекине, а Медведев в отпуске — и не созвавший СовФед, который формально должен был санкционировать (или не санкционировать) начало войны. Его партия пролетела на выборах, и была закрыта как проект — точно так же, как проект преемничества Иванова.

И вот вам наши новые «неизвестные отцы»: люди, обиженные выбором Медведева в качестве преемника.

Путин, может быть, не совсем из их компании (не выбрал же он Иванова, значит не «свой»). Но они ему доверяют. Вполне возможно, за них играет друг Путина Бастрыкин (см. об этом у Латыниной).

Отставка Балуевского тоже важный симптом — ведь начальник генштаба так и не назначен не играет никакой роли, войну в Грузии провёл замначальника генштаба Ноговицын. Это означает, что те, кто руководит страной, не могут ни сами претендовать руководство генштабом, ни назначить на эту должность кого-то «своего», довольствуясь «местоблюстителями». А ведь будь это заговор военных — у нас был бы и новый начгенштаба, и новый министр обороны (Сердюков генералов замордовал ведь, при их власти ему не усидеть). Хотя военные несомненно среди них есть — и армия, которая несмотря на заклинания Медведева и договорённости с Саркози, продолжает движение вперёд, или не выходит из Грузии, выставляя главнокомандующего то ли идиотом, то ли лжецом — это, конечно, сильно.

Но в целом, кажется, остаётся в силе теория «кремлёвских башен». Путин и Медведев — конечно, куклы. А кукловодов много, и между ними постоянная борьба. Между башнями возникла новая платформа — агрессивно-фашистская, очень влиятельная, провернувшая проект «маленькой победоносной войны» и тем получившая влияние на президента и премьера — чтобы не раскрывать тайную механику власти, они вынуждены теперь идти этим новым курсом. Но этот комплот тоже не будет вечен: разделятся, как барыши начнут делить.

Почему мне не нравится курс Путина/Медведева

За обедом зашёл разговор о том, почему я считаю нынешний курс вредным. Я сказал, что Путин ведёт страну в 1937-й год. Они потребовали пояснить… Пришлось собраться и подумать.

Что такое «1937-й год«

Когда руководство страны верит только в прямое государственное управление страной, полностью исключая из рассмотрения вопрос регулирования свободных отношений между людьми (в частности торговли) и преследуя людей за попытки самостоятельно, вне государства решать свои вопросы, социальная жизнь приходит состояние дисбаланса: государство не может всё предусмотреть и за всем уследить. Дефицит одних товаров и перепроизводство других становятся нормой. Это увеличивает недовольство людей, растёт непредсказуемость ответа экономики на управляющие действия правительства — всё это заставляет руководство проводить всё более строгое регулирование, всё дальше усугубляя ситуацию.

Неудачи списываются на «врагов», внутренних или внешних. Поиск злонамеренных врагов является отражением той же веры в возможность тотального управления: в этой идеологии всё полезное оказывается запланированным, и так же все непредусмотренные случайности и ошибки, зеркально, превращаются в такой же план, но уже враждебный. Понятно, что объяснение неудач происками врагов требует активной пропаганды. Усиливается давление на свободу информации — публичные дискуссии не поощряются или запрещаются. Ограничение свободы информации вновь усиливает дисбалансы в обществе и так далее. На каком-то этапе этой спирали руководство страны оказывается вынуждено переходить к полностью «армейскому» способу управления страной — страна превращается в большую казарму, любой труд становится обязательным и подневольным, любое самостоятельное желание или действие исключается.

По мере усиления централизованного регулирования и роста управленческой системы растёт её собственная неуправляемость — не только в части непредсказуемости издержек и уровня потребления и связанных с ними перепроизводства и дефицита, но и в смысле коррупции. Любой человек, в том числе участвующий на каком-то уровне в управлении страной, имеет свои частные интересы, и использует своё положение для их достижения. Частным случаем использования аппарата управления для достижения личных целей и является террор — полиция, следователи, прокурорские работники и суд начинают решать свои вопросы или работать по заказу высших руководителей страны. Закон превращается из результата общественного консенсуса («общественный договор») в институт всеобщего принуждения и подавления.

Растёт пропасть между «воображаемым», идеальным механизмом функционирования экономики и общества в целом (план, общая цель, организованность) — и реальным состоянием дел (хаос, дисбаланс, коррупция — и попытки людей справиться с насильственным государственным порядком). Руководство страны оказывается в неком виртуальном мире, где всё послушно их воле, в то время как это далеко не так.

Рано или поздно возникают нарушения общего порядка с разнообразными, но всегда негативными последствями для общества. Степень катастрофичности последствий зависит как от того, на каком витке спирали произойдёт отказ от социалистических методов управления, так и от мощности экономики, терпеливости общества и т.д.. Первым признаком разрушения является возникновение сильной системной теневой экономики (приписки в государственных контрольных органах, «левое» производство, контролируемое чиновниками, «чёрный рынок» потребительских товаров). Конечным итогом является разрушение системы централизованного управления экономикой и, возможно, разрушение государства. Например, в СССР в 1991 году в условиях всеобщего дефицита верхний уровень управления был отброшен, а реальное управление финансовыми потоками и страной в целом было перехвачено вторым уровнем — союзными республиками, что повлекло дезинтеграцию государства и расчленение страны. Аналогичные процессы происходили в СФРЮ и ЧССР.

Таким образом, «1937-й год» обозначает (1) спираль развития тоталитаризма и (2) экономическую неустойчивость и в конечном счёте крах. И то, и другое — суть нарушения нормального развития общества, ограничение возможностей развития и роста благосостояния каждого человека.

Сильное государство

Миф о сильном государстве стал основой как для действий правительства Путина по построению «вертикали власти», так и для оправданий действий многочисленных русских диктаторов от Петра Великого до того же Сталина — сильное государство считается безусловным благом. Однако это далеко  не однозначно так. Запад, следуя логике своего развития, последовательно отказывается от самовластия — ограничением монархии, отказом от монархии и разделением ветвей власти. И это важно понять — суть разделения властей не в более удобной процедуре и разделении «профессий», а в создании эффективного взаимного контроля между высшими органами государства, чтобы избежать чрезмерного и бесконтрольного усиления государства.

Даже из собственного опыта могу сказать: для принятия любого решения нужен собеседник, оппонент. Истина рождается, конечно, не только в споре; но преимущество спора заключается в том, что конструктивный спор всегда приближает к истине. Государству в целом для принятия взвешенных решений нужен собеседник — народ, обсуждающий его действия в открытой печати и одобряющий его действия на выборах и референдумах; внутри государства диалог организуется между ветвями власти, и он служит тому же: созданию системы принятия взвешенных и выверенных решений. Единовластие исключает такой диалог, этим оно и опасно — любое решение власти может оказаться ошибочным.

Единовластные системы имеют и ещё один серьёзный недостаток — они не решают вопрос передачи власти. Даже если соблюдается формальная сменяемость лидеров, каждый новый лидер приобретает такую огромную власть, что это сильно сказывается на работоспособности государства. В случае же смерти несменяемого диктатора (какими были генеральные секретари ЦК КПСС в СССР) почти неизбежной оказывается драка у опустевшего трона. Сталинисты обвиняют Хрущёва в развале сталинской системы и предательстве, и точно так же Горбачёва. Но Хрущёв и Горбачёв оба были «запрограммированы» предыдущим правлением: после смерти очередного генсека, особенно долгожителя, всегда начиналась драка «тонкошеих вождей», и победжал в ней тот, кто казался остальным наименее опасным — Хрущёв при Сталине был далеко не на первых ролях, Брежнев был тёмной лошадкой, Горбачёв с трудом набрал большинство голосов членов Политбюро. Но получив власть, такой человек постарается любым способом избавиться от тех, кто был против него, и получить твёрдую поддержку большинства, назначая своих ставленников на все возможные посты. В качестве идеологии Хрущёв для себя выбрал критику Сталина, Горбачёв — перестройку и ускорение. Но в аппаратной борьбе и то, и другое имело одинаковый смысл. Так поступил и Сталин, в 1924 году организовав «лениниский призыв» в партию. Так поступали и Хрущёв, Брежнев и Горбачёв — добиваясь лидерского положения, они совершали кадровую революцию в руководстве и открещивались от предшественников, нарушая преемственность власти.

Российское государство, каким оно стало при Путине, очевидно строится на единовластии и отказе от разделения властей и свободы политической дискуссии в обществе. Тем самым все перечисленные выше риски вновь, как и при советской власти, актуальны для России.

Что мы видим у нас

Все примеры «экономического чуда» (будь то Европа или Азия) базировались на одних и тех же принципах: повышение нормы накопления, консолидация накопленных средств в банках, инвестирование их в обрабатывающие отрасли, господдержка экспорта продукции этих обрабатывающих отраслей. У нас всё делается ровно наоборот.

Стимулируется не только потребление, но даже потребление в кредит. Возможно, речь идёт о поддержке производства через увеличение платёжеспособного спроса, и это, в общем, логично — но только практика показывает, что эффективнее с точки зрения экономического роста вкладывать деньги не в торговлю (где возможны искажения цен и конкуренция с импортными товарами), а в производство — через банки. У нас этого почти не происходит, а растущие отрасли часто работают либо на западных инвестициях (пищевая промышленность), либо на экспорт (металлургия, добывающие отрасли) — тем самым поддержка внутреннего спроса на их росте не сказывается. Огромный рост можно отметить в строительстве — и этот рост и правда обеспечен спросом на внутреннем рынке, в том числе большим количеством свободных денег. Известно количество возникших на этом рынке перекосов — и получается, что политика стимулирования спроса не привела практически ни к чему хорошему.

Азиатские молодые растущие экономики расцвели на производстве на экспорт — этим они обеспечивали приток валюты и повышали занятость. Инвестиции обеспечивались банками за счёт сбережений населения. В нашем экспорте доминируют добывающие отрасли (углеводороды, металлы), банковская отрасль практически не исполняет свою роль, кредиты для инвестиций привлекаются из-за рубежа, страховой системы, способной поддержать долгосрочные инвестиции в производство, также практически не существует. Никакой базы для роста экономики не создаётся.

Экономика сильно монополизирована. Возникают «пузыри» (строительство, недвижимость, финансы), явно показывающие наличие деформаций в экономике — рынок недостаточно свободен, капитал концентрируется в отдельных отраслях, не находя других областей для применения. Государственное регулирование в этой области крайне слабое, антимонопольная служба (ФАС) используется только как орудия преследования неугодных, а не для создания конкурентной среды. Систематически создаются сложности для малого бизнеса — достаточно посмотреть на Москву с её постоянно усиливающимися запретами на торговлю и неизживаемым «крышеванием» всего и вся различными силовыми государственными органами.

Цены иногда напрямую регулируются государством путём заключения разнообразных картельных соглашений (цены на бензин, на продовольствие) или явного указания государством коридора допустимых колебаний. Корпоративные споры также часто решаются на уровне правительства (последние случаи — «Мечел», BP). Государство активно проводит политику ренационализации (самый мощный пример — ЮКОС). «Национальные проекты» (т.е. прямые государственные финансовые вложения) становятся приоритетным способом решения вопросов в экономике. Создаются госкорпорации, продолжающие линию на вмешательство государства в экономику.

Налицо тенденция — отказ от конкурентной рыночной самоорганизации общества и движение в сторону усиления госуправления. То есть социализм. При явной ориентированности руководства страной на «государственнические» методы — пренебрежение развитием банковской отрасли, развитием бизнеса в целом выглядит неслучайным. Воспитанные в СССР, нынешние руководители страны, судя по всему, не понимают, что банк — это не только банка с деньгами, и поэтому предпочитают банковской системе государственный бюджет. Они не понимают разницы между капиталом и деньгами, и поэтому финансирование из госбюджета считают достаточным условием развития экономики. Они не понимают работы денег как института, например инфляция для них — только изменение масштаба цен, и потому второстепенный вопрос. Социализм предполагает, что существует некая объективная (или заданная) «справедливая» ценность для каждого товара, и из этих статичных цен можно сложить структуру взаимодействия людей, организаций и институтов, устремив всю конструкцию к удвоению ВВП, или к модернизации производства, или куда угодно. Здесь что ни тезис, то наивность и ошибка — но, судя по всему, именно из такого представления исходит руководство России. (По правде сказать, и почти всегда в истории исходило именно из этого — начиная с Петра, Россию строят по выдуманным чертежам).

Одновременно с ростом государственного вмешательства в экономику, происходит рост коррупции. Подобно тому, как в 1990-е создавались олигархические бизнес-империи (общественное мнение считало их украденными у народа), сейчас возникают госкорпорации. Они практически не подконтрольны государству и используются для вывода огромного государственного капитала в частные руки. Можно вспомнить тот же ЮКОС, de facto национализированный за государственный счёт, но перешедший в управление Роснефти; или историю IPO той же Роснефти, выручка от продажи госпакета акций которой пошла не в бюджет, а на счета самой компании; можно вспомнить частную компанию Gunvor, получающую сверхприбыли от торговли российской нефтью и т.д..

Коррупция существует и помимо госкорпораций — на всех уровнях управления, это признано официально. «Крышевание» бизнесов госструктурами является общей практикой — от любого мелкого рынка в провинции и до Кремля. Тем самым, налицо уже не только движение к наращиванию госуправления, но и признаки его разложения.

Разумеется, всегда есть теоретическая возможность признать госрегулирование ошибочной стратегией и перейти либо к стадии, аналогичной брежневскому пред-перестроечному периоду, либо прямо заняться очередной перестройкой — демократизацией госуправления и освобождением экономики. Однако отсутствие информационной свободы создаёт ложное ощущение стабильности, в виртуальном мире всё более чем благополучно. Происходящие иногда выступления населения носят случайный характер (отдельные забастовки или выступления по конкретным поводам, вроде точечной застройки или монетизации льгот), что позволяет считать их не проявлениями системного кризиса, а частными проблемами. Правящий класс бюрократии не заинтересован в изменении, так как действующая система позволяет управленцам получать большие личные выгоды (номенклатурную ренту). Вырастающая на глазах идеология «России побеждающей» также не даёт свернуть с выбранного пути. Таким образом, можно предсказывать, что малейшее ухудшение конъюнктуры, а тем более экономический кризис приведут не к либеральному решению, а к очередному «закручиванию гаек».

Есть также основания считать, что в стране существуют группы влияния, намеренно провоцирующие ухудшение ситуации в надежде получить дивиденды от перевода экономики на мобилизационный режим (ВПК, «силовики»). Возможно, авантюра с грузинской войной как раз стала одним из выступлений этой партии, в результате градус враждебности между Россией и Западом сильно вырос.

Дальнейшее развитие

Можно предполагать, что в ближайшее время степень регулирования жизни государством будет только возрастать, диспропорции в экономике будут по-прежнему увеличиваться, покрываясь пропагандой и поиском врагов в первую очередь внутри правящего класса и за рубежом. Демократия и разделение властей уже свёрнуты и заменены единовластием президента, а формальные полномочия президента размыты наступившим двоевластием и непрозрачностью принятия решений. Эта ситуация структурно повторяет именно 1930-е годы. Можно уже видеть шпиономанию, происходят сфабрикованные судебные процессы — в 1930-е процессы были направлены против высших руководителей страны, сейчас мишенями становятся крупные собственники и менеджеры, в чём-то эти позиции аналогичны. Как и в 1930-е, всё происходит на фоне тотального усиления госрегулирования.

Насколько ужасным будет наше будущее, сказать трудно, физическое уничтожение миллионов людей или массовые репрессии другого рода, без убийств (переселения, принудительные работы) — не обязательное условие мобилизационной экономики. Но дербан ЮКОСа тоже не был так уж необходим, Путин до последнего говорил, что банкротства ЮКОСа не будет — а другие крупные компании после ЮКОСа, судя по всему, пошли на какие-то соглашения с государством и не были национализированы — это показывает, что и ЮКОС мог бы сохраниться, не будь Ходорковский столь неуступчив. Точно так же в последние лет пять мы наблюдали, как руководство России тщательно портило отношения с соседними странами в рамках СНГ, приведя эту организацию к полному ничтожеству — было ли это необходимо? А сейчас мы наблюдаем, как руководство России не менее тщательно портит отношения с Западом — зачем? Из-за Осетии? Да даже Крым оттяпать у Украины гораздо проще при условии хороших отношений со всеми. Собственно, в этом и заключается опасность: в произвольности и непредсказуемости действий власти. Захотят — они ведь и правда 1937-й устроят.

Невидимая революция

— Да, — сказал Папа. — Горы — это серьезно… […] Воевать хотите — что же, можно и повоевать, хотя… На сколько нас хватит, Странник?
— Дней на десять, — сказал Странник.
— Ну, что же, дней пять-шесть можно повоевать…
— План глубокого вторжения, — сказал Тесть, — предусматривает разгром Хонти в течение восьми суток.
— Хороший план, — сказал Папа одобрительно. — Ладно, так и решим… Ты, кажется, против, Странник?
— Меня это не касается, — сказал Странник.
— Ладно, — сказал Папа. — Побудь против… Что ж, Деверь, присоединимся к большинству?
— А! — сказал Деверь с отвращением. — Делайте, как хотите… Революции он испугался…
— Папа! — сказал Свекор торжественно. — Я знал, что ты будешь с нами!
— А как же! — сказал Папа. — Куда я без вас?..

В России сменилась правящая партия. В своё время правящему классу было предложено несколько платформ — условно говоря, Павловского, Белковского, Черкесова и Шварцмана. До недавнего времени казалось, что власть приняла платформу Павловского — программу точного сохранения прежнего путинского курса, стабильности и предсказуемости. Фраза Медведева «хватит кошмарить бизнес» была не первой, но, кажется, теперь уже последней, которую общество восприняло как подтверждение стабильности проводимой Кремлём политики. С августа неожиданности посыпались одна за другой. Такое ощущение, что это даже не Черкесов с его чекистским крюком, и не Шварцман с его бархатной деприватизацией, а кто-то совсем отмороженный: пришёл и как-то убедил руководство страны влезть в международную авантюру. (Латынина намекает на Бастрыкина.)

Так и происходят революции в закрытых обществах: тот же президент и премьер, то же самое большинство в парламенте, все механизмы вроде бы гарантируют преемственность курса — а курс поменялся.

Г.Павловский опубликовал в «Эксперте» витиеватую, как обычно, статью. Первый абзац наполнен ритуальными фразами, характерными для нынешнего дня («Это победившее общество. У него есть новое чувство достоинства и новые права…») — всю эту постоянно звучащую в последнее время дребедень уже, кажется, высмеяли все, кто мог. Например, вчера Виталий Портников:

Російське керівництво довго шукало національну ідею. І нарешті знайшло – країна піднімається з колін і перемагає аж до нестями. […] Спочатку втілення у життя цієї ідеї виглядало дещо пародійно – в Москві всерйоз поставилися до перемоги Діми Білана на Євробаченні – хоча донедавна вважали змгання конкурсом для хатніх господинь. Під час футбольного чемпіонату розїжджали з прапорами на машинах. Телебачення аж захлиналося від подиву – от яка країна, перемагає і перемагає! Однак після грузинсько-російської війни все стало вже серйозно…

Но кроме «победившего общества» и ритуальных поздравлений (фраза «Это успех руководства» напоминает мне из прошлых лет«Сильное решение, Борис Николаевич!») — кроме всей этой шелухи Павловский говорит интересные вещи. Для начала он фактически квалифицирует произошедшее как революцию, радикальный слом в политике, происшедший буквально за последние дни:

В три недели прошла смена декораций в стране и в мире. Россия, годами настаивая на консервативной святости суверенитета и территориальной целостности, вдруг ввязалась в молниеносную войну […]. Ради нее мы переступили свою же Концепцию внешней политики, перед тем подписанную президентом Медведевым (где «принуждение к миру» еще строго-настрого обусловлено решением Совета Безопасности ООН)... Союзники по СНГ ошарашены разворотом Кремля…

Произошло событие почти эпического масштаба: «Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей  дорогу другие народы и государства.»

Павловский неявно утверждает, что решение об этом радикальном повороте было принято без участия экспертного сообщества (т.е., судя по всему, без него самого и других политтехнологов, то есть его «партия» отстранена от управления страной). Собственно, обоснованию нужности экспертов и их необходимости при принятии решений и посвящена статья.

Война кончена…, военных под аплодисменты вернут в казармы, и от экспертов станут ждать кой-чего посильней, чем комментирование телевидеоряда. […] Кавказская победа не место для эксперт-триумфаторов, зачищающих риторику суверенитета риторикой справедливого вмешательства. Придется менять концепцию! Что совсем не просто, если перевести взгляд на министра иностранных дел России. Который уже несколько раз потребовал от Америки «выбирать» между Россией и Грузией как «виртуальным проектом». Это что, заискивание или ультиматум? В разгар игры не требуют выбора между одной из карт — и добрыми отношениями. Заявлять такое, пока наши стояли в Гори, значило зря нарываться на грубость. И ответная грубость из Вашингтона последовала незамедлительно. Но это не слабость Лаврова. Это слабость внешнеполитической догмы…

Итак, с точки зрения Павловского, и эксперты нынешние плохи, и министр плох, и идеология плоха. И в этом он, наверное, прав (как часто бывают правы в своей критике те, кто оказался невостребован властью). В самом деле, «победившая нация» — это идея только внутренняя, и не сказать чтобы очень содержательная. Что Россия предлагает вовне? У Запада есть комплекс идей и ценностей, связанных с индивидуализмом, свободой и демократией. Глупо подлавливать их на противоречиях вроде Ирака и Косова — непротиворечивых систем не бывает, как не бывает и полностью безошибочной политики. Так или иначе, Запад предлагает свою концепцию, как жить всем народам мира. Россия, выйдя из западной структуры и очевидно не подчиняясь более устоявшимся правилам соблюдения территориальной целостности, прав человека и т.д., необходимо должна предложить свою альтернативу. У России теперь свой взгляд на право вмешательства в дела других стран, свой взгляд на обоснованные границы и на признание субъектов права. На чём основывается этот российский взгляд? Почему мы признаём Абхазию и Южную Осетию, но игнорируем Косово? А с Тайванем торгуем, но не признаём? Сейчас в широком употреблении нет ни одной сколько-нибудь стоящей концепции самостоятельных действий России.

«Защищать свои интересы»? — Мало! Сначала скажите, что это за интересы и на чём они основаны, иначе «защита интересов» превращается в произвол.

«Защищать весь мир от американского империализма» (вариант: «гадить Америке где только можно»)? Просто детский сад (это пишет и Павловский — о внешней политике, «полностью сфокусированной на российско-американских отношениях«.) Политика должна быть самодостаточной, а не функцией от чьего-то ещё поведения.

Сможет ли нынешнее российское руководство предложить миру что-то существенное? Судя по тому, как резво разбегаются от России союзники, никто этого не ждёт.

Война

Восторженный вопль комиссара: «Если победит Маккейн, тогда точно будет война!» Его переспрашивают: «С кем, с Ираном?» — Всё так же восторженно: «Да какой Иран, Третья Мировая!»

На самом деле, глядя на новости, кажется, Маккейн победит, причём с российской помощью, но война может начаться даже раньше.

Чего они добиваются, настойчиво и даже нагло демонстрируя нежелание диалога? Хотят доказать, что способны обойтись и без Запада, и при этом «у нас есть природный газ», которым Запад надёжно привязан к России? Возможно, Запад и правда не будет воевать с Россией и «проглотит» всё это хамство трудного ребёнка (иначе нашу политику последних дней охарактеризовать нельзя). Но кто знает, может быть взамен Западу придётся повоевать с кем-нибудь другим — например, с Ираном, за тот же газ? Россия, создав ситуацию нервозности и неуверенности, спровоцирует всех на неадекватные и безответственные действия. Зачем нам это нужно? Зачем мы без конца обостряем и без того непростую ситуацию?

Зачем нам конфликт? Хорошо, мы выстроим своих союзников — Белоруссию, Венесуэлу, Кубу, Ливию, Сирию, Иран и Северную Корею — и будем сообща противостоять Западу. Если это не разнесёт мир в клочья, рано ли поздно снова возникнет ситуация «холодного мира», он же «холодная война». Россия будет так или иначе жить какой-то более или менее мирной жизнью — и все проблемы мирной жизни придётся решать всё равно. Чем нынешний конфликт поможет нам с нашими проблемами? Патриотизм повысит рейтинг Медведева и позволит Путину триумфально вернуться на трон? Бросьте, они и так могли это сделать.

Или возникнет кто-то новый, кто скинет эту сладкую парочку и усядется на трон сам? Это, конечно, логичнее, но что это за супермен, под чью дудку пляшут сейчас президент-премьер и премьер-президент? Вряд ли он существует.

Может быть, мы имеем дело с осуществлением какой-то идеалистической программы? Третий Рим, завоевание Константинополя, построение новой нации, создание нового человека? Но вряд ли лидеры страны стали бы это скрывать. К тому же, они даже на серьёзную предвыборную программу оказались неспособны, где им думать о судьбах мира!

Мне кажется, всё ещё хуже: они всерьёз верят, что поступают естественно. Геополитика съела им мозг. Человек, мыслящий категориями мирового господства, не думает ни о чём другом. В их сознании у мира существует только одна перспектива — война, расставляющая всё по местам, устанавливающая расклад сил «по гамбургскому счёту», подводящая итог. Смерть. Всё предшествующее — только подготовка, подчинённая накоплению сил и средств. Любое отвлечение в сторону равносильно предательству и карается опять же смертью.

Сейчас постоянно слышен аргумент: если мы не будем воевать в Грузии, туда придут американцы, и значит нужно сделать всё, чтобы американцы туда не пришли. Я спрашиваю: «То есть нам выгодно сделать там пустыню?» — и слышу восторженный комиссарский ответ: «Конечно! Пустыня там нам выгоднее всего!»

Бедствия как стимул

Известно, что русские — большие индивидуалисты. Более того, многие говорят, что пресловутая общинность так ценится и превозносится в России именно потому, что всегда в дефиците.

Но возможно, коллективизм//общинность является вынужденным ответом на бедствия и действия враждебных сил, как то оккупантов, эксплуататоров, государства.

Превращаясь в коллектив//общину, русские становятся единым мета-организмом, с особыми чертами характера и т.д.. Однако этот организм может стабильно существовать только в условиях бедствия. И наиболее «сродственной» структурой управления является в такие моменты военная — единоначалие, тотальная регламентация, продразвёрстка и заградотряды, при условии равенства всех перед близкой смертью — тогда мы готовы простить ближнему погоны с большими звёздами. (Продразвёрстку и сухой закон ввели ещё при царе, в военное время, и население восприняло с пониманием — такое дело, война).

Малейшая возможность спокойной жизни (появление излишков, как в первобытном обществе) приводит к появлению классового расслоения, в том числе возникает эффект «маленького начальника» в худшем его варианте — «мы все глядим в Наполеоны», чиновное, генеральское и тыловое воровство, семейная деспотия и т.д.. Как результат возникают оппозиции («мы за вас кровь проливали», «а где вы были 19-го августа» и т.д.), проблемы отцов и детей, индивидуализм побеждает, мета-организм разрушается.

Таким образом, Россия движется челночным ходом (условно говоря, от первобытно-общинного к рабовладельческому и обратно): для достижения благосостояния нужно совместное действие, но совместное действие возможно только в условиях общей крайней нужды. (И это, кстати говоря, необычно — экономисты говорят, что интенсивное развитие приводит к появлению не только более производительных технологий, но и более трудоёмких, тем самым чем выше достигнутый уровень производительности, тем ценнее становится совместное действие, и поэтому развитие, меняя обычаи и повышая ценность человеческой жизни и труда, становится в каком-то смысле необратимым. В России это не так, мы можем вернуться назад).

Возникает вопрос, как стимулировать развитие России. В истории есть примеры объединения против «выдуманных» врагов. Например, евреи в конце XIX — начале XX века отнюдь не были такими уж жуткими людьми, чтобы их убивать и разорять (хотя различные противоречия, конечно, были, не на пустом месте всё произошло). Тем самым врага можно выдумать — и пока народ в него верит, остаётся возможность сплочения и стабильного развития. Власть в России именно этим как правило и занимается — практически всегда. Хотя, конечно, главным является не наличие врага (оно может даже вредить, отвлекая народ от созидания), а бедственное положение, стимулирующее объединение. Поэтому сейчас, пока цена на нефть не упадёт, ничего не выйдет — ну а уж потом, когда гром грянет, мы всем покажем!

Другим вариантом является «выдуманное бедствие» — этот вариант (неизвестно, осмысленно или случайно) сработал в пред-перестроечные годы и в перестройку. Было принято считать, что в России всё плохо, а на Западе рай земной — хотя теперь именно те годы многими вспоминаются как благодатные. Отчасти этот же вариант, но в смягчённой форме, был использован при Хрущёве («догоним и перегоним»), и в идеологии, объяснявшей отставание России долгим татарским игом («мы пострадали, и теперь живём плохо»). Однако последний вариант применения этого способа имел столь катастрофические последствия (разрушение СССР, экономический коллапс), что воспользоваться им снова ещё долго не удастся.

Ещё одной чертой, которую можно использовать, является тщеславие. Мы готовы прослыть Империей Зла, лишь бы о нас говорили. В 1990-х о России много говорили, Россия была популярна. Потом интерес спал — об обычной хорошей стране говорят мало. Зато о врагах говорят много: значит, будем со всеми враждовать. Это ещё один повод строить стратегию развития на вражде со всеми, а не на росте производительности труда.

Страна партизан

Дмитрий Львович Быков придумал альтернативу своей же теории о двух народах из романа «ЖД». Теория говорила, что в России живёт не один, а два или даже три народа — северные оккупанты (норманны, строящие авторитарную вертикаль), южные оккупанты (хазары, приверженцы свобод) и коренное население — никакое, вечно терпеливое, но кормящее и себя, и чужаков. Но так как в реальности все оккупанты как-никак рекрутируются из одного и того же населения, и «оккупационность» как черта характера не только не передаётся по наследству, но и ослабевает в поколениях (приедет человек покорять Москву, а дети его уже ворчат на приехавших позже — дескать, понаехали), поэтому народ получается всё же единый. Новая версия Быкова — не два народа, а два государства, одно из которых — «гетто» для оккупантов, оно же «власть».

Но мне это всё равно кажется не более чем шуткой (хорошей шуткой, сказкой, сатирой). Нет ведь на самом деле никакой границы, планки, отделяющей «гетто» от народа. Любого мелкого начальника взять (не только чиновника, но и начальника на производстве, даже на частной фирме) — инстинкты у него всё те же, что у губернатора. Он будет воровать у своего начальства и у него же выпрашивать подачку. От полученного сверху будет отстёгивать какую-то долю себе в карман, а остальное распределять между нижестоящими, которые в свою очередь так же выпрашивают, воруют и распределяют… И конечно коррупция и борьба с коррупцией — это одно и то же, Быков совершено прав, я полностью согласен. Это две почти идентичные формы всеобщего перетягивания одеяла. Но в том-то и дело, что всеобщего. Любой процесс управления, будь то бизнес или министерство или местное самоуправление или какое-нибудь ТСЖ, превращается в распределение сверху вниз с подворовыванием на местах. Мы даже западный механизм грантов умудрились превратить в разворовывание гуманитарной помощи, причём помощи, предназначенной нам самим. В 1990-х этот факт, кажется, не оценили, а теперь ясно, что у нас всё будет построено по этому принципу. Так нам жить привычно и естественно.

Но вот посмотреть на того же начальника в другой обстановке — например, дома, где у него ЖЭК свирепствует. Или на даче, где участок от притязаний местных властей надо защищать. Или в магазине. Обычный человек, как и все, и всё отлично понимает, и вместе со всеми терпит, и со всеми сопротивляется. Человек в некоторых ситуациях ведёт себя как угнетённый, а в других — как угнетатель. Это и есть механизм существования российского класса менеджеров, нашего административного рынка: вечная игра в «ты начальник — я дурак, я начальник — ты дурак». Сегодня министр может давать взятку водопроводчику, чтобы тот починил ему трубу в квартире, а завтра начальник водопроводчика пойдёт к министру за взятку выпрашивать повышенный бюджет для своей конторы, причём половину этого бюджета он прикарманит — а что, не зря же выбивал, старался? — а другую половину украдёт этот самый водопроводчик. И кто у нас главнее, скажите: министр или скромный труженик ЖКХ?

Моя подруга, сногсшибательная красавица, недавно обеспокоилась, почему женатые мужики ходят налево. Надеюсь, этот вопрос навсегда будет для неё сугубо теоретическим, но в её случае интересно другое: искренне пытаясь найти способ предотвратить увлечения супругов на стороне, она совершенно не сожалеет о многочисленных чужих мужьях, пойманных в своё время в сети ею самой. Между тем, думается, причина заметной доли мужских измен — в активности сторонних соблазнительниц. Не будем даже мечтать о женской солидарности («я не уведу чужого мужа, и тогда другая не уведёт моего»), но были бы женщины хотя бы последовательны и выбрали: им дороже свобода соблазнения или семейное счастье? Разумеется, такая определённость — тоже утопия. Но я к чему: русская воля — это та же женская логика. Свобода в строгом её понимании предполагает распространение неких принципов равно на всех людей, а воля в отличие от свободы — это «чтоб было так, как я сейчас хочу». Сегодня хочу, чтобы все мужики за мной таскались и оправдываю это природными влечениями, инстинктом продолжения рода и стремлением к прекрасному, а завтра выберу одного, и чтобы думать забыл о других бабах! И оправдаю это теми же самыми инстинктами и стремлением к прекрасному. Точно так же сегодня я готов дать кому надо, а завтра читаю в газете и ужасаюсь: кругом коррупция!

Так что не два народа, и не два государства. А два лица, две роли, две маски у каждого нашего человека. Мы — страна оборотней. Или вернее — страна партизан. Днём мы крестьяне, ночью борцы сопротивления. Голосуем на собраниях «за», а отвернувшись — что-то «отвинчиваем, откручиваем, отламываем». Жалуемся на взятки — а на следующий день взятки берём. Обличаем воровство, чтобы через неделю запустить руки по локоть в бюджет родной конторы.

Наш правящий класс — уникальный организм. Он грабит и эксплуатирует сам себя. И даже больше выгоды получает от распила бюджета, чем от прямой эксплуатации народа. А уж как выгодны административные войны! Ходорковского, кулака, раздербанили — и всё, да он один и был такой. А за таможню можно воевать и воевать, и всякий раз брать административную ренту: если не контрабанду возить, так с контрабандой бороться. Таким образом, российские менеджеры заинтересованы не в усилении эксплуатации пролетариев и крестьян, а наоборот в распространении своего класса на всё население страны. Что мы и наблюдаем вот уже лет 15. Пусть все станут менеджерами! В любом общественном туалете есть свой менеджер. Пусть каждый будет хоть маленьким, но начальником, и по праву грабит всех кто вокруг: ворует у высших и силой отбирает у низших. Это повысит административную ренту, в очередной раз сделает всех граждан соучастниками разграбления собственного имущества и окончательно исключит классовую борьбу, положив начало новому золотому веку.

О классах в России

С чего бы начать?

1. Основа — всё то же самое. Кордонский: административный рынок, распределённый образ жизни, ресурсное распределительное государство. И Восленский: номенклатура.

2. «Крестьяне» и «менеджеры» как неимущий и имущий класс. Кордонский уже показал, что «распределённый образ жизни» в России имеет всеобщий характер — фактически, в России нет разделения на город и деревню, все живут одним и тем же укладом. (А Глазычев показал, что у нас нет города, а есть только слобода). Тем самым у нас нет пролетариата, а есть некое преобразованное (слободское) крестьянство. Нет пролетариата — и так же нет буржуазии: не потому, что некому сыграть её роль, а просто самоосознание общества ещё пока не допускает буржуазии как отдельного класса. Рантье возможны только от власти, а богачи — это просто очень разъевшиеся ларёчники, сиречь «кулаки» — зажиточные «крестьяне». Это стало очень заметно в последние 8 лет, когда крупный бизнес, не сросшийся с властью и/или не подчинявшийся ей, был практически уничтожен. Это было такое же раскулачивание, как в 1930-е годы — что было бы невозможно, занимай буржуазия место класса-эксплуататора. Напротив, она очевидно была и сейчас остаётся эксплуатируемым классом, а хозяином-эксплуататором является Вертикаль. Собственно, «прегрешение» буржуазии и заключалось в том, что она «не делилась» своими доходами. Как только «крыши» стали «красными» и бизнес признал необходимость отчисления какой-то доли чиновникам, конфликт между бизнесом и властью утих.

3. Важно заметить, что раскулачивание только в нескольких случаях произошло драматическим образом (Гусинский, Ходорковский и т.д.). Другие бизнесмены были инкорпорированы во власть — как если бы кулака в 1930-е назначили председателем колхоза. Бизнесмен становился в таком случае признанным властью, уполномоченным от власти эксплуататором, но переставал быть буржуа, превращаясь в наёмного менеджера, фактически чиновника (см. знаменитую фразу Дерипаски о том, что всё своё он всегда готов отдать государству). Этот процесс может быть проиллюстрирован тем, что по данным О.Крыштановской в последнее время вход бизнеса во власть становится весьма активным, и с другой стороны чиновники также активно входят в органы управления компаний.

4. Эксплуататорская сущность правящего класса понятна — они реквизируют результаты труда «крестьян», распределяя прибавочную стоимость по своей вертикали (впрочем, и сами они участвуют если не в производстве, так в управлении, что также немаловажно: не только прибавочную стоимость они потребляют). Что является признаком входа в правящий класс? Очевидно, соучастие в эксплуатации: но в чём оно выражается? В последнее время в России чрезвычайно распространилась система оплаты труда в форме процента от заработанного. Вроде бы очевидно, что такая форма оплаты является эксплуатационной — нормы выработки («ноль», при котором процент не начисляется), ставка процента и само его вычисление зависят от работодателя, поэтому процент только привязывает работника к месту и делает его более зависимым. Тем не менее, процент считается «престижным», к нему стремятся как к некой пред-имитации собственного бизнеса (что очевидно неверно). В то же время нельзя не отрицать, что на проценте во многих сферах (из знакомых мне консалтинг, управление проектами, недвижимость) люди создают своё благополучие, зарабатывая больше, чем позволила бы им стандартная ставка заработной платы. Процент часто сопровождается специфической идеологией «успешного менеджера» — этот комплект «деньги плюс идея» и работает. Самое интересное в проценте — то, что он является вариантом «административного рынка», описанного Кордонским. Там распределение ресурсов сверху вниз также происходит с «отщипыванием» какой-то доли на каждом уровне. И отношения между уровнями такие же диалектические: то ли низы у верхов воруют, то ли верхи от щедрот нижестоящих одаряют. Взаимная выгода выше- и нижестоящих определяется результатом торга, и как и в настоящей торговле, результатом купли-продажи является обоюдная удовлетворённость. Таким образом, и результат «административного торга», и процент, получаемый «успешным менеджером», являются одновременно и средством распределения общей прибыли класса, и механизмом эксплуатации нижестоящих менеджеров вышестоящими. Эта самоэксплуатация — самый интересный феномен в нашей реальности. Благодаря ей у «пищевой цепочки» эксплуатации не существует финального звена: все едят всех, и вместе с тем все со всеми делятся. Ещё одним вариантом этой же диалектики является пара коррупция + борьба с коррупцией: коррупция позволяет коррупционерам повышать свой личный процент, персональную норму властной ренты, а борьба с коррупцией — мера ограничивать зарвавшихся, перераспределяя ресурсы в обратном направлении. Тем самым что коррупция, что борьба с ней являются только формами одного и того же перераспределения, вариантами действий в ходе административных торгов.

5. Спецификой такого положения дел является шаткость положения любого менеджера: процент может быть урезан сверху, кормушка отнята. Излишки вкладываются не в расширение исотчника благосостояния (да и как можно расширить кормушку, если не ты её строил?), и не в накопление, а в потребление. Отсюда консьюмеризм, так распространённый в правящем классе, и как следствие консьюмеризма — фетишизм. Если у кого-то есть «Бентли», это говорит о его статусе — значит хоть когда-то он имел доступ к достаточно большой кормушке. Сама по себе кормушка статуса не даёт — она вещь временная, почти случайная. Успешность заключается не в должности, а в личном преуспеянии, в том, что успел урвать, пока давали.

22 апреля

Два дня рождения: 138 лет Ленину и ровно 100 Ефремову.

http://moonrainbow.livejournal.com/107250.html

Что сделал Ленин? Создал первую тоталитарную партию, — партию, построенную на дисциплине, построенную сверху вниз, фактически лишённую идеологии (ибо какая идеология, если дисциплина? да и лавирований разных в истории РСДРП-ВКП(б) было вдоволь) — и ориентированную на захват власти любой ценой. Это его know-how. Направление истории одновременно с ним задавали Эйнштейн, тред-юнионы, Кейнс, Рузвельт и Ганди. Дело Ленина продолжили Сталин, Гитлер и Муссолини. Надеюсь, что больше этого никто не станет повторять. Его вклад в теорию и практику собственно социализма на мой не слишком просвящённый взгляд сомнителен, во всяком случае Бакунин, Плеханов, Мартов и Троцкий интересного разного (может быть, не настолько наукообразного, но оттого не менее ценного) написали не меньше. А крах военного коммунизма, неудача Ленина в практических действиях — подводит черту подо всеми его теоретическими изысками. НЭП, разве что, можно считать предтечей китайского «одна страна, две системы», но это очень поверхностная аналогия.

Ефремов? «Только о его мире не утихают споры»? Да вот только недавно было где-то в френдленте — о том, какие лютые споры вызывают до сих пор АБС. (По Яндексу поиск слова «Иван Ефремов» даёт 191 тысячу, «братья Стругацкие» 401 тысячу; «Ефремов» 4 млн, «Стругацкие» 2 млн, но ведь Ефремовы — и Олег, и Михаил, и город есть Ефремов…) И по-моему, АБС и прозорливее, и злободневнее… А они ведь тоже начинали с коммунизма. А закончили — «Мир не может быть построен так, как вы мне сейчас рассказали. Такой мир может быть только придуман. Боюсь, друг мой, вы живете в мире, который кто-то придумал — до вас и без вас, — а вы не догадываетесь об этом».

Быков о Ефремове: http://ogoniok.ru/4979/28/

Честно говоря, не убеждает. О великом фараоне, подмявшем под себя страну, может, писали вот так вот и немногие, а думали наверняка почти все; развенчивать одновременно и горизонталь Запада, и вертикаль Востока, и буйство капитализма, и бюрократизм социализма — тоже многие старались: и Оруэлл, и Троцкий, всё это на самом деле не так уж оригинально.

А не почитать, в самом деле, на старости лет Ефремова? В детстве что-то читал, но мало что помню.

Большая цитата

Люблю точные формулировки.

«…Нынешний хозяин шапки Мономаха, одолживший ее поносить на время дружбану, никогда не занимался ни внутренней ни внешней политикой страны. Это может показаться парадоксом, но минутный разбор полетов покажет, что так оно и было. Дело в том, что под внутренней или внешней политикой я понимаю действия в интересах государства, как они видятся правительству (пусть хотя бы советскому или нацистскому), и попытки решения наиболее насущных проблем.

«Во внешней политике период правления Путина ознаменовался целой серией ссор с целым комплектом стран. Выгода этих ссор мне далеко не очевидна. Правда, и друзей прибавилось, Ахмадинеджад, Чавес и Хамас. Польза этой дружбы мне очевидна еще меньше. Что же касается демарша в Мюнхене или введения всенародного антипольского праздника, то об этом вообще смехотворно говорить – эти кульбиты были целиком ориентированы на внутреннюю аудиторию, на самую ее несимпатичную часть. А вот реальные проблемы, вроде урегулирования отношений с Японией, теперь просто забыты.

«Внутренняя политика была еще более удивительной. Она практически свелась к выстраиванию вертикали и экспроприации энергоресурсов и органов вещания. Между тем, все по-настоящему кризисные проблемы, унаследованные от предыдущего режима, остались без внимания. Это демографическая катастрофа, способствующие ей кризис здравоохранительной системы и распространение СПИДа, экология и дрейф Дальнего Востока еще дальше на восток.
Я не буду здесь заново разворачивать уже многократно развернутую теорию о том, что сегодня в России нет государства в сколь-нибудь традиционном смысле, а есть лишь корпорация по обслуживанию «трубы», но теория эта слишком совпадает с реальностью. И не буду гадать о том, чем обернутся годы предстоящей опричнины. Но для меня очевидно, что в свете всей «проделанной работы» ожидать нормализации отношений с Польшей утопично – не этим заняты сегодня реальные головы реальных правителей, не в эту сторону они смотрят. А чем занята голова временного монарха на почасовой оплате, так и вообще безразлично.

«Безразличие «правительства» к судьбе государства и страны вызывает ответную реакцию в массах, и наиболее яркий симптом этой реакции – отмирание понятия гражданской позиции. Напомню, что при советской, допустим, власти, существовала позиция «по умолчанию», то есть лояльность дряхлеющей идеологии, и разного рода диссидентский спектр, от либералов до националистов. Сегодня диссидентство потеряло точку опоры, потому что руководство корпорации прекратило разработку гражданской позиции по «умолчанию», и инакомыслие подчас производит впечатление борьбы с ветряными мельницами, за что на него навесили ярлык «демшизы». Но те, кто навесил, выступают с позиции чистого цинизма, которая гражданской в любом случае не является.»

(aptsvet, http://aptsvet.livejournal.com/316416.html)

Коммент

Язык как система — избыточен, говорят лингвисты (более точно мысль у Пинкера надо сыскать). И поэтому утверждение, высказанное на языке, почти всегда осмысленно и тем самым верно. Есть свобода или нет свободы, и то и другое в каком-то смысле правда. Играться парадоксами такого рода какое-то время может быть весело, но рано или поздно становится скучно.

Всегда есть соблазн, конечно, пободаться с определениями (что такое свобода? что такое демократия? является ли коррупция проявлением свободы или наоборот?), но какой в этом бодании толк, если как ни определи свободу, но в каком-то смысле она всегда есть, а в каком-то её никогда и нигде нет и не было?

А можно даже сделать так, чтобы в одно и то же время взаимоисключающие фразы были верны, и не мешали бы друг другу. Например, в Афинах была демократия (значит есть свобода), но было и рабство (то есть одновременно нет свободы). Точно так же у нас — правящий класс избирает себе президента (кто поспорит с тем, что нынешняя власть отвечает интересам бюрократии? значит, есть свобода), правящий класс воздействует на власть (и нет никакого авторитаризма), и даже (при помощи коррупции или прямо не исполняя закон) сопротивляется порядку, который пытается установить государство. И что особенно чудесно, это сопротивление получается совершенно естественно, потому что и коррупция — это они, и государство — это тоже они. Чудесная идиллия самоуправления и диалектической гармонии, этакая национальная рефлексия. Ну а, скажем, рабы — их демократия не касается. Но это не так уж существенно: ведь в нашем обществе границы классов размыты, сословная принадлежность достаточно условна, и каждый может хотя бы попытаться пролезть на самый верх. Можно так рассуждать и так описывать наше общество? И так тоже можно.

Но всё это, конечно, только досужие разговоры. Совершенно прав Дмитрий Львович: всё у нас есть. И свобода есть, и рабство есть. И право, и бесправие. Всё разумное действительно. И закономерность есть, и одновременно неопределённость есть, прямо как в физике. То есть как в природе. Как везде.

Идеализм

Я не хочу жить там, где отношения между людьми ограничиваются прописанными где-то соглашениями. Я не хочу жить в мире, где любой участник соглашения ищет в этом соглашении дырку, чтобы нагреть руки за счёт партнёра, и это считают нормальным. «Трусить, врать и нападать…» Я ненавижу такой мир.

Мне говорили, что нужно повернуться лицом к действительности. Welcome to the desert of reality, говорили они. Наш мир мерзок и жесток, в нём нет места наивным благоглупостям, и выживает в нём тот, кто, если придётся, пройдёт и по костям остальных и достигнет успеха в любой ситуации. А я по-прежнему считал, что у каждого своя матрица, и их мир — только у них в мозгах, и мир этот может стать лучше, когда и если мы все начнём лучше думать друг о друге — но пока мы видим друг в друге только дураков, подлецов и хапуг, мир действительно и жесток, и мерзок.

Я не хочу жить в этом мире. Или я сделаю его другим. И я буду стараться думать о людях лучше, и надеяться на лучшее, и ожидать лучшего, даже если наивная надежда — это всё, что я пока что могу сделать. Пусть кому-то это кажется смешным. Пусть издеваются и глумятся над дурацкой наивностью. Хрена. Двух стадий не хватит — пройдём три.

Стругацкие — перечитывая

Нет, я всё понимаю: тот же «Обитаемый остров» — это, конечно, не только наше сегодня, это наше всегда.

Но как они в 1959 или 60-м году придумали сочетание «методика Каспаро-Карпова«?! Это ж из каких глубин подсознания можно было такое выдавить — при том, что тов. Каспаро у них действует мельком, но никакого Карпова, помнится, в помине нет?

БН говорит так: «Доступный мне опыт позволяет предположить, что сколько-нибудь серьезные и конкретные подробности будущего предсказать можно только чисто случайно — как сами АБС «предсказали» какой-нибудь «метод Каспаро-Карпова», например. Конкретности — непредсказуемы. Явления же социального масштаба удается предсказать, просто исходя из здравого смысла.»

Но, по-моему, это не вполне ответ :) Особенно имея в виду историю Никиты Воронцова и всяких А. и Б. А- и У-Янусов.