На линейке европейской мысли: Путин как физиократ

Читаю книжку «Утопический капитализм» об истории идеи рынка в Европе — и вновь понимаю, насколько нынешнее состояние умов в России отстало от европейского. То, что мы сейчас обмусоливаем, европейцы проходили века тому назад.

Розанваллон начинает как бы с середины — с эмансипации государства и гражданского общества. Он не объясняет, почему и как это произошло — впрочем, и не надо, об этом отлично написал Лал: как в результате «непреднамеренных последствий» собственнических устремлений церкви возник и вырос европейский индивидуализм, как церковь, встав над государством, поставила под сомнение и собственную власть, как, создав механизмы управления собственностью для монастырей, церковь вырастила институты современной экономики и т.д. (и в данном случае не так важно, церковь или нет двигала этот процесс: главное собственно то, что процесс этот происходил).

Так или иначе, когда божественный закон и божественный порядок потеряли свой авторитет и их перестали понимать как естественные закон и порядок, а на первое место в иерархии ценностей вышел индивид, встала задача заново понять, что такое естественный закон и естественный порядок в человеческом обществе — и заодно обосновать существование общества, исходя из идей индивидуализма. Утопии как поиски идеального общества, где всё организовано правильно, быстро были отброшены — стало понятно, что можно исходить только из человека и его страстей. Подобно науке о разуме, должна была быть создана наука о страстях, призванная обосновать естественный порядок в человеческом обществе.

Рассмотрение ходе европейской мысли Розанваллон начинает с Гоббса. Тот полагал естественным порядком между людьми войну всех со всеми, а общество — общественный договор — средством предохранения от этой войны, возникающим под действием страха смерти и стремления людей к самосохранению. Общественный договор понимался двояко: как договор объединения и как договор подчинения — и таким образом давал основу для создания общества и общественных институтов. При этом Гоббс считает, что абсолютная монархия (власть одного) предпочтительнее аристократии (власти многих) — именно потому, что страсть к разрушению в одном человеке меньше, чем в нескольких.

Следующий шаг делает Пуфендорф: он вводит в дискурс общественного договора понятие интереса как естественного стремления каждого человека. Человек от природы склонен к общению, и он имеет интерес к этой склонности: «Цель общительности в том, чтобы благодаря постоянной взаимной поддержке и обмену услугами каждый мог наилучшим образом удовлетворять свои собственные интересы». (Кстати, отсюда берёт начало мысль Де Сото о предпринимательстве как главном проявлении природы человека.) Страх как основной мотив создания общества заменяется интересом.

Следующий шаг мысли — в том, чтобы заметить, что сюзерен в абсолютистской конструкции общественного договора выводится за рамки договора, как в части подчинения, так и в части объединения. Абсолютный монарх не является частью гражданского общества и находится всё в том же естественном состоянии, которое гражданское общество должно ограничинвать — на этом строит свою критику Гоббса и Пуфендорфа Локк. Одновременно он производит своеобразный синтез взглядов на гражданское общество как средство самосохранения и орудие интереса, вводя в дискурс понятие собственности. «Определяя собственность как продукт труда… Локк представляет собственность как продолжение индивида […] Локк не различает самосохранение и сохранение собственности. Поддержание гражданского мира и гарантия собственности суть две неотделимые друг от друга цели институциирования общества».

Исподволь формируется понимание, что договор подчинения является лишним — достаточно одного договора объединения, создаваемого для сохранения личности и собственности и для соблюдения (предпринимательских) интересов людей. Возникает идея закона, который обеспечит соблюдение частных интересов, при этом достигая и общей цели объединённого общества. Человек, свободный от ограничений, в естественном состоянии, способен нанести вред другим, закон же должен ограничить деструктивную деятельность человека, и целью политики становится сочетание и согласование интересов. Законодатель должен найти «средство принудить людей к добродетельному поведению, заставяля страсти приносить только плоды добродетели и мудрости», — это уже Гельвеций.

Наконец, возникает идея рынка как механизма осуществления этих интересов, не требующего ни абсолютного монарха, ни даже специального законодательного принуждения — идея «невидимой руки» Адама Смита. «С его точки зрения, даже когда между людьми нет взаимной благожелательности, социальная связь всё-таки не разрывается. Она продолжает существовать по экономическим причинам…» И далее: «Рынок [по Смиту] представляет собой закон, регулирующий социальный порядок без законодателя. Закон стоимости регулирует отношения обмена между товарами и отношения между людьми, без всякого внешнего вмешательства». Рынок же даёт ответ на вопрос о преодолении войн не только внутри государств, но и между государствами.

Я читал это и думал: а ведь мы, в массовом сознании, ещё только-только ушли от идеи утопии, от божественного, заданного свыше «правильного» общественного порядка (будь то коммунизм или вера в помазанника божьего). Теперь мы верим в гоббсовского монарха, который лучше, чем несколько олигархов (уже потому что он один, а их много), и который сможет оградить нас от наших собственных пагубных страстей. У Пелевина один из героев говорит: «От животных нас отличают только те правила и ритуалы, о которых мы договорились друг с другом. Нарушить их — хуже, чем умереть, потому что только они отделяют нас от бездны хаоса, начинающейся прямо у наших ног…» Но в сущности, в этой фразе и весь Пелевин — все его романы предлагают различные интерпретации нашей действительности, самим этим фактом настаивая на иллюзорности действительности. До идеи собственности мы ещё не доросли, да и интересов своих пока что, пожалуй, не понимаем.

* * *

А Путин оказывается последователем физиократов: Кенэ и Мирабо. Физиократы были несомненными либералами в экономике. Они вообще не разделяли экономику и политику, считая что политическое должно следовать за экономикой (сейчас это назвали бы прагматичностью). Но при этом — и именно исходя из такого понимания политики — физиократы превозносили деспотизм. «Всякое хорошее управление состоит в том, чтобы было как можно меньше публичных дел; демократия же из всего делает публичное дело» — это Мирабо. «Система противовесов в управлении есть пагубное воззрение» — Кенэ. «В делах управления всякое усложнение ужасно. Чем больше пружин приводят в действие машину, тем быстрее она изнашиывается от трения» — Кондорсе. В их представлении, по словам Розанваллона, «функция деспота — не в том, чтобы отправлять политическую власть; поскольку рациональная власть есть не более чем власть подчинения естественному порядку, её функция прежде всего в том, чтобы поддерживать исчезновение политики.»

Кстати говоря, тут же приводятся цитаты из Мерсье де ла Ривьера о безопасности в Европе. Он, в изложении Розанваллона, «отказывается видеть в торговле новое орудие мира. Он считает, что ‘всеобщая конфедерация всех держав Европы’ на самом деле вытекает из естественного порядка… С его точки зрения, лишь ‘плохо согласованные планы искусственной и произвольной политики’ породили войны в Европе. Конкретная политика, политика соотношения сил, таким образом, отрицается, потому что она не соответствует теории… Концепция физиократов в итоге формируется посредством глубочайшего вытеснения реальности — вытеснения, необходимого для того, чтобы преодолеть её противоречия. Единственный конкретный пункт, на который опирается Мерсье де ла Ривьер, чтобы аргументировать своё утверждение о реальности… единства Европы, состоит в упоминании о том, что короли Европы обходятся друг с другом как братья!»

Ну разве не похоже это на Путина? Противодействие «произволу» США, отрицание необходимости реального анализа сотношения интересов и сил, упор на личные хорошие отношения лидеров — в этом весь Путин во внешней политике. И точно также его внутренняя политика сводилась к приведению экономики к некому «естественному порядку» (либеральные реформы 2001-2004 годов), уничтожению политики как мешающей естественному простому ходу событий, но при этом и самоустранению из политики — фантомы «суверенной демократии» и прочие лозунги играли и играют лишь негативную роль, ограничивая доступ в политику для оппозиции, но не неся никакого реального содержания.

Те же физиократы считали, что богатство страны определяется богатством её земли — в первую очередь они имели в виду сельское хозяйство, но в случае Путина это недра, полезные ископаемые. И с тех же времён известно возражение физиократам (и Путину заодно) — о том, что кантон Женева не имеет и не имел никогда ни ископаемых, ни развитого сельского хозяйства, ни даже достаточной территории для него, и это не мешало ему богатеть столетиями. Всё это старо как мир, и даже смешно уже.

* * *

И Гоббс, и Локк, и физиократы — всё это было 200-300 лет назад, во время наших Алексея Михайловича, Петра I и Екатерины II. К нынешнему моменту в Европе всё это уже продумано и передумано, проанализированы сильные и слабые стороны этих идей, найдены ошибки, сделаны выводы. Эти идеи — европейское «позавчера». Мы же до сих пор крутим в голове эти идеи, живём ими и не идём никак дальше… Правда, стоит заметить, что США тоже, по-видимому, сильно отстали идейно от Европы (или это особенность только нынешней администрации)?

О роли разделения труда в производственном процессе

Итак, проект, вроде бы, загибается, не начавшись. Год псу под хвост. И это можно было предвидеть: просто по тому, что постановка задачи, как она нам была сделана руководством, не учитывала интересов низовых работников.

---

 

В компании на всех уровнях существует чёткое понимание, что основным центром прибыли является индивидуальный работник. Дополнительная организация, обеспечиваемая централизацией ресурсов и координацией — то есть работой огромного центрального офиса, ИТ-инфраструктурой и т.д. — даёт гораздо меньший вклад в общую прибыль (хотя бы в силу больших затрат на содержание). Более того, любой низовой сотрудник производственного подразделения, уйдя из компании, может продолжить работать самостоятельно — пусть с большими рисками и меньшей прибылью — и даже сохранить за собой свою долю рынка. Поэтому основная задача компании — сосредоточить под своим контролем как можно больше индивидуальных работников и обеспечить им комфортные условия работы, при этом гарантируя их лояльность — причём это последнее даже не является необходимой и обязательной целью, а достигается только «по возможности».

Существующее ПО по большей части нацелено на учёт и не задаёт чёткого рабочего процесса, что позволяет организовывать работу в различных филиалах компании по-разному (возможно, это и было главной причиной, по которой нынешнее ПО удалось внедрить). Хотя в компании существует некий регламент работы, в каждом из филиалов соблюдают только те его фрагменты, которые не противоречат сложившейся в филиале практике. Преодолеть эту ситуацию практически невозможно по причине, изложенной выше — низовые сотрудники обладают большим влиянием, и их лояльность ставится выше всего. Любое усиление регламентации рабочих процессов, директивное перераспределение обязанностей — в том числе и путём внедрения нового ПО, требующего изменений в сложившемся стиле работы — встретит достаточно жёсткое противодействие снизу. Более того, это противодействие в разных филиалах может быть направлено на различные аспекты новой технологии — одним будет неудобно одно, другим другое — что с большой вероятностью обрекает проект (и другие, подобные ему) на неудачу с самого начала..

 

---

 

 

 

Организационная структура представляет компанию как обычное производственное предприятие: имеется разделение на административный и производственный персонал, для производственной части введена иерархия — начальники отделов (участков), руководители филиалов (начальники цехов) и т.д.. Но на самом деле начальник отдела является «играющим тренером», первым среди равных, руководитель отделения — чем-то вроде «крыши» в теневом бизнесе, так как именно рукодводитель отделения несёт основную юридическую ответственность за деятельность всех сотрудников филиала, прикрывая всех низовых сотрудников, формально подчинённых ему (причём ответственность имеется в виду перед законом, а не перед руководством компании).  

Здесь нет «конвейера» и разделения труда в рамках производственной цепочки — каждый низовой сотрудник ведёт полный цикл создания конечного продукта самостоятельно, компания только предоставляет ему при этом некоторые сервисы (информационные, юридические и т.д.). Более того, изменение стуктуры компании с целью создания единообразного процесса и разделения работ в промежутке от заказа до исполнения между разными узкоспециализированными сотрудниками невозможно в принципе — каждый работник относится к создаваемому продукту как своему неотчуждаемому имуществу и к источнику дохода, которым вовсе не хочет ни с кем делиться.

Из вышеизложенного видно, что существующее иерархическое разделение труда никак не соответствует тем отношениям, которые обычно существуют на производственных предприятиях. Более того, компания по своей природе не является капиталистическим предприятием, по примеру завода, крупного конструкторского бюро или банка.  Можно сказать, что компания является в большей мере кооперативом индивидуальных предпринимателей или «цехом» ремеслеников в феодальном понимании этого слова. Также можно рассматривать различные социальные модели — «демократия», «общественный договор» и т.д..

Именно эта тема меня интересует более всего. Для меня лично не так важно, как привести существующую странную практику к некому стандарту и внедрить наконец наш многострадальный проект, продавив его во все филиалы и принудив низовых сотрудников выполнять единообразные для всех правила. Гораздо интереснее, как функционирует бизнес сейчас, в каких терминах может быть организован анализ и как должны быть организованы сервисы для такой разнородной структуры.

 

---

 

 

 

Ещё раз перечислим основные особенности.

1. Отсутствие разделения труда и самостоятельность работников: полный цикл производства конечного товара — фактически основной бизнес-процесс компании — осуществляется одним низовым работником производственного подразделения (любым, вне зависимости от квалификации). При этом низовой работник может осуществлять ту же деятельность самостоятельно вне компании.

2. Компания как набор сервисов. Поскольку конечный продукт создаётся от начала до конца одним работником, прибыль по каждому созданному товару поэтому также изнально принадлежит ему одному. Компания получает свою долю в прибыли от создания продукта, предоставляя работнику набор сервисов — офисное помещение, квалифицированное юридическое обслуживание, информационные ресурсы, доступ к рекламе и т.п..

3. Распределение прибыли снизу вверх. Наиболее важные сервисы, такие как юридическое обслуживание деятельности работников, предоставляются на уровне филиала. Исходя из этого положения, руководитель филиала, занимающийся организацией этих сервисов, первым получает свою долю в прибыли от создания продукта. По этой же причине он обладает необходимым авторитетом среди работников и имеет возможность самостоятельно организовывать процесс на своём филиале. Предоставляемые центральным офисом сервисы более высокого порядка (единая информационная база, централизованный доступ к рекламе и т.д.) имеют меньшее значение, а кроме того менее удобны — как в силу унифицированности, так и из-за того, что при их предоставлении учитывается не только интерес низового работника, но и интересы центра: эти сервисы вводят дополнительную регламентацию, дают центру возможность сбора статистики и наблюдения за непосредственным созданием продукта каждым индивидуальным работником, ограничивая его предпринимательскую свободу. За предоставление этих сервисов центр также получает свою долю, но во вторую очередь -после руководителей филиалов. В центре также есть свои уровни — заметно, что в управлении работой филиалов большим весом обладают руководители департаментов, и меньшим — высшее руководство компании. Функции последнего сводятся к общей культуре работы с едиными сервисами, сообщениям о ситуации на рынке и согласованию между подразделениями общего бюджета компании.

 

---

 

 

 

Центр имеет на местах своих «агентов». В рабочий процесс были встроены специальные контролёры, назначаемые из центра, требующие от работников предоставлять определённую информацию о ходе производственных процессов и сохраняющие её в единой базе данных. Эта база данных является инструментом контроля центра за индивидуальными работниками, гарантирующей их лояльность. 

Аналогично, работники юридических служб могут быть представлены как встроенные в производственный процесс агенты, действующие одновременно как в интересах руководителей филиалов, так и центра. Однако если контролёры центра непосредственно не предоставляют работникам никакого сервиса, только косвенно обеспечивая работникам доступ к ресурсам центра, юристы жизненно необходимы для нормальной работы.

 

---

 

 

 

Основной конфликт в этой структуре можно описать как противоречие между демократией и бюрократией. Бюрократия (административный аппарат, центральный офис) всегда стремится к полному контролю за деятельностью людей, и к перераспределению через себя всех получаемых благ (то есть к классическому социализму и ресурсному государству). 

По факту, сейчас роль аккумулирующего и распределяющего центра играют руководители филиалов — именно они, по факту полученной прибыли, распределяют полученные средства — выдают заработную плату, фактически являющуюся прибылью каждого индивидуального работника по созданным продуктам. Центр участвует в разделе прибыли, предоставляя отчёты о деятельности отдельных работников и филиалов в целом: на основании этих отчётов определяется пропорция раздела прибыли между работниками.

Между тем каждый отдельный человек, занятый производством прибыли, предпочитает ограничивать свои отношения с бюрократией уплатой чётко регламентировнных налогов, при этом требуя от государства соблюдения своих интересов и выполнения свих запросов («демократия налогоплательщиков»). Свободный гражданин может допустить, что госдарство будет так или иначе собирать информацию о нём, но не допустит прямых указаний о том, как ему жить и что делать. Работник, отдав компании свои деньги и возможность ставить условия, на которых он получает заработанные им деньги обратно, будет воспринимать установления всё новых ограничений как нечестную по отношению к себе политику.

 

---

 

 

 

Компания разделена на два больших блока (назовём их А и Б), занимающихся деятельностью, относящейся практически к разным отраслям. Сказанное выше относилось к блоку А. Однако и в блоке Б можно найти примеры такой же организации управления — достаточно найти подразделение, где титульный продукт, создаваемый этим подразделением, производится от начала и до конца индивидуально одним работником.

Каждый такой работник оказывается мини-предпринимателем, творцом, имеющим свой стиль работы и не желающим менять его. Группа работников образует отдел или «рабочую группу», связанную личными отношениями, достаточно замкнутую и имеющую собственную культуру труда. Для отношений с внешним миром (в первую очередь с руководством) из такой «рабочей группы» выделяется один представитель, выступающий от имени всех сотрудников, унифицируя интерфейс взаимодействия рабочей группы с компанией и скрывая от компании все индивидуальные особенности каждого работника. Иногда, если суть отношений рабочей группы с компанией состоит в информационном обмене, этот представитель может иметь должность ответственного за автоматизацию или даже начальника отдела автоматизации. В других случаях он имеет должность главного специалиста. Иногда для взаимодействий разного рода подразделение может иметь представителей того и другого типа.

И хотя в блоке Б работники не дают компании непосредственного дохода, общая неявная идеология всё равно заключается в свободном творческом труде работников, платящих компании лояльностью за предоставление сервисов — информационных ресурсов, централизованной службы заказов и т.д., а основным стремлением администрации всегда является борьба с возможной нелояльностью — «левыми» заказами, которые работники выполняют, используя сервисы, предоставляемые компанией. Точно так же в блоке А борьба с левым производством, осуществляемым за счёт ресурсов компании её сотрудниками, является одним из приоритетнейших направлений учётной работы центра.

 

---

 

 

 

Можно ли управлять такими «рабочими группами»? Практика показывает, что процесс может быть построен достаточно строго, пока он не затрагивает отношений внутри группы. Разделение труда внутри группы не должно задаваться сверху. Фактически, рабочая группа должна быть в понимании процесса единым актором, исполняющим ту или иную работу. Процесс должен видеть в рабочей группе одного человека — поскольку всё равно исполнять работу будет по факту один человек индивидуально.

Единоличный труд по созданию конечного продукта, судя по всему, является основой для структур подобного «перевёрнутого» вида, когда низовой сотрудник обладает самостоятельностью, а компания вынуждена подлаживаться под его запросы. Если работник создаёт всё же не конечный продукт, с которым на рынок выходит компания в целом, и результат его работы передаётся другим сотрудникам для дальнейшей работы, организация индивидуальных горизонтальных связей в рамках производственной цепочки между смежниками могла бы помочь в борьбе против «сепаратизма» подразделений и чувства исключительности отдельных сотрудников. Если же смежников нет, руководству компании необходимо их создавать — формируя особые службы работы с клиентами и уводя тем самым производственников с потребительского рынка, разделяя производственный процесс на этапы, выполняемые разными людьми и т.д..

Также проблемой может стать различие между рабочими группами: в первую очередь выработанный спонтанно разный интерфейс взаимодействия сходных по функциям рабочих групп с управляющим аппаратом компании и вытекающая отсюда невозможность создать унифицированный процесс взаимодействия со всеми рабочими группами. Выходом в таком случае является либо насильственное изменение сложившейся практики работы, либо создание «интерфейсных надстроек» над рабочими группами из представителей центрального аппарата. Примером такой надстройки являются упоминавшиеся выше «контролёры» центра в производственных подразделениях: встраиваясь в различающиеся от филиала к филиалу процессы производства, подчинённые центру контролёры обеспечивают единый интерфейс учёта работы филиалов и отдельных работников.

 

---

 

 

 

Возвращаясь к нашему проекту. Мы в нём влезли в нерегламентируемые отношения внутри рабочих групп, и занялись перераспределением работы между участниками сложившихся процессов. Действуем мы при этом от имени центра, то есть не имея за собой даже авторитета руководителей филиалов. Понятно, что проект имеет трудности при внедрении!

Нужно вылезать.

1. Надо отойти от явного указания способов взаимодействия между сотрудниками филиалов — они сами найдут, как им взаимодействовать.

2. Надо сделать систему по возможности только регистрирующей, а не регламентирующей процессы работы, уйти от дублирования в системе производственных процессов и оставить только регистрацию получаемых результатов.

3. Также, если удастся, нужно создать отношения подчинённости между теми, кто будет работать в системе, и центральными службами, которые будут потреблять ведённую информацию (по аналогии с контролёрами) — для возможности непосредственного влияния заинтересованных центральных служб на качество работы в филиалах.

 

---

 

 

 

А ещё всё это наводит меня на мысли о важности диалога. Когда дело делается в одиночку, такая работа не рефлексируется, появляются привычки делать работу каким-то определённым образом, который воспринимается уже как единственно возможный, и различные фигуры умолчания. Работа каждого человека становится совершенно индивидуальной, и общий процесс перестаёт поддаватья обобщённому описанию. Это приводит в конечном итоге к конфликтам и потере прибыли. Но стоит начать общаться, дав каждому работнику контрагента-собеселдника, и возникает естественная потребность в регламентации, в рефлексии, в описании и понятийном аппарате… Любое дело нужно делать вместе, а не в одиночку.

The Reverse May Be True. 2008

-1. Начинается всё с шутки. Гравицапа, «дядя Вова», «КУ!» — но немножко отдаёт эта шутка жутью, как и в фильме у Данелии, собственно. Слишком уж убог мир Плюка, никакая хорошая музыка его не спасёт. (Впрочем, музыка скорее напоминает захаровского «Дракона»). Первый трек — нелепый и смешной марш, отдающий то ли цыганщиной, то ли еврейством…

-2. Этого жуткого шутовства ещё добавляет «Мамушка», второй трек. Начинается он с мерных аккордов, какими в кино сопровождалось бы восхождение на трон какого-нибудь кошмарного императора пришельцев, собирающегося казнить пленных землян — но, понемногу раскачиваясь и раскочегариваясь, пьеса приходит к тому же гротеску «Плюка». Редкие мелодичные консонансные кусочки выглядят привнесёнными цитатами в мир резких диссонансов. Пустота и механистичность, мелкая суетливая бессмысленность оказываются изнанкой угрожающих попыток изобразить какое-то величие. Наконец, всё убыстряясь, пьеса превращается в какую-то дикую пляску, что-то вроде ска, и даже с трубами, как у каких-нибудь Les Hurlements d’Leo. Если искать аналогии в литературе, то это был бы Кафка или Оруэлл. Нелепости, глупости — но смешное оказывается изнанкой ужасного. Третий трек, «НЭП», даже сбавляет градус ужасного, даёт нам расслабиться… Танго-не танго, но что-то не очень тяжёлое, вполне даже напоминающее мелодичный первый альбом «The Screw-loose entertainment». Конец трека — снова какая-то местечковая еврейская мелодия, но она резко обрывается…

-4. …и начинается настоящий ужас. Четвёртая пьеса — известная по концертным исполнениям «Exyrinx». На альбоме вещь приобрела законченность и стала по-настоящему жуткой. Когда я слушал её в первый раз, мне представлялась мёртвая пустыня — что-то вроде зловонного высохшего Арала. Сгнившие остовы кораблей посреди песка, нет ни насекомых, ни змей — ничего живого, и только чёрная нефть поблёскивает в лужах вокруг заброшенных вышек… Почти чувствуется запах бывшей, сгнившей жизни. Звон электрогитары — как солнце, пронизывающее неживой мир, где даже воображаемый наблюдатель — слишком живой, и потому неуместен. Здесь даже смерти — уже — нет. Что же это за «Вальс», где смерти нет и жизни нет? Мне показалось, что это вальс-воспоминание, ностальгическая жалоба и прощание с чем-то бывшим. С чем? С чем-то, что жило и умирало, но чего здесь больше нет.

-6. Неврастенический «Паровоз» — буквальная картинка, точное изображение паровоза: нелепой, старой, ненадёжной, постоянно ломающейся машины, бьющейся из последних сил, то останавливающейся, то отчаянно торопящейся вперёд. На этой пьесе я понял, что название — «The Reverse May Be True» — можно воспринимать буквально. Треки в альбоме — это история, рассказанная от конца к началу. Смех и гротеск могут быть смешными, только когда самое ужасное уже произошло. Паровоз приедет в мёртвую пустыню и останется там навсегда  — и это будет последний паровоз на земле, и после него не останется ни жизни, ни смерти. А если жизнь и возникнет здесь снова, она будет жалкой и нелепой — полуцыганской (нищей, бродячей), полуеврейской (оторванной от всего, чуждой окружающему пейзажу и самой себе).

-7. А то, откуда приехал паровоз — это «№18». Механическая битва титанов, не оставляющая после себя ничего. Пляска смерти, пародирующая пьесу «Chinagroove» с того же первого альбома. Постоянные нисходящие ряды, нисхождение, умаление, уничтожение — словно мальчик с железной челюстью жадно ел, ел, да и съел себя самого, осталась одна челюсть. И только мальчик с железной челюстью мог проснуться после такой «Колыбельной» (восьмой трек), которая из простого «придёт серенький волчок и укусит за бочок» делает неистовую вакханалию, орущий кошмар, от которого никуда не деться, не проснуться. Открой глаза и успокойся. То, чего ты боялся, всё уже здесь.

-9. Намёк на крутящуюся по радио дурацкую песенку — «Люли-поцелуи» — указание на настоящее время. Это наше нынешнее сегодня. Будущее уже ясно, но оно ещё не наступило — и пока можно, мы торопимся жить, строить какие-то гармонии, строить какие-то несбыточные планы, выпивая водочку на рыбалке, слушая про «люли-поцелуи» и не думая о том, что нас ждёт. О войне; о паровозе, который из последних сил поедет умирать; о том, что скоро от нас останется только пустыня; и о том, что нормальной жизни после этого уже не будет никогда. Кода девятого трека — пик нервного напряжения альбома, око вихря, момент покоя, поворотная точка в настоящем времени, после которой возврата уже нет… только мы ещё этого не знаем.

-10. Ханут — то, с чего всё начиналось. Тема Плюка была построена на восходящих последовательностях, а в Хануте наоборот нисходящие, как по ступенькам, и здесь конец истории. Но после потрясающего трагического завершения «Люлей» он проходит как будто мимо сознания — но так и должно быть. Так и должно быть.

«Философский смысл» пластинки — в том, что изнанкой смешного всегда является ужасное, и наоборот. Так герои Чарли Чаплина или Полунина всегда трагичны, но именно поэтому смешны. Вот и «Кин-Дза-Дза» — смешной фильм, но если подумать и представить, как люди дошли до жизни такой, через что прошли? Мороз по коже. Смешное всегда достаётся ценой трагедии. А без трагедии смех ненастоящий.

PS. Послушал в обратном порядке. Тоже хорошо. Особенно хлопок двери в конце.

© Всё видео нашёл в гугле здесь.

Конспирология: начало войны 8.8.8

Почему грузинское наступление началось в ночь на 8 августа? — спрашивает А.Илларионов. И приводит кучу доводов, почему наступление именно в этот момент было Грузии заведомо невыгодно и ненужно. (В принципе, доводы очевидные — мне они тоже приходили в голову).

Но никто не даёт ответа.

ИМХО, не обоснованное ничем, но вероятное (впрочем, не более, чем любое другое) предположение могло бы выглядеть так. Грузины атаковали Цхинвали, несмотря на наличие 58-й российской армии по ту сторону Рокского перевала, атаковали летом, хотя зимой им это было бы сделать удобнее, и вопреки всем остальным причинам — потому, что были уверены, что Россия не поддержит Осетию. Такую уверенность могло им дать только одно — каким-то образом полученная гарантия российского руководства.

Накануне войны мне казалось, что нагнетание обстановки может разрядиться разменом — Грузия получает Осетию, а Россия — Абхазию. Возможно, что-то подобное и было предложено Грузии. Можно предположить, что Россия поставками оружия спровоцировала осетин на усиление обстрелов, но тайно пообещала, что не вмешается, если Грузия будет наводить порядок на юридически своей территории — отсюда и российского происхождения термин «операция по наведению конституционного порядка», которым была обозначена операция грузинской армии. После того, как Осетия была бы взята под контроль Грузией, Россия бы ввела войска в Абхазию под предлогом защиты от второй такой же операции. Саакашвили продвинулся бы на один шаг к объединению Грузии, а Россия так кстати перед Олимпиадой получила бы Абхазию — в которой военных приготовлений, кстати, за весь год было гораздо больше.

Можно предположить, что информация о том, что Россия собирается сдать южных осетин, так или иначе просачивалась — именно поэтому югоосетинский министр Чочиев 10-го августа сказал сидящим в подвале российским журналистам «Россия нас кинула». Он знал, до последнего думал, что это ещё возможно. Может быть, на это намекнул кому-то в Цхинвали грузинский министр реинтеграции Якобашвили, приехав накануне войны и пытаясь провести переговоры с югоосетинским президентом Кокойты. Может быть, именно в рамках этого плана осетинам дали указание эвакуировать мирных жителей — и они поняли, что к чему. А Грузия в рамках того же плана эвакуировала жителей и из приграничных грузинских сёл.

Возможно даже, что план обмена не был дезинформацией с целью спровоцировать Грузию — выгоды от его реализации были бы вполне явными. Но, наверное, именно из-за этой возможности Кокойты с самого начала августа постоянно проводил встречи в Москве и Сухуми — надо думать, убеждал Россию не сдавать Южную Осетию, а наоборот ударить по Грузии. И, судя по развитию событий, он нашёл поддержку в Кремле.

Вечером 7-го августа Грузия, совершив все необходимые реверансы вроде объявления прекращения огня, не очень даже пытаясь дождаться ответа осетин, начала обстрел Цхинвали, при этом не заботясь о блокировании Рокского перевала и предотвращении вторжения российских войск. Но в этот момент вступил в действие «план Б», план Кокойты. Руководство Южной Осетии заявило о варварских бомбардировках Цхинвали, геноциде осетинского населения и тысячах погибших. Российская армия вошла в Рокский тоннель и двинулась на Цхинвали…

Можно предположить даже больше, что «план А» с разменом Осетии на Абхазию был приманкой, которой заманили президента Медведева дать санкцию на начало операции. Многие считали, что силовики попытаются опутать Медведева какой-то военной операцией, пододной второй чеченской войне. Возможно, у них получилось. Медведев дал санкцию на военные приготовления в Абхазии и июльские учения в Осетии — а потом ему сказали, что Грузия совершила военное преступление, и война пошла так, как хотели генералы.

Важно здесь ещё одно: о том, что его подставила Россия, как и о достаточно подлом размене и согласованной с Россией провокации, ставшей поводом к началу войны, Саакашвили никому не расскажет. Он будет выглядеть идиотом или лжецом, он будет говорить что угодно, только не это — потому что рассказав такую правду, он потеряет всё…

Этот сценарий, я знаю, понравился бы моим сослуживцам-патриотам. Они сказали бы, что если так было, у них есть повод гордиться Россией, которая обвела вокруг пальца Саакашвили и «его хозяев» американцев. То есть, мне кажется, в такую теорию согласятся верить оба идеологических лагеря.

Вот поэтому я и пишу этот пост.

upd. 13/01/2009.

Вопросом остаётся, в принципе — (а) почему грузины начали обстрел, если думали, что город пуст и (б) почему грузинские военные, покидая Цхинвали, говорили, что «их обманули».

Возможно представить себе различные комбинации, несколько (но не значительно) усложняющие этот сценарий. Например: готовилась операция по «наведению конституционного порядка», под это готовились силы, и военные готовились к относительно простому взятию ЮО: ожидалось минимальное сопротивление осетинских боевиков, почти ничем не вооружённых. Их предполагалось подавить артподготовкой. Рокский тоннель бомбить не предполагалось — чтобы не закрывать предполагаемый путь отхода беженцев. Скорее всего, операцию планировали начать после пекинской олимпиады — чтобы не раздражать общественность нарушением олимпийского перемирия.

Однако 7 августа стало известно, что Россия, в нарушение неофициальных договорённостей, оказывает массированную военную помощь Южной Осетии — как живой силой, так и техникой. Разработанный план летел к чёрту, но Саакашвили решил начать атаку — пусть и в изменившихся условиях, но вопрос стоял уже «сейчас или никогда». Военных, может быть, и предупредили, но план остался прежним — переделывать было некогда. Осетины оказали сильное сопротивление — сильнее, чем ожидали грузины, так как Россия поставила им новое вооружение и помогла добровольцами, а потом и собственно российская армия подошла.

Почему мне не нравится курс Путина/Медведева

За обедом зашёл разговор о том, почему я считаю нынешний курс вредным. Я сказал, что Путин ведёт страну в 1937-й год. Они потребовали пояснить… Пришлось собраться и подумать.

Что такое «1937-й год«

Когда руководство страны верит только в прямое государственное управление страной, полностью исключая из рассмотрения вопрос регулирования свободных отношений между людьми (в частности торговли) и преследуя людей за попытки самостоятельно, вне государства решать свои вопросы, социальная жизнь приходит состояние дисбаланса: государство не может всё предусмотреть и за всем уследить. Дефицит одних товаров и перепроизводство других становятся нормой. Это увеличивает недовольство людей, растёт непредсказуемость ответа экономики на управляющие действия правительства — всё это заставляет руководство проводить всё более строгое регулирование, всё дальше усугубляя ситуацию.

Неудачи списываются на «врагов», внутренних или внешних. Поиск злонамеренных врагов является отражением той же веры в возможность тотального управления: в этой идеологии всё полезное оказывается запланированным, и так же все непредусмотренные случайности и ошибки, зеркально, превращаются в такой же план, но уже враждебный. Понятно, что объяснение неудач происками врагов требует активной пропаганды. Усиливается давление на свободу информации — публичные дискуссии не поощряются или запрещаются. Ограничение свободы информации вновь усиливает дисбалансы в обществе и так далее. На каком-то этапе этой спирали руководство страны оказывается вынуждено переходить к полностью «армейскому» способу управления страной — страна превращается в большую казарму, любой труд становится обязательным и подневольным, любое самостоятельное желание или действие исключается.

По мере усиления централизованного регулирования и роста управленческой системы растёт её собственная неуправляемость — не только в части непредсказуемости издержек и уровня потребления и связанных с ними перепроизводства и дефицита, но и в смысле коррупции. Любой человек, в том числе участвующий на каком-то уровне в управлении страной, имеет свои частные интересы, и использует своё положение для их достижения. Частным случаем использования аппарата управления для достижения личных целей и является террор — полиция, следователи, прокурорские работники и суд начинают решать свои вопросы или работать по заказу высших руководителей страны. Закон превращается из результата общественного консенсуса («общественный договор») в институт всеобщего принуждения и подавления.

Растёт пропасть между «воображаемым», идеальным механизмом функционирования экономики и общества в целом (план, общая цель, организованность) — и реальным состоянием дел (хаос, дисбаланс, коррупция — и попытки людей справиться с насильственным государственным порядком). Руководство страны оказывается в неком виртуальном мире, где всё послушно их воле, в то время как это далеко не так.

Рано или поздно возникают нарушения общего порядка с разнообразными, но всегда негативными последствями для общества. Степень катастрофичности последствий зависит как от того, на каком витке спирали произойдёт отказ от социалистических методов управления, так и от мощности экономики, терпеливости общества и т.д.. Первым признаком разрушения является возникновение сильной системной теневой экономики (приписки в государственных контрольных органах, «левое» производство, контролируемое чиновниками, «чёрный рынок» потребительских товаров). Конечным итогом является разрушение системы централизованного управления экономикой и, возможно, разрушение государства. Например, в СССР в 1991 году в условиях всеобщего дефицита верхний уровень управления был отброшен, а реальное управление финансовыми потоками и страной в целом было перехвачено вторым уровнем — союзными республиками, что повлекло дезинтеграцию государства и расчленение страны. Аналогичные процессы происходили в СФРЮ и ЧССР.

Таким образом, «1937-й год» обозначает (1) спираль развития тоталитаризма и (2) экономическую неустойчивость и в конечном счёте крах. И то, и другое — суть нарушения нормального развития общества, ограничение возможностей развития и роста благосостояния каждого человека.

Сильное государство

Миф о сильном государстве стал основой как для действий правительства Путина по построению «вертикали власти», так и для оправданий действий многочисленных русских диктаторов от Петра Великого до того же Сталина — сильное государство считается безусловным благом. Однако это далеко  не однозначно так. Запад, следуя логике своего развития, последовательно отказывается от самовластия — ограничением монархии, отказом от монархии и разделением ветвей власти. И это важно понять — суть разделения властей не в более удобной процедуре и разделении «профессий», а в создании эффективного взаимного контроля между высшими органами государства, чтобы избежать чрезмерного и бесконтрольного усиления государства.

Даже из собственного опыта могу сказать: для принятия любого решения нужен собеседник, оппонент. Истина рождается, конечно, не только в споре; но преимущество спора заключается в том, что конструктивный спор всегда приближает к истине. Государству в целом для принятия взвешенных решений нужен собеседник — народ, обсуждающий его действия в открытой печати и одобряющий его действия на выборах и референдумах; внутри государства диалог организуется между ветвями власти, и он служит тому же: созданию системы принятия взвешенных и выверенных решений. Единовластие исключает такой диалог, этим оно и опасно — любое решение власти может оказаться ошибочным.

Единовластные системы имеют и ещё один серьёзный недостаток — они не решают вопрос передачи власти. Даже если соблюдается формальная сменяемость лидеров, каждый новый лидер приобретает такую огромную власть, что это сильно сказывается на работоспособности государства. В случае же смерти несменяемого диктатора (какими были генеральные секретари ЦК КПСС в СССР) почти неизбежной оказывается драка у опустевшего трона. Сталинисты обвиняют Хрущёва в развале сталинской системы и предательстве, и точно так же Горбачёва. Но Хрущёв и Горбачёв оба были «запрограммированы» предыдущим правлением: после смерти очередного генсека, особенно долгожителя, всегда начиналась драка «тонкошеих вождей», и победжал в ней тот, кто казался остальным наименее опасным — Хрущёв при Сталине был далеко не на первых ролях, Брежнев был тёмной лошадкой, Горбачёв с трудом набрал большинство голосов членов Политбюро. Но получив власть, такой человек постарается любым способом избавиться от тех, кто был против него, и получить твёрдую поддержку большинства, назначая своих ставленников на все возможные посты. В качестве идеологии Хрущёв для себя выбрал критику Сталина, Горбачёв — перестройку и ускорение. Но в аппаратной борьбе и то, и другое имело одинаковый смысл. Так поступил и Сталин, в 1924 году организовав «лениниский призыв» в партию. Так поступали и Хрущёв, Брежнев и Горбачёв — добиваясь лидерского положения, они совершали кадровую революцию в руководстве и открещивались от предшественников, нарушая преемственность власти.

Российское государство, каким оно стало при Путине, очевидно строится на единовластии и отказе от разделения властей и свободы политической дискуссии в обществе. Тем самым все перечисленные выше риски вновь, как и при советской власти, актуальны для России.

Что мы видим у нас

Все примеры «экономического чуда» (будь то Европа или Азия) базировались на одних и тех же принципах: повышение нормы накопления, консолидация накопленных средств в банках, инвестирование их в обрабатывающие отрасли, господдержка экспорта продукции этих обрабатывающих отраслей. У нас всё делается ровно наоборот.

Стимулируется не только потребление, но даже потребление в кредит. Возможно, речь идёт о поддержке производства через увеличение платёжеспособного спроса, и это, в общем, логично — но только практика показывает, что эффективнее с точки зрения экономического роста вкладывать деньги не в торговлю (где возможны искажения цен и конкуренция с импортными товарами), а в производство — через банки. У нас этого почти не происходит, а растущие отрасли часто работают либо на западных инвестициях (пищевая промышленность), либо на экспорт (металлургия, добывающие отрасли) — тем самым поддержка внутреннего спроса на их росте не сказывается. Огромный рост можно отметить в строительстве — и этот рост и правда обеспечен спросом на внутреннем рынке, в том числе большим количеством свободных денег. Известно количество возникших на этом рынке перекосов — и получается, что политика стимулирования спроса не привела практически ни к чему хорошему.

Азиатские молодые растущие экономики расцвели на производстве на экспорт — этим они обеспечивали приток валюты и повышали занятость. Инвестиции обеспечивались банками за счёт сбережений населения. В нашем экспорте доминируют добывающие отрасли (углеводороды, металлы), банковская отрасль практически не исполняет свою роль, кредиты для инвестиций привлекаются из-за рубежа, страховой системы, способной поддержать долгосрочные инвестиции в производство, также практически не существует. Никакой базы для роста экономики не создаётся.

Экономика сильно монополизирована. Возникают «пузыри» (строительство, недвижимость, финансы), явно показывающие наличие деформаций в экономике — рынок недостаточно свободен, капитал концентрируется в отдельных отраслях, не находя других областей для применения. Государственное регулирование в этой области крайне слабое, антимонопольная служба (ФАС) используется только как орудия преследования неугодных, а не для создания конкурентной среды. Систематически создаются сложности для малого бизнеса — достаточно посмотреть на Москву с её постоянно усиливающимися запретами на торговлю и неизживаемым «крышеванием» всего и вся различными силовыми государственными органами.

Цены иногда напрямую регулируются государством путём заключения разнообразных картельных соглашений (цены на бензин, на продовольствие) или явного указания государством коридора допустимых колебаний. Корпоративные споры также часто решаются на уровне правительства (последние случаи — «Мечел», BP). Государство активно проводит политику ренационализации (самый мощный пример — ЮКОС). «Национальные проекты» (т.е. прямые государственные финансовые вложения) становятся приоритетным способом решения вопросов в экономике. Создаются госкорпорации, продолжающие линию на вмешательство государства в экономику.

Налицо тенденция — отказ от конкурентной рыночной самоорганизации общества и движение в сторону усиления госуправления. То есть социализм. При явной ориентированности руководства страной на «государственнические» методы — пренебрежение развитием банковской отрасли, развитием бизнеса в целом выглядит неслучайным. Воспитанные в СССР, нынешние руководители страны, судя по всему, не понимают, что банк — это не только банка с деньгами, и поэтому предпочитают банковской системе государственный бюджет. Они не понимают разницы между капиталом и деньгами, и поэтому финансирование из госбюджета считают достаточным условием развития экономики. Они не понимают работы денег как института, например инфляция для них — только изменение масштаба цен, и потому второстепенный вопрос. Социализм предполагает, что существует некая объективная (или заданная) «справедливая» ценность для каждого товара, и из этих статичных цен можно сложить структуру взаимодействия людей, организаций и институтов, устремив всю конструкцию к удвоению ВВП, или к модернизации производства, или куда угодно. Здесь что ни тезис, то наивность и ошибка — но, судя по всему, именно из такого представления исходит руководство России. (По правде сказать, и почти всегда в истории исходило именно из этого — начиная с Петра, Россию строят по выдуманным чертежам).

Одновременно с ростом государственного вмешательства в экономику, происходит рост коррупции. Подобно тому, как в 1990-е создавались олигархические бизнес-империи (общественное мнение считало их украденными у народа), сейчас возникают госкорпорации. Они практически не подконтрольны государству и используются для вывода огромного государственного капитала в частные руки. Можно вспомнить тот же ЮКОС, de facto национализированный за государственный счёт, но перешедший в управление Роснефти; или историю IPO той же Роснефти, выручка от продажи госпакета акций которой пошла не в бюджет, а на счета самой компании; можно вспомнить частную компанию Gunvor, получающую сверхприбыли от торговли российской нефтью и т.д..

Коррупция существует и помимо госкорпораций — на всех уровнях управления, это признано официально. «Крышевание» бизнесов госструктурами является общей практикой — от любого мелкого рынка в провинции и до Кремля. Тем самым, налицо уже не только движение к наращиванию госуправления, но и признаки его разложения.

Разумеется, всегда есть теоретическая возможность признать госрегулирование ошибочной стратегией и перейти либо к стадии, аналогичной брежневскому пред-перестроечному периоду, либо прямо заняться очередной перестройкой — демократизацией госуправления и освобождением экономики. Однако отсутствие информационной свободы создаёт ложное ощущение стабильности, в виртуальном мире всё более чем благополучно. Происходящие иногда выступления населения носят случайный характер (отдельные забастовки или выступления по конкретным поводам, вроде точечной застройки или монетизации льгот), что позволяет считать их не проявлениями системного кризиса, а частными проблемами. Правящий класс бюрократии не заинтересован в изменении, так как действующая система позволяет управленцам получать большие личные выгоды (номенклатурную ренту). Вырастающая на глазах идеология «России побеждающей» также не даёт свернуть с выбранного пути. Таким образом, можно предсказывать, что малейшее ухудшение конъюнктуры, а тем более экономический кризис приведут не к либеральному решению, а к очередному «закручиванию гаек».

Есть также основания считать, что в стране существуют группы влияния, намеренно провоцирующие ухудшение ситуации в надежде получить дивиденды от перевода экономики на мобилизационный режим (ВПК, «силовики»). Возможно, авантюра с грузинской войной как раз стала одним из выступлений этой партии, в результате градус враждебности между Россией и Западом сильно вырос.

Дальнейшее развитие

Можно предполагать, что в ближайшее время степень регулирования жизни государством будет только возрастать, диспропорции в экономике будут по-прежнему увеличиваться, покрываясь пропагандой и поиском врагов в первую очередь внутри правящего класса и за рубежом. Демократия и разделение властей уже свёрнуты и заменены единовластием президента, а формальные полномочия президента размыты наступившим двоевластием и непрозрачностью принятия решений. Эта ситуация структурно повторяет именно 1930-е годы. Можно уже видеть шпиономанию, происходят сфабрикованные судебные процессы — в 1930-е процессы были направлены против высших руководителей страны, сейчас мишенями становятся крупные собственники и менеджеры, в чём-то эти позиции аналогичны. Как и в 1930-е, всё происходит на фоне тотального усиления госрегулирования.

Насколько ужасным будет наше будущее, сказать трудно, физическое уничтожение миллионов людей или массовые репрессии другого рода, без убийств (переселения, принудительные работы) — не обязательное условие мобилизационной экономики. Но дербан ЮКОСа тоже не был так уж необходим, Путин до последнего говорил, что банкротства ЮКОСа не будет — а другие крупные компании после ЮКОСа, судя по всему, пошли на какие-то соглашения с государством и не были национализированы — это показывает, что и ЮКОС мог бы сохраниться, не будь Ходорковский столь неуступчив. Точно так же в последние лет пять мы наблюдали, как руководство России тщательно портило отношения с соседними странами в рамках СНГ, приведя эту организацию к полному ничтожеству — было ли это необходимо? А сейчас мы наблюдаем, как руководство России не менее тщательно портит отношения с Западом — зачем? Из-за Осетии? Да даже Крым оттяпать у Украины гораздо проще при условии хороших отношений со всеми. Собственно, в этом и заключается опасность: в произвольности и непредсказуемости действий власти. Захотят — они ведь и правда 1937-й устроят.

Без права и морали

— Что важнее: право на самоопределение или право на территориальную целостность?
— Важнее всего — Сила. Именно она расставляет приоритеты и решает в каждом конкретном случае, кто именно — здесь и сегодня — прав. Юридические дискуссии возможны только в тех геополитических ситуациях, к которым Центры Силы почему-либо равнодушны. Тут даже от ООН может быть некоторая польза. […] О каких «моральных правах» может идти речь, если помнить, что Саакашвили не совершил в Южной Осетии ничего такого, чего не совершили мы 15 лет назад в Чечне? […] Два противоречащих друг другу международных принципа столкнулись — а значит, все решает сила и давайте не отвлекаться на мораль.

Кто это говорит? Даже не угадать. Борис Натанович Стругацкий. Он подписал какое-то письмо, за это его ругают или хвалят — неважно. Здесь его собственные слова.

Самое бессмысленное, что может быть, — это доказывать чью-либо правоту. Когда встречаются две правоты, гибнут невинные люди. Грузия сильнее Осетии и Абхазии. Россия сильнее Грузии. Штаты сильнее России. Если использовать образ Юза Алешковского, то это дуэль на бумерангах. Правота есть что-то чудовищное. Никто не прав, только Бог.
А что нам делать? Побежденные в холодной войне, мы не можем да и не должны смиряться с волей победителя. Но помнить о собственном опыте обязаны. А опыт у нас вот какой. Операции в Чечне оправдывались той же необходимой целостностью территории, как сейчас Грузия оправдывает операцию в Южной Осетии и Абхазии целостностью своей. Попробуйте вывести общий знаменатель из этой взаимной подлости…

Почти слово в слово. Правды и морали нет, все неправы, есть только сила, есть только победители и побеждённые. А это уже Андрей Георгиевич Битов. Его подпись тоже стоит под каким-то кошмарным письмом, и это тоже неважно — здесь-то его собственные слова.

Словно печать: сразу после 08.08.08 все журналисты и комментаторы стали говорить страшные слова о геноциде и двух тысячах погибших от грузинского «града». С теми, кто это писал или говорил, было бессмысленно что-то обсуждать — это был знак, его подавали власти: зная всё, они соглашались произносить нужные слова. Сейчас — эти письма, писатели и артисты. Факты уже не так важны, тут другой уровень, вопросы добра и зла. Но опять есть эти важные отметки: «Большевики, поделившие Осетию пополам» (повторение этой путинской лжи и у Битова, и у Стругацкого), «никто не прав», но «грузины виноваты».

Они остаются замечательными, великими людьми. Но, кажется, наше время сломало в них что-то: ощущение права на собственную правоту? веру в добро? Что-то главное. Кажется, они больше не верят в добро, в мечту. Они верят в хитрые комбинации из больших и меньших зол.

Да, «всё настолько плохо»…

Ещё о восприятии

Ларри Вульф в книжке «Изобретая Восточную Европу» приводит цитату из «Общественного договора» Руссо о Петре Первом:

Петр обладал талантом подражательным, у него не было подлинного гения, того, что творит всё из ничего. Кое-что из сделанного им было хорошо, большая часть была не к месту. Он понимал, что его народ был диким, но совершенно не понял, что он ещё не дозрел до уставов гражданского общества. Он хотел сразу просветить и благоустроить свой народ, в то время как его надо было ещё приучать к трудностям этого. Он хотел сначала создать немцев, англичан, когда надо было начинать с того, чтобы создавать русских. Он помешал своим подданным стать когда-нибудь тем, чем они могли бы стать, убедив их, что они были тем, чем они не являются. Так наставник-француз воспитывает своего питомца, чтобы тот блистал в детстве, а затем навсегда остался ничтожеством. Российская империя пожелает покорить Европу — и сама будет покорена. Татары, её подданные или соседи, станут её, как и нашими, повелителями.

Этот пассаж был возражением Вольтеру, написавшему хвалебную «Историю Петра I».

Бесспорно, глубина пророчества Руссо потрясает — в сущности, ещё до Екатерины (в 1762) он написал то, вокруг чего и сейчас крутится русский вопрос. В сущности, теперь мы видим, что Руссо был во многом прав — во всяком случае, и сейчас, в наши дни, можно слышать рассуждения о том, что нация должна «вызреть», а институты национального государства не могут быть заимствованы или навязаны — это следует, в частности, и из концепции нации как «выдуманного сообщества» — нацию должны согласованно «выдумать» все её участники. (Правда, и точка зрения Вольтера также имеет сторонников — просвящённый абсолютизм в форме «управляемой демократии», угадываемый у того же Путина, оправдывается «величием» и некими благими целями и не обращает внимания на естественность развития народа и используемые средства).

Но можно посмотреть и с другой стороны — насколько традиционным для Европы является нынешний «дискурс» неприятия России как ненастоящей, притворной цивилизации — этакой «Потёмкинской деревни», вставшей формально вровень с Европой, но на самом деле отсталой и дикой.

upd. Текст книги в интернете.

Путин: соврамши

В интервью CNN Путин, пытаясь дать историческое обоснование для отделения Южной Осетии от Грузии, говорит следующее:

Первой вошла в состав Российской империи еще в середине XVIII века, в 1745-1747 годах Осетия. Тогда это было единое государственное образование. Северная и Южная Осетия — это было одно государство.
В 1801 году, если мне не изменяет память, в состав России добровольно вошла сама Грузия, которая находилась под известным нажимом со стороны Османской империи.
Только через 12 лет, в 1812 году в состав Российской империи вошла Абхазия. Она сохранялась до этого времени как независимое государство, как независимое княжество.
Только в середине XIX века было принято решение передать Южную Осетию в Тифлисскую губернию. Таким образом, в рамках единого государства это считалось не очень важным. Но я могу вас заверить, жизнь последующих лет показала, что осетинам это не очень понравилось. Но де-факто они были переданы центральной царской властью под юрисдикцию сегодняшней Грузии.

Всё это радикально расходится с тем, что я помню по книгам и учебникам, и со всем, что удаётся найти в интернете. То есть скорее всего это попросту враньё.

Осетия, вошедшая в состав России в середине XVIII века — это была именно нынешняя Северная Осетия. Собственно, Осетией тогда ничто другое и не называлось. Нынешняя Южная Осетия исторически — это территория Шида-Картли, части Картли, вошедшей вместе со всем Картли-Кахетинским царством в состав России в 1801 году (а ранее, с 1783 года, по Георгиевскому трактату царство было российским протекторатом).

На карте Кавказской области 1825 года ясно видно, что территория, где находится Владикавказ, и территории южнее Кавказского хребта, разделены (нынешняя Южная Осетия не входит в Кавказскую губернию). На другой карте (кажется, из школьного учебника истории) видно, что Грузия (в том числе территория нынешней Южной Осетии) вошла в состав России в 1801, а горная часть Осетии — в 1806. Собственно в статье в Википедии о Южной Осетии написано:

Современная Южная Осетия вошла в состав Российской империи в 1801 году в составе восточной Грузии (Картли-Кахетии).

Статья о Цхинвали в Википедии ясно говорит о том, что название города — грузинское, это картлийское поселение было известно ещё с XIV века:

Впервые картлийское село Цхинвали упоминается в грузинских источниках в 1398 году, хотя позднее были найдены документы, утверждающие, что на этом месте стояла крепость, построенная в III веке царём Аспагуром I.
В начале XVIII века Цхинвали был небольшим «царским городом», населенным преимущественно монастырскими крепостными. После вхождения Картли-Кахетинского царства (1801) в состав России Цхинвали — населённый пункт (последовательно) в Грузинской (до 1840), Грузино-Имеретинской (до 1846) и Тифлисской губерниях.

Так что и о Тифлисской губернии — ну, не ложь, но полуправда: хотя Цхинвали был включён в Тифлисскую губернию действительно только в 1840-х годах (но не в 1840, а в 1846), до этого он был в составе Грузинской и Грузино-Имеретинской губернии, а до 1801 года эта территория в состав России, как было сказано, не входила.

Ложь и про Абхазию: никаким независимым княжеством Абхазия до вхождения в Российскую империю не была — эта территория в XVIII веке контролировалась Османской империей, построившей, в частности, многие города Абхазии и в том числе крепость Сухум-Кале.

Дальше тоже чушь. Путин говорит:

Когда образовался Советский Союз, то решением Сталина эти территории окончательно закрепили за Грузией. Сталин, как известно, был грузином по национальности. Так что те, кто настаивают на том, чтобы эти территории и дальше принадлежали Грузии — сталинисты — они отстаивают решение Иосифа Виссарионовича Сталина.

Такое ощущение, что Путин спорит с Новодворской, назвавшей сталинистом Кокойты.

[upd. После того, как стало известно о наезде Путина на Венедиктова и о пачке распечаток с эховского сайта, которая была у Путина, я готов верить, что именно так.]

Южная Осетия действительно пыталась во время существования независимой Грузии присоединиться к РСФСР, но это, кажется, было первой попыткой отделения этой территории от Грузии — причём мне не вполне понятно, было это вызвано национальными или идеологическими мотивами: речь шла не только об отделении осетинского населения, но в первую очередь об установлении советской власти вопреки «буржуазной республике», существовавшей в Грузии в 1918-21 гг.. После завоевания Грузии в 1921, большевики создали югоосетинскую автономию и сохранили её в составе советской Грузии. Сталинистами таким образом скорее можно назвать тех, кто отделяет Южную Осетию. Сталин, кстати, по одной из версий был как раз осетин — и недаром же было сказано у Мандельштама про «широкую грудь осетина». Да и город Цхинвали недаром носил имя Сталинири.

[upd. «Улица Сталина — это центральная улица Цхинвали. И, в общем-то, многие осетины считают, что Сталин осетинского происхождения. Даже называют его фамилию Джугаев. Не Джугашвили.» — http://www.echo.msk.ru/programs/svoi-glaza/541647-echo/]

* * *

PS. Грузины отреагировали и в общем перечислили все те же исторические ошибки. Я забыл одно: мухаджирство. Оно не очень большое имеет отношение к теме разделения Грузии и Южной Осетии, скорее это к вопросу о добровольном вхождении в Россию. Как я читал в одной книжке, среди осетин мусульманами было чуть ли не больше половины. Во время мухаджирства все они эмигрировали в Османскую империю — остались осетины-православные, которых тоже было много — осетины после грузин наиболее православный народ на Кавказе.

Что же касается настолько же «добровольного» вхождения в Россию Абхазии и прилегающих территорий Черкесии (в частности, нынешнего Сочи), то известно, что завоевание этих земель Россией было наиболее трагическим за всю историю Кавказской войны — и происходило это много позже формального присоединения Абхазии к России в 1810. Во время Кавказской войны эти земли были оплотом влияния Османской империи: Анапа была центром распространения мусульманской культуры, прибрежные крепости имели важное военное значение (а через Сухум-кале вдобавок в XIX веке шла активная работорговля по Чёрному морю). Османское влияние оказывалось отсюда на Западный Кавказ — т.е. на пограничные с Россией Черкесию, Карачай и Кабарду. После очередной победы в очередной Русско-Турецкой войне Османская империя отказалась от своих претензий на Кавказе, и Россия начала покорение этих земель. Во второй половине XIX века, в заключительную фазу Кавказской войны, частично выехали в Османскую империю, а частично были истреблены целые народы, жившие в нынешнем Краснодарском крае и Абхазии — например, убыхи и абазины (или абадзехи). Википедия в статье об Абхазии пишет так:

В связи с недовольством военным управлением, введённым Россией на территории Абхазии (в 1864 институт владетельных князей в Абхазии был упразднён, и страна стала «Сухумским военным отделом»), и принудительным восстановлением христианства периодически поднимались восстания (Лыхненское восстание 1866 и др.). Впоследствии, после русско-турецкой войны 1877—1878, многие недовольные политикой России абхазы покинули свою землю. За один только 1877 год население Абхазии сократилось почти наполовину. Выселение абхазов в Османскую империю подчас имело вынужденный характер…

Ещё можно просто поискать слово «Абхазия» в статье о Кавказской войне. Тоже любопытно. Так что не так уж всё это было гладко и добровольно. Вовсе нет.

Новое государство

Ура-патриоты говорят, что международного права больше нет, что ялтинская система разрушена, и очень радуются этому. Однако не предлагают ничего взамен. СССР продвигал социалистический проект. Но после 1991 года Россия вошла в рамки западной идеологии, которую, вроде бы, пытается сейчас отбросить, чтобы выйти из чужой тени. Понятно, что если Россия не представит собственного нового проекта мироустройства, альтернативного западному, то вряд ли она сможет собрать вокруг себя союзников и вряд ли сможет соперничать с Западом — просто потому что по умолчанию действует западная модель, а в её рамках Россия сейчас выглядит мелкой и довольно гадкой шпаной.

Я думаю, что та идея, которую может предложить Россия, и которой она de facto уже начала следовать — это отказ от принципа территориального суверенитета.

Есть уже пример государств без территории: например, Хезболла, обладающая властью, армией, большим бюджетом, помогающая своим «гражданам» в рамках многочисленных социальных проектов, но не имеющая территории. Не нужно пугаться довольно скверной репутации этой организации: первопроходцы часто бывают не слишком приятны собой. Более приятный для западного человека пример — сионистское движение, обретшее страну, но изначально функционировавшее без территории.

Другая сторона того же явления — это транснациональные корпорации, на волне глобализации получающие влияние практически в произвольных уголках планеты. Они приобретают и некоторые функции государства, в основном финансовые и фискальные (повышение цены на газ — что это, если не налог?), но также и связанные с безопасностью (например, известно, что в России Газпром и Роснефть имеют право сами охранять свои трубопроводы).

Также существуют крупные фирмы, функционирующие как частные армии и работающие по контракту — лучший пример можно видеть в Ираке (компании «Blackwater», «Erynis» и другие). Функции государства размываются и продаются. Возможно, когда-нибудь все министерства будут функционировать как частные фирмы, и их услуги будут привлекать победившие на выборах кандидаты на условиях тендера… Но это особый разговор.

Главное отличие Газпрома, Хезболлы, Blackwater и других современных феноменов от собственно государств — то, что они не имеют суверенной территории. Однако территориальный суверенитет порождает многочисленные проблемы, вышедшие на поверхность в 1990-е годы в виде многочисленных самопровозглашённых государств и территориальных конфликтов. Отказ от принципа незыблемости границ и от границ как таковых вводит новую, постиндустриальную, почти виртуальную реальность и даёт возможность решения этих проблем.

Принципом должно стать: где русские, или где Россию хотят видеть — там и Россия. Крым — несомненно российский. Восточная Украина. Брайтон Бич и Израиль — наши. И так далее. В сущности, этот же принцип исповедуют мусульмане в своём понятии дар-аль-ислам. Россия тоже становится «уммой», для которой главный принцип — русский вправе не подчиняться нерусскому, вправе признавать только русскую власть — так же, как мусульманин не может жить под властью язычников.

Это будет очень жёсткий и некомфортный мир. Чтобы быть последовательной, России и самой придётся отказаться от «незыблемости» прав на свой «ареал», и защищать его оружием, если кто-то чужой заявит на неё права. На очереди конфликты не только со странами СНГ, но и с Китаем. Это будет мир тоталитарных идеологий, этнических чисток и бесконечных локальных войн. Но если посмотреть внимательнее, этот мир уже настал, всё так уже и есть, и довольно давно.

Невидимая революция

— Да, — сказал Папа. — Горы — это серьезно… […] Воевать хотите — что же, можно и повоевать, хотя… На сколько нас хватит, Странник?
— Дней на десять, — сказал Странник.
— Ну, что же, дней пять-шесть можно повоевать…
— План глубокого вторжения, — сказал Тесть, — предусматривает разгром Хонти в течение восьми суток.
— Хороший план, — сказал Папа одобрительно. — Ладно, так и решим… Ты, кажется, против, Странник?
— Меня это не касается, — сказал Странник.
— Ладно, — сказал Папа. — Побудь против… Что ж, Деверь, присоединимся к большинству?
— А! — сказал Деверь с отвращением. — Делайте, как хотите… Революции он испугался…
— Папа! — сказал Свекор торжественно. — Я знал, что ты будешь с нами!
— А как же! — сказал Папа. — Куда я без вас?..

В России сменилась правящая партия. В своё время правящему классу было предложено несколько платформ — условно говоря, Павловского, Белковского, Черкесова и Шварцмана. До недавнего времени казалось, что власть приняла платформу Павловского — программу точного сохранения прежнего путинского курса, стабильности и предсказуемости. Фраза Медведева «хватит кошмарить бизнес» была не первой, но, кажется, теперь уже последней, которую общество восприняло как подтверждение стабильности проводимой Кремлём политики. С августа неожиданности посыпались одна за другой. Такое ощущение, что это даже не Черкесов с его чекистским крюком, и не Шварцман с его бархатной деприватизацией, а кто-то совсем отмороженный: пришёл и как-то убедил руководство страны влезть в международную авантюру. (Латынина намекает на Бастрыкина.)

Так и происходят революции в закрытых обществах: тот же президент и премьер, то же самое большинство в парламенте, все механизмы вроде бы гарантируют преемственность курса — а курс поменялся.

Г.Павловский опубликовал в «Эксперте» витиеватую, как обычно, статью. Первый абзац наполнен ритуальными фразами, характерными для нынешнего дня («Это победившее общество. У него есть новое чувство достоинства и новые права…») — всю эту постоянно звучащую в последнее время дребедень уже, кажется, высмеяли все, кто мог. Например, вчера Виталий Портников:

Російське керівництво довго шукало національну ідею. І нарешті знайшло – країна піднімається з колін і перемагає аж до нестями. […] Спочатку втілення у життя цієї ідеї виглядало дещо пародійно – в Москві всерйоз поставилися до перемоги Діми Білана на Євробаченні – хоча донедавна вважали змгання конкурсом для хатніх господинь. Під час футбольного чемпіонату розїжджали з прапорами на машинах. Телебачення аж захлиналося від подиву – от яка країна, перемагає і перемагає! Однак після грузинсько-російської війни все стало вже серйозно…

Но кроме «победившего общества» и ритуальных поздравлений (фраза «Это успех руководства» напоминает мне из прошлых лет«Сильное решение, Борис Николаевич!») — кроме всей этой шелухи Павловский говорит интересные вещи. Для начала он фактически квалифицирует произошедшее как революцию, радикальный слом в политике, происшедший буквально за последние дни:

В три недели прошла смена декораций в стране и в мире. Россия, годами настаивая на консервативной святости суверенитета и территориальной целостности, вдруг ввязалась в молниеносную войну […]. Ради нее мы переступили свою же Концепцию внешней политики, перед тем подписанную президентом Медведевым (где «принуждение к миру» еще строго-настрого обусловлено решением Совета Безопасности ООН)... Союзники по СНГ ошарашены разворотом Кремля…

Произошло событие почти эпического масштаба: «Русь, куда ж несешься ты? дай ответ. Не дает ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей  дорогу другие народы и государства.»

Павловский неявно утверждает, что решение об этом радикальном повороте было принято без участия экспертного сообщества (т.е., судя по всему, без него самого и других политтехнологов, то есть его «партия» отстранена от управления страной). Собственно, обоснованию нужности экспертов и их необходимости при принятии решений и посвящена статья.

Война кончена…, военных под аплодисменты вернут в казармы, и от экспертов станут ждать кой-чего посильней, чем комментирование телевидеоряда. […] Кавказская победа не место для эксперт-триумфаторов, зачищающих риторику суверенитета риторикой справедливого вмешательства. Придется менять концепцию! Что совсем не просто, если перевести взгляд на министра иностранных дел России. Который уже несколько раз потребовал от Америки «выбирать» между Россией и Грузией как «виртуальным проектом». Это что, заискивание или ультиматум? В разгар игры не требуют выбора между одной из карт — и добрыми отношениями. Заявлять такое, пока наши стояли в Гори, значило зря нарываться на грубость. И ответная грубость из Вашингтона последовала незамедлительно. Но это не слабость Лаврова. Это слабость внешнеполитической догмы…

Итак, с точки зрения Павловского, и эксперты нынешние плохи, и министр плох, и идеология плоха. И в этом он, наверное, прав (как часто бывают правы в своей критике те, кто оказался невостребован властью). В самом деле, «победившая нация» — это идея только внутренняя, и не сказать чтобы очень содержательная. Что Россия предлагает вовне? У Запада есть комплекс идей и ценностей, связанных с индивидуализмом, свободой и демократией. Глупо подлавливать их на противоречиях вроде Ирака и Косова — непротиворечивых систем не бывает, как не бывает и полностью безошибочной политики. Так или иначе, Запад предлагает свою концепцию, как жить всем народам мира. Россия, выйдя из западной структуры и очевидно не подчиняясь более устоявшимся правилам соблюдения территориальной целостности, прав человека и т.д., необходимо должна предложить свою альтернативу. У России теперь свой взгляд на право вмешательства в дела других стран, свой взгляд на обоснованные границы и на признание субъектов права. На чём основывается этот российский взгляд? Почему мы признаём Абхазию и Южную Осетию, но игнорируем Косово? А с Тайванем торгуем, но не признаём? Сейчас в широком употреблении нет ни одной сколько-нибудь стоящей концепции самостоятельных действий России.

«Защищать свои интересы»? — Мало! Сначала скажите, что это за интересы и на чём они основаны, иначе «защита интересов» превращается в произвол.

«Защищать весь мир от американского империализма» (вариант: «гадить Америке где только можно»)? Просто детский сад (это пишет и Павловский — о внешней политике, «полностью сфокусированной на российско-американских отношениях«.) Политика должна быть самодостаточной, а не функцией от чьего-то ещё поведения.

Сможет ли нынешнее российское руководство предложить миру что-то существенное? Судя по тому, как резво разбегаются от России союзники, никто этого не ждёт.

Позарез нужно

«Россия позарез нужна НАТО по многим проблемам. Прежде всего это транзит грузов для поддержки группировки НАТО в Афганистане, это взаимодействие в плане нераспространения ядерного оружия», — сказал Александр Гольц, комментируя для Радио Свобода натовское заявление.

В самом деле, документ, при всех имеющихся в нём достаточно чётких и даже резких формулировках, выглядит как вопрос к России: «вы там как, дескать? не передумали жить с нами мирно? не забыли, о чём с нами договаривались?» (Точная фраза звучит так: «We call on Moscow to demonstrate – both in word and deed – its continued commitment to the principles upon which we agreed to base our relationship.») Это значит, они ещё не понимают, с кем имеют дело.

В России развивается культ бесстыдства. Мы так долго убеждали себя в том, что Запад нам бесстыдно врёт, обманом захватывая то, что принадлежит нам по праву (будь то вопрос об арктическом шельфе, расширении НАТО или имуществе советской Западной группы войск), и при этом так фанатично поклонялись тому же Западу, что поверили: вот так и надо себя вести всегда. (Надо сказать, политика Америки, пытающейся справиться со свалившейся на неё ролью единственной сверхдержавы, сильно тому способствовала — операции в Югославии, Афганистане и Ираке показали не лучший пример.) И теперь, когда Россия «поднялась с колен», вот такой и будет российская политика. Вероломной, циничной и бесстыдной. От Америки мы возьмём только худшее и многократно умножим.

Мы только что продемонстрировали это в Грузии: одновременно подписывая документ о выводе войск и продвигая войска вперёд, гарантируя безопасность и покрывая грабежи, говоря о доброй воле и придираясь к каждой запятой, обещая защиту всем и устраивая этнические чистки. Сам повод к войне был примером изворотливости: какая там защита своих граждан? Своих граждан Россия спокойно уничтожала в Чечне и не моргнув глазом обменивала на туркменский газ. Жители бывшей Грузинской ССР имеют к России такое же отношение, как и население любой другой бывшей республики — однако москвичи что-то не торопятся раздавать паспорта таджикам-гастарбайтерам, хоть те для российской экономики сделали гораздо больше абхазов. Мы словно забыли, что паспорта жителям мятежных грузинских провинций мы раздали сами — и не из человеколюбия или братских чувств, а чтобы насолить Тбилиси и иметь средство давления на грузинское руководство. Именно так их и использовали в этой войне — как предлог для вмешательства. Жестоко и цинично.

Сегодня Медведев  заявил, что «к 22 августа отведет большую часть своих миротворцев в зоне грузино-осетинского конфликта во временную зону безопасности» — то есть на территорию Южной Осетии. Но — это только миротворцев, да и то не всех.  «Остальной контингент, приданный в усиление миротворцам, будет отведен на территорию Южной Осетии и в Россию» — но когда, уже не указывается. Можно понять, что в те же сроки. Но наверняка имеется в виду другое. А потом выяснится, что есть войска и помимо усиления миротворцев. А может быть и «зона безопасности» находится Поти или Гори. Я удивлюсь, если 22-го в Грузии останется правда только 500 российских военных. Слишком изворотливы эти формулировки.

Этот изворотливый стиль, впрочем, Россия демонстрировала и раньше. С Ираном. С Северной Кореей. С Хезболлой. Традиции уходят в советское время: то, что сейчас называется «миротворцы», в Афганистане называлось «ограниченным контингентом».

Я не хочу спорить о недавней «пятидневной войне», кто прав, кто виноват, кто первый сказал, кто первый выстрелил, кто первый попал. Важнее, что этот стиль поведения имеет огромную поддержку у людей. Неправда, что российская пропаганда врёт. Она сообщает много правды, но то, что называют преступлениями на Западе, здесь считают доблестью. Факты известны всем, но различается их оценка. Ввели войска? — правильно! Уничтожили грузинские сёла? — правильно, так и надо! Взрываем инфраструктуру, военную и гражданскую? — отлично! Энергичные действия России в Грузии встречают восторженную реакцию. «Мы показали этим грузинам! Мы показали этим американцам! Им нечего нам противопоставить! Мы теперь будем делать что хотим!»

Вот это и опасно. На наглость, вероломство и цинизм правительство имеет от общества карт-бланш. Общество готово с тем же восторгом принять разрыв с Западом и даже полную изоляцию России. Мы уже готовы. Поэтому на вопрос НАТО — «а как же прежние договорённости?» — Россия ответит, что договорённости в силе. Но не станет их соблюдать. И для начала, например, продаст ядерное оружие Ирану.

upd. Вот под чьими словами подпишусь:

Л.ШЕВЦОВА: Наши элиты сделать этого не смогли, и поэтому вернулись к старой матрице, к старому уже опробованному способу – найдем врага и будем бороться против врага. И, кстати, увы, им удалось. […] Причем полномасштабный, сногсшибательный успех. Все объединились в борьбе против Грузии, ну и в лице Грузии против Запада. И причем безопасно соединились. Потому что в целом же мы оккупировали Грузию и мы делаем зачистки по чеченскому способу в маленькой Грузии. Мы не нападаем на США. Но по сути дела воспринимаем войну с Грузией как войну с Западом.
О.БЫЧКОВА: Война с Грузией при этом нам ничем особо не грозит, потому что…
Л.ШЕВЦОВА: Не грозит. Если только Совет НАТО, совет ЕС, если Запад не докажет обратное, если Запад не найдет какие-то способы увещевания российской политической элиты.
(http://echo.msk.ru/programs/personalno/534764-echo/)

Последовательный либерализм

Читаю книжку Хесуса Уэрта Де Сото.

Сначала поражаешься бедности идеи, потом восхищаешься простотой. Надо только привыкнуть. И вот я привыкаю, привык. Ведь чтобы критически осознать любую мысль, нужно сначала в неё поверить, не так ли? И теперь всё вокруг выглядит ново и понятно. Опасный эффект, но как-нибудь переживём.

Де Сото исходит из двух простых определений: предпринимательство он приравнивает к человеческой деятельности вообще, и поэтому считает предпринимательство основной функцией человека; а социализмом он называет любое системное насилие или агрессию, препятствующую этой деятельности. Это, конечно, сильное изменение традиционных определений, но в результате становится ясно, что во-первых традиционные определения являются частными случаями этих, а во-вторых, даже из такого расширительного понимания предпринимательства и социализма можно сделать важные выводы.

Анализируя предпринимательство, Де Сото заключает, что в этом процессе человек использует и производит информацию, при этом и используемая, и произведённая информация в значительной части является неартикулированной, «скрытой» — например, к действию такой информации можно отнести интуицию, «чутьё», или вкусы и другие не вполне осознаваемые предпочтения (покупателя, действующего на рынке,  Де Сото тоже считает предпринимателем, исходя из своего расширенного определения). Более того, часть информации, используемой в деятельности человека, на момент начала действия ещё не создана, она возникнет в процессе — так, например, часто бывает с теми же покупателями, случайный выбор одного товара влечёт изменение предпочтений в отношении других товаров.

Предпринимательство создаёт связи между людьми. Акт предпринимательства заключается в том, чтобы организовать взаимодействие людей к их общей выгоде: например, связать человека, обладающего ненужным ему ресурсом, с другим человеком, которому этот ресурс необходим. Социальные институты, по Де Сото, есть продукт стихийной эволюции отношений между людьми. Эти институты не всегда могут быть поняты или осмыслены самими людьми (и между прочим доказательством этого является сама экономическая наука, пытающаяся объяснить, как функционирует экономика, но не всегда достигающая в этом успеха и полная различных взаимоисключающих мнений). Самым сложным институтом по словам Де Сото являются деньги: теория денег до сих пор до конца не сформирована, однако пользуются деньгами все, и вполне успешно. Итак, социальные институты не могут быть осмыслены человеком.

Из этого Де Сото делает важный вывод: планирование предпринимательской деятельности многих людей, как и планирование или проектирование социальных институтов, невозможно в принципе. Но социализм — это и есть намеренное (системное) подчинение деятельности людей неким заранее заданным правилам (с тем, якобы, чтобы сделать социальные процессы более эффективными и выгодными для всех). Такое принуждение к действию «по правилам» нарушает естественное функционирование предпринимательства, нарушает координацию деятельности людей, приводит к хаосу и неуправляемости в обществе, порождает коррупцию, дефицит и прочие мерзости социалистической жизни: собственно, главное утверждение здесь то, что печальный конец социализма не был случайностью.

Далее Де Сото уходит в рассуждения об экономическом расчёте (то есть о расчёте предпринимателя, определяющего предположительные издержки и ценность той или иной из доступных целей). Эти рассуждения помогут ему, надо думать, доказать основную мысль и высказать ещё много интересного дополнительно. Это я ещё не читал.

Но уже и сейчас, как я сказал в самом начале, мой взгляд на мир сильно изменился. Я вижу теперь, например, что вся история России может быть рассмотрена как последовательность социалистических преобразований — начиная с Петра, а то и с Ивана Грозного. Собственно, любая реформа «сверху» с точки зрения Де Сото оказывается социализмом. Более того, даже и антисоциалистическая по направлению реформа (которые тоже были — например, реформы Александра II, Витте, Столыпина и т.д.) по необходимости тоже проводились «сверху», социалистическими методами. И в соответствии с описываемыми Де Сото закономерностями, потому что деятельность социума не может быть осмыслена одним человеком, эти реформы получали совершенно непредсказуемые результаты. Неудачи в управлении интерпретируются социалистами как недостаток информации и регламентации (об этом Де Сото тоже пишет), соответственно когда реформы проваливаются, на смену реформаторам приходят те, кто снова наводят «порядок». Так и функционирует пресловутый «русский цикл».

Сейчас, как мы видим, в России делается новая попытка «управлять всем». Внедряются госкорпорации, строятся планы на далёкие перспективы, огромные государственные деньги вкладываются в монструозные государственные проекты… Предпринимательство не стимулируется, делается ставка на управление. Этот социализм, если Де Сото прав, приведёт к печальным последствиям.

Что ещё важно — это взгляд Де Сото на социальные институты. Так точно он это выразил, что даже добавить нечего. Выделил важное: эволюционный характер их формирования, невозможность их исчерпывающего осмысления человеком, невозомжность их умышленного искусственного конструирования… Блеск. Но, увы, у нас слишком сильна привычка относиться к закону и институтам как к насилию над нами. Мы не чувствуем их естественности, потому что мы их не создавали, а их нам навязали наши правители, заимствовав из других стран. В этом наша проблема: надо как-то «стать как дети» и приучить себя к нормальной жизни, принять её устройство и понять хотя бы отчасти, что так жить — естественно для каждого. И в этом риск: а вдруг предпринимательство в нас отбили насовсем, и нам естественнее жить под палкой надсмотрщика?

Родина, или смерть

«Я беру чью-то руку, а чувствую локоть, я ищу глаза, а чувствую взгляд…» — совсем в другом смысле, но это сейчас тоже верно. Примерно так я себя чувствую.

Почему мы так любим верить в худшее? Почему мы худшего ждём, на худшее расчитываем? И не удивляемся, когда худшее происходит. Мишка Шамота говорит, что это естественный отбор: «всех либеральных оптимистов давно съели.» Но это просто так проявляется его собственная вера в худшее. Он строит планы дальнейшего движения войск. Я спрашиваю: «Зачем нам туда?» — «Чтобы занять основные военные объекты.» — «Зачем?» — «Чтобы они не могли нас атаковать.» — «Зачем?» — «Чтобы мы контролировали район.» — «Зачем нам контролировать этот район?» — «Это уже политические мотивы. Военные делают только то, что могут.» — «Мне кажется, у нас они только и остались в стране — военные, которые идут вперёд и делают, что могут. А политического смысла совсем нет.»

Мне стыдно и страшно. Кротов написал: «Я чувствую, что меня втянули в преступление. Это такое же ощущение беспомощности, как у тех, кто сейчас в Грузии, только это беспомощность не жертвы, а невольного соучастника…» Именно так.

Я вижу, как эта махина прёт вперёд, не отвечая никому. Подкрепление миротворцам, миротворческая операция — реальность быстро вышла за пределы этих слов. «Никаких задач по вторжению на территорию Грузии миротворческий контингент не имеет…» — говорят они и занимают Зугдиди, Сенаки и Гори. Требуют возвращения к какому-то status-quo — и это после того, как войска вошли в собственно Грузию? Говорят об операции по принуждению к миру — без попыток вести переговоры, без остановок войск, требований о прекращении огня и заключения соглашений? «У России нет необходимости признавать или не признавать подписанный президентом Грузии Михаилом Саакашвили план урегулирования конфликта«. «Какой приличный человек будет общаться с Саакашвили?» Они врут, они всё всегда врут, они даже не беспокоятся о правдоподобии, о логике, иногда они откровенно издеваются, или вообще не отвечают. «Цель Вашего правительства – смена режима в Грузии?» — «Я полагаю, что я уже дал исчерпывающий ответ на этот вопрос…»

На работе меня спрашивают: «Ты что, за Грузию?» — «Я за людей.» — «Но ты за тех или за этих людей?» — «Все люди одинаковые.» — «Нет, погоди: грузины первые напали, так?» И на этом всё всегда кончается, тут уже бессмысленно говорить.

Сначала люди стреляли друг в друга из автоматов, потом начали стрелять из пушек, танков, реактивных миномётов. Одно за другое цепляется: те выстрелили, эти ответили, те припугнули, эти напугались, те занесли руку, эти заранее дали сдачи — одно за другое, одно за другое, все люди одинаковые.

Каждый миг на миг венчает всю историю. Мы почти те же двести лет вместе: надо ли было Ираклию Второму отдавать Картли-Кахетию во власть России? Надо ли было России ради укрепления Тифлисской области собирать окрестные земли? Надо ли было грузинским патриотам основывать независимую республику в 1918? Надо ли было большевикам завоёвывать её в 1921? Надо ли было создавать национальные автономии? Надо ли было провозглашать автономную область автономной республикой? Надо ли было воевать? — Чтобы вот к этому всё пришло: к жертвам, беженцам, бомбёжкам, российской оккупации грузинских городов? Мне кажется, вся история была бессмысленной насмешкой. Сможем ли мы, русские и грузины, когда-то преодолеть то, что происходит сейчас?

Не знаю. Пока мы сидим, как кролики, глядя на удава, а он ползёт… Что же нам делать?

Происхождение интеллигенции

Почему в России не формируется активное гражданское общество, не возникают политические амбиции социальных групп?

Представим себе тот самый вечный цикл России: оттепель — революция — контрреволюция — заморозок. Население России в основном состоит из двух больших классов — правящей бюрократии и «народа». Правящий класс — политический, народ — равнодушный к власти и политике вообще, признающий любую власть над собой, лишь бы она сама себя признавала. Эта аполитичность отлично была продемонстрирована в 1991 году на массовых демонстрациях и во время референдумов о сохранении СССР и независимости национальных республик — люди во всех случаях голосовали «за» — даже во время революционного перелома народ не включается в политическую борьбу. Кто же действует в каждый из четырёх этапов российского исторического круговорота?

Цикл начинается на излёте заморозка, когда строгость власти становится уже ненужной. Режим дряхлеет, в народе от послабления начинается брожение. Одновременно из правящего класса выделяются «либералы», мечтающие, возможно, даже о построении демократического правового государства. А может быть об ослаблении устаревших идеологических норм, мешающих бюрократу стать миллионером. Так или иначе, формируется различимый слой энергичных «прогрессивно» настроенных людей, лично готовых что-то делать — ради себя или ради страны. Именно они формируют новые тенденции в развитии страны и формируют идеологию периода «оттепели». Разночинцы, нэпманы и кулаки, теневики — они создают новую реальность, но до поры не осознают себя самостоятельной силой, не заявляют претензий на лидерство в обществе или реализацию своих прав, а наоборот стараются встроиться в заданные условия и по возможности мирно изменить порядки, сделав их более комфортными для себя.

Наверх с политическими претензиями вылезают совсем единицы, и часто это достаточно неприятные авантюристы либо маргиналы. Революция происходит, когда с одной стороны из-за разброда в правящем классе страна в какой-то мере теряет управляемость, а с другой стороны наиболее нетерпеливые «пассионарии»  — те самые авантюристы и маргналы — отчаиваются преобразовать старый порядок и приходят к выводу о необходимости взять власть. Консерваторы из правящего класса зачастую им тоже подыгрывают по принципе «чем хуже, тем лучше», надеясь использовать попытку переворота как предлог, взять власть в свои руки и навести прежний порядок.

Таким образом, революция происходит, ещё не вызрев по-настоящему: это очень заметно, что в России все революции недоношенные и почти случайные. В 1861 царь по собственной воле освободил крестьян, да ещё следил, чтобы помещики не притесняли бывших крепостных при разделе земли. В 1905 мягкосердечный император неожиданно пошёл на ограничение своей власти и созвал парламент. В 1917 так же неожиданно отрёкся от престола после каких-то не очень значительных беспорядков в столице: отречение выглядело почти капризом. Точно так же через 70 лет внезапно грянула перестройка, и неожиданно распались Варшавский блок и СССР.

Революция приводит к власти тех самых авантюристов и маргиналов: они оказываются во главе государства без наработанной программы, без осознания интересов класса, который они представляют, без представлений о том, что нужно делать. Результат — они набивают свои карманы, разрушают экономику и озлобляют против себя людей, в том числе и других «пассионариев». Революция быстро теряет сторонников. Так произошло и в 1992 году с либералами — и то же самое было в 1917 с большевиками, которые после переворота говорили о коалиционном правительстве, а в июле 1918 уже потеряли поддержку последнего из политических союзников — партии эсеров: революционеры банально перессорились и передрались. Революция во имя народа превращается в антинародную диктатуру: красный террор значительно трагичнее «семибанкирщины» и разгула олигархов, но процесс происходит точно тот же. «Простой народ» и бюрократия объединяются против «пассионариев», мешают им, в результате революция заканчивается расколом общества, в котором пассионарии в большинстве гибнут, другие инкорпорируются в новую, заморозковую власть.

Отдельные же пассионарии, раздавленные, униженные, во всём разочарованные, но не желающие быть за одно с уничтожившей их властью, уходят от политики — в творчество, искусство, в частную жизнь. Эта среда «побеждённых, но не сдавшихся» — это и есть интеллигенция. В отличие от народа, они всё понимают, и поэтому не питают иллюзий. Они не «ещё» не интересуются политикой, а «уже» к ней безразличны. Они грустны и лишены иллюзий. Их дети — дети разночинцев, расстрелянных большевиков, лучших людей своего времени — впитывают с младенчества принцип невмешательства в политику. Это и есть интеллигенция.

Их обвиняют в высокомерии, ненависти к народу и стране — но это всё пустое. Не ненависть, и не презрение это, а знание, уверенность в тщетности любого политического действия.

…А Россия, избавившись от самых опасных своих детей, возвращается на круги своя…

Происхождение Дьявола

Когда Христос изобрёл метод борьбы со злом — «кто понуждает тебя пройти с ним одну стадию, пройди с ним две» — зло в ответ изобрело дьявола. Оно перестало ненавидеть своих жертв, наоборот, оно стало их любить. Никто уже не понуждал никого проходить стадии или отдавать рубашку. Зло научилось ненавидеть только одного Врага — но зато ненавидело его люто. И во спасение душ человеческих, ради любви к людям и ненависти к Сатане, людей по-прежнему жгли и пытали.

Так же работает, например, классический антисемитизм. Сколько раз цитировалась фраза «ненавижу жидов, но ничего не имею против евреев»! А ведь и правда так — ничего они не могли иметь против каждого из по большей части незнакомых им людей. Они ненавидели нечто воображаемое, тайное, что, как им казалось, действовало руками евреев.

Или ненависть к Западу: люди, её исповедующие, ничего не имеют против Украины, или Грузии, ни против простых людей, ни против правителей. Они просто ненавидят Запад — и всё, что хоть как-то направлено в ту сторону, им приходится ненавидеть заодно. Они с удовольствием ездят в Европу и Америку, они часто замечают там что-то, что не мешало бы даже позаимствовать как полезный опыт. Потому что их Запад — такой же воображаемый фантом, как и сионский заговор или Дьявол.

Правда, в новое время зло сделало ещё один шаг — оно вовсе избавилось от чувств. Палач, пытающий не из ненависти или любви, а по обязанности или от скуки — это вклад XX века. Что ж, значит, всё ещё не самое худшее время у нас сейчас, бывали и похуже…

Все больны футболом

Вот что я понял, почитав френдленту. Футбол, как и Евровидение какое-нибудь (каждому своё) — усилители эмоций, катализаторы. Что может быть не так заметно обычно, то выходит наружу. (Что у трезвого на уме, да-да).

Под спудом у нас агрессия — вот и вышла агрессия. Под спудом у нас желание забыть о проблемах, о том, что все разные — и забыли, что кому-то надо поспать (детям в первую очередь), а агрессия оказалась направлена на тех, кто не радуется вместе со всеми. Ну и конечно на врагов: раздавим, навешаем и т.д.. У нас всё как война. И спорт не исключение. У нас даже из скрипки Страдивари сделали оружие победы.

В этом суть нынешнего времени: не решая проблем, делать вид, что их нет. Мы все вместе, мы все заодно, план Путина — победа России, Россия вперёд! — кричат они. Но и план — пустышка, и вместе мы только для вида. Энергия счастья, полученная от футбольной победы, расходуется на маскировку проблем, а не на их решение. Проблемы остаются, проблемы копятся.

Царь и бог

Позавчера совершено случайно влез в мою аську непрошенный незнакомец. Оказался англичанин (хотя кто его знает на самом деле?) Во всяком случае, русского он не знал, пришлось общаться на ломаном английском. Говорили совершенно неожиданно о политике. Всё-таки взгляд со стороны и ограниченность языковых средств способствуют взвешенности суждений. Мне очень понравилось, к чему мы пришли…

Президент — он, как говорят в России, «царь и бог». Бог — не тот всеблагой и всемогущий, творец всего, а в античном смысле: достаточно ограниченный, подвластный страстям и даже ошибкам. Но — бог. То есть некто гораздо более могущественный, чем обычный человек. Владыка судеб. Греки всю свою мифологию построили на капризах богов. Не продуманный план, а случайные ссоры, капризы и столкновения на Олимпе становятся причинами важнейших событий в мире людей. Да и когда боги устремляют взоры на землю и целенаправленно занимаются земными делами, тут тоже особенных благ не жди…

Вот и российское правительство, какими бы бы оно ни руководствовалось целями и желаниями, выглядит тем не менее как античный Олимп. Божественные помыслы редко становятся известны людям. Иногда до земли доносятся какие-то громы и молнии — эх, опять какая-то лахудра у Зевса пролила громокипящий кубок, жди беды! Боги управляют течением рек и движением ветров, направляют действия отдельных людей к одним богам только известным целям, но общего замысла своего боги людям не сообщают. Да и есть ли он, этот общий замысел? Эфемерная выдумка под названием «План Путина» — это на самом деле молитва о том, чтобы у президента хоть какой-то план был. Это такой символ веры: «Верую в Президента, Преемника и Их План, что ведёт нас от победе к победе». Так же призывали верить в своё время в партию, правительство и торжество коммунизма (верил ли кто тогда и верят ли теперь — вопрос открытый). Боги не говорят, что у них на уме. Они не сообщают нам своих намерений и целей. Но давайте помолимся, чтобы они хотя бы у них были, пусть и тайные, эти намерения и цели…

Может быть, Путин — добрый бог. Может быть — злой. Может быть — глупый или попросту неудачливый. Мы не знаем. Обо всём этом можно судить только по его намерениям, но именно это от нас скрывают. Предание публичности намерений власти — заранее, до начала их осуществления — и публичное же обсуждение этих намерений и средств для их осуществления — вот чего единственного нам не хватает для демократии. Но эта неясность и неопределённость является и главным оружием власти для управления народом. Отсюда и зажим свободы прессы, и контроль за бизнесом, и системная коррупция, и ритуальные поклонения Плану, и клановые разборки.

Получается, мы живём в древнем обществе? Отношение к верховной власти у нас напоминает древность: древнегреческий Олимп или какой-нибудь Древний Египет из полуфантастических-полуисторических романов детства. Но не только: ещё у нас практически античная демократия (свободы существуют, включая возможность влияния на власть, но доступны они только для высшего класса — людей, лично известных императору и ограниченных клятвой личной преданности ему; остальные люди политически бесправны).

Как же это мы так влипли? Сами ли мы это придумали и можем ли мы придумать себе власть по другому образцу? Или, может быть, как сказал мой английский собеседник, «something is ingrained»?

upd. Быков о том же, на самом деле.

— Коллизия «человек под давлением» принимается как данность, непреодолимость этого давления на общем уровне — тоже, и главным становится вопрос личного поведения в предложенных обстоятельствах. Эта коллизия, безусловно, в экзистенциальном смысле универсальна — но особый акцент на ней применительно к России, тем более сегодняшней, не кажется ли тебе натянутым и надуманным? Неужто нынешняя русская матрица не предоставляет достаточного количества «форточек» для достойного участия ли, неучастия?..
— Короткий ответ на длинный хороший вопрос: нет. Не предполагает. Все форточки кончились. О форточках можно договариваться там, где есть смысл. А в ситуации его утраты остались простейшие критерии: быть с теми, кого… или с теми, кто… Смыслы тем и хороши, что позволяют искать лазейки. А когда договариваться не с кем, тонкие различия исчезают.

То есть ещё один аспект необъяснимости Высшего Плана — в том, что становится «не с кем договариваться», любая деятельность становится бессмысленной — ну да, христианство именно этим и отличалось от древних религий, и от античности, что вводила историческую перспективу, давала общую цель всей жизни человечества. Возвращаясь к античности, мы эту цель, разумеется, теряем. А привыкли за две тысячи-то лет…

Границы дозволенного

«Нормальный человек демократических убеждений не пойдет за демократическим лидером, если он, не стесняясь, якшается с Кремлем или обнимается с убежденным душителем демократии. Самый замшелый коммунист вряд ли пойдет голосовать за своего лидера, если тот публично водит дружбу с антикоммунистом. Что делать, у обычных людей обычные человеческие понятия, лишенные политического цинизма и всепобеждающего расчета.» (http://ej.ru//?a=note&id=8093)

Это демократ и правозащитник (А.Подрабинек) пишет о Национальной ассамблее.

Экая спесь! Политические разногласия запрещают, выходит, даже общаться и проводить совместные мероприятия. (В своё время после пиршества в «Праге» на юбилее «Эха Москвы», где присутствовал весь политический бомонд, интернет заполнился ссылками с сакраментальными замечаниями: все они, дескать, одним миром мазаны, раз пьют вместе). Интересно, как тогда работать в многопартийном парламенте? Бойкотировать, как грузинская оппозиция, любой состав парламента, где у твоей партии нет большинства?

Понятно, что Национальная ассамблея работала в совершенно другой логике: речь шла не о борьбе между партиями, а о борьбе с государством, подавляющим всякую возможность независимой политической деятельности и в том числе партийной борьбы. Национальная ассамблея — это борьба за политику, за возможность политики в России. Но с другой стороны, не нужно ли в самом деле определять какие-то границы возможных контактов?

Мне кажется, не нужно, и вот почему. Политика — это любая мысль по поводу социальных вопросов. Она как таковая не имеет границ — ни внутренних разделений, ни внешних пределов. Попытка установить такие границы (например, запрещать себе общение с какими-то людьми из-за поддерживаемой ими идеологии) приводит к своеобразному «политическому апартеиду» — изоляции отдельных идей без конкуренции с другими идеями и последующему отмиранию нормальной политической жизни. (Собственно, к этому результату сводится в последние несколько лет и политика Кремля, и это один из самых главных негативных результатов правления Путина.) Любая идея должна быть обсуждена, пусть и оспорена, но включена в общее политическое поле.

Разумеется, формирование такого политического поля может происходить только в условиях некого — формального или неформального — кодекса поведения, общих правил взаимодействия: чтобы никто никому морду не бил, бойкотов не объявлял, и поводов к бойкотам и мордобитию не подавал. И это, вроде бы, было второй, не менее важной целью Национальной ассамблеи, сводящейся на самом деле к тому же: возможности существования нормальной политической деятельности в России.

(И как завидно смотреть на Украину: там уже давно возможны коалиции западных и восточных политиков, левых и правых, нам до этого ещё идти и идти…)

upd. Каспаров о том же: http://ej.ru/?a=note&id=8128

upd2. Ещё о том же:
http://alexey-ivanov.livejournal.com/18187.html?thread=39435#t39435
http://community.livejournal.com/namarsh_ru/2168038.html?thread=23511014#t23511014

О демократии и национализме

Вдруг вырвалось…

Мне кажется правильным и естественным построение nation state. Мне кажется, что нормальное государство должно быть национальным. Только так можно достичь и мобилизации без крови и насилия, и настоящей демократии. Но ясности в том, на какой основе — этнической, территориальной, иной — будет построена эта «воображаемая общность», nation, у меня нет. Мои собственные ощущения общности с людьми, боюсь, основаны в основном на том, что все мы эту самую общность ищем и не можем найти. Это действительно объединяет нас — даже русских с чеченцами. Мы пытаемся устроиться на этой земле, ищем способы самоорганизации, ищем конструкции управления, ведём дела и зарабатываем на жизнь, в общем (не беря крайности) не подвергая явно сомнению право всех нас жить здесь. Году в 1996-м в НГ, помнится, была статья Хасбулатова об истории и нынешней культуре чеченцев, просто рассказ — а меня поразило сходство с русскими. Те же проблемы, те же вопросы… Не то чтобы я считал Руслана Имрановича таким уж беспрекословным авторитетом — просто он показал, что можно и так эти вещи описывать.

Так вот, общность. Казалось бы, пора делать следующий шаг (двести лет уже пора!), но что-то мешает. Культурно мы все совершенно вросли друг в друга (местные особенности неизбежны, но общего слишком много), потребность осознать, что «мы — это мы, мы здесь хозяева», прёт изо всех щелей, но дальше ничего не получается. Робкие начальственные попытки с «суверенной демократией» и акциями «наших» смотрятся паршиво, движение «НАРОД» тоже как-то вяловато воспринимается, в структуры типа ДПНИ вообще понятно кто идёт… чего-то не хватает. Не сказано какое-то слово? Или есть что-то, что мешает? Пресловутая феодальная бюрократия, например (мой любимый враг, включающий уже все мерзости нашей жизни:))))? Она, конечно, заинтересована разводить всех во всех смыслах… и обманывать, и разводить по углам. Или что-то в «менталитете». Может быть, определившись с препятствием, можно будет найти то слово, которое в результате создаст нацию?..

Но это всё мои ощущения. Я при этом вполне понимаю, что нация — это общность, объединённая какими-то едиными и одинаково воспринимаемыми вещами. А отнюдь не моим пониманием этих вещей. И пока это общее понимание не вызрело, нации нет. А вызреть оно может совсем не так, как мне хочется…

Я вижу, например, ультранационалистов и «демшизу» как две невротических крайности, недоразумения, возникшие в незавершённом процессе рождения национальной идеи, как осложнения при родовых муках. Националисты и демократы должны быть союзниками, в моём представлении. Кто им это объяснит? Понемногу (Лимонов, Навальный, Белов…) эта идея куда-то проникает, возможно, невроз исчезнет и этим всё решится. А вдруг как-то иначе в результате выйдет?

Ещё, например, нация в моём представлении должна быть полиэтничной, объединённой только территорией и судьбой — ну вот дан нам этот кусок, мы тут живём, кто хочет работать на этой земле — тот наш. Чем проще, тем лучше. Любые трения внутри — этнические, классовые — это внутренние трения, не ставящие под вопрос тот простой факт, что мы тут живём.

Путин сделал глупость, что в 1999 стал пугать развалом страны: тем самым он поставил под сомнение «территориальную идентичность». Или Лужков с Крымом — то же самое. Нам нужно принять свою историю, понять, что всё произошедшее с нами — произошло, и в этом была своя логика, которая теперь уже утвердилась как логика истории, нашей истории. Нужно принять в том числе и границы, и наших соседей — понять, что в каком-то высшем смысле мы остаёмся вместе, и только признавая друг друга мы можем оставаться вместе, а не признаем — точно разойдёмся в стороны.

Но это всё опять же мои пожелания. А если вызреет вдруг «государство русских» с претензиями на Крым, восточную Эстонию, половину Казахстана и всё остальное — тогда я сразу становлюсь пятой колонной. У меня ощущение общности гораздо более общее: я русский, но мне одних русских мало. При этом Крым и Луганск мне вполне нравятся украинскими. Вдобавок от нынешних русских ультранаци слишком пахнет лаптями и глядят они не вперёд, а назад, на собственное прошлое, на корни, почти не замечая ветвей… Я могу воспринимать их как вариант, один из извивов (у всех есть буйные соседи, но они всё-таки соседи, что-то общее с ними есть), но не смогу принять это как общий объединительный мейнстрим.

Страна партизан

Дмитрий Львович Быков придумал альтернативу своей же теории о двух народах из романа «ЖД». Теория говорила, что в России живёт не один, а два или даже три народа — северные оккупанты (норманны, строящие авторитарную вертикаль), южные оккупанты (хазары, приверженцы свобод) и коренное население — никакое, вечно терпеливое, но кормящее и себя, и чужаков. Но так как в реальности все оккупанты как-никак рекрутируются из одного и того же населения, и «оккупационность» как черта характера не только не передаётся по наследству, но и ослабевает в поколениях (приедет человек покорять Москву, а дети его уже ворчат на приехавших позже — дескать, понаехали), поэтому народ получается всё же единый. Новая версия Быкова — не два народа, а два государства, одно из которых — «гетто» для оккупантов, оно же «власть».

Но мне это всё равно кажется не более чем шуткой (хорошей шуткой, сказкой, сатирой). Нет ведь на самом деле никакой границы, планки, отделяющей «гетто» от народа. Любого мелкого начальника взять (не только чиновника, но и начальника на производстве, даже на частной фирме) — инстинкты у него всё те же, что у губернатора. Он будет воровать у своего начальства и у него же выпрашивать подачку. От полученного сверху будет отстёгивать какую-то долю себе в карман, а остальное распределять между нижестоящими, которые в свою очередь так же выпрашивают, воруют и распределяют… И конечно коррупция и борьба с коррупцией — это одно и то же, Быков совершено прав, я полностью согласен. Это две почти идентичные формы всеобщего перетягивания одеяла. Но в том-то и дело, что всеобщего. Любой процесс управления, будь то бизнес или министерство или местное самоуправление или какое-нибудь ТСЖ, превращается в распределение сверху вниз с подворовыванием на местах. Мы даже западный механизм грантов умудрились превратить в разворовывание гуманитарной помощи, причём помощи, предназначенной нам самим. В 1990-х этот факт, кажется, не оценили, а теперь ясно, что у нас всё будет построено по этому принципу. Так нам жить привычно и естественно.

Но вот посмотреть на того же начальника в другой обстановке — например, дома, где у него ЖЭК свирепствует. Или на даче, где участок от притязаний местных властей надо защищать. Или в магазине. Обычный человек, как и все, и всё отлично понимает, и вместе со всеми терпит, и со всеми сопротивляется. Человек в некоторых ситуациях ведёт себя как угнетённый, а в других — как угнетатель. Это и есть механизм существования российского класса менеджеров, нашего административного рынка: вечная игра в «ты начальник — я дурак, я начальник — ты дурак». Сегодня министр может давать взятку водопроводчику, чтобы тот починил ему трубу в квартире, а завтра начальник водопроводчика пойдёт к министру за взятку выпрашивать повышенный бюджет для своей конторы, причём половину этого бюджета он прикарманит — а что, не зря же выбивал, старался? — а другую половину украдёт этот самый водопроводчик. И кто у нас главнее, скажите: министр или скромный труженик ЖКХ?

Моя подруга, сногсшибательная красавица, недавно обеспокоилась, почему женатые мужики ходят налево. Надеюсь, этот вопрос навсегда будет для неё сугубо теоретическим, но в её случае интересно другое: искренне пытаясь найти способ предотвратить увлечения супругов на стороне, она совершенно не сожалеет о многочисленных чужих мужьях, пойманных в своё время в сети ею самой. Между тем, думается, причина заметной доли мужских измен — в активности сторонних соблазнительниц. Не будем даже мечтать о женской солидарности («я не уведу чужого мужа, и тогда другая не уведёт моего»), но были бы женщины хотя бы последовательны и выбрали: им дороже свобода соблазнения или семейное счастье? Разумеется, такая определённость — тоже утопия. Но я к чему: русская воля — это та же женская логика. Свобода в строгом её понимании предполагает распространение неких принципов равно на всех людей, а воля в отличие от свободы — это «чтоб было так, как я сейчас хочу». Сегодня хочу, чтобы все мужики за мной таскались и оправдываю это природными влечениями, инстинктом продолжения рода и стремлением к прекрасному, а завтра выберу одного, и чтобы думать забыл о других бабах! И оправдаю это теми же самыми инстинктами и стремлением к прекрасному. Точно так же сегодня я готов дать кому надо, а завтра читаю в газете и ужасаюсь: кругом коррупция!

Так что не два народа, и не два государства. А два лица, две роли, две маски у каждого нашего человека. Мы — страна оборотней. Или вернее — страна партизан. Днём мы крестьяне, ночью борцы сопротивления. Голосуем на собраниях «за», а отвернувшись — что-то «отвинчиваем, откручиваем, отламываем». Жалуемся на взятки — а на следующий день взятки берём. Обличаем воровство, чтобы через неделю запустить руки по локоть в бюджет родной конторы.

Наш правящий класс — уникальный организм. Он грабит и эксплуатирует сам себя. И даже больше выгоды получает от распила бюджета, чем от прямой эксплуатации народа. А уж как выгодны административные войны! Ходорковского, кулака, раздербанили — и всё, да он один и был такой. А за таможню можно воевать и воевать, и всякий раз брать административную ренту: если не контрабанду возить, так с контрабандой бороться. Таким образом, российские менеджеры заинтересованы не в усилении эксплуатации пролетариев и крестьян, а наоборот в распространении своего класса на всё население страны. Что мы и наблюдаем вот уже лет 15. Пусть все станут менеджерами! В любом общественном туалете есть свой менеджер. Пусть каждый будет хоть маленьким, но начальником, и по праву грабит всех кто вокруг: ворует у высших и силой отбирает у низших. Это повысит административную ренту, в очередной раз сделает всех граждан соучастниками разграбления собственного имущества и окончательно исключит классовую борьбу, положив начало новому золотому веку.

О классах в России

С чего бы начать?

1. Основа — всё то же самое. Кордонский: административный рынок, распределённый образ жизни, ресурсное распределительное государство. И Восленский: номенклатура.

2. «Крестьяне» и «менеджеры» как неимущий и имущий класс. Кордонский уже показал, что «распределённый образ жизни» в России имеет всеобщий характер — фактически, в России нет разделения на город и деревню, все живут одним и тем же укладом. (А Глазычев показал, что у нас нет города, а есть только слобода). Тем самым у нас нет пролетариата, а есть некое преобразованное (слободское) крестьянство. Нет пролетариата — и так же нет буржуазии: не потому, что некому сыграть её роль, а просто самоосознание общества ещё пока не допускает буржуазии как отдельного класса. Рантье возможны только от власти, а богачи — это просто очень разъевшиеся ларёчники, сиречь «кулаки» — зажиточные «крестьяне». Это стало очень заметно в последние 8 лет, когда крупный бизнес, не сросшийся с властью и/или не подчинявшийся ей, был практически уничтожен. Это было такое же раскулачивание, как в 1930-е годы — что было бы невозможно, занимай буржуазия место класса-эксплуататора. Напротив, она очевидно была и сейчас остаётся эксплуатируемым классом, а хозяином-эксплуататором является Вертикаль. Собственно, «прегрешение» буржуазии и заключалось в том, что она «не делилась» своими доходами. Как только «крыши» стали «красными» и бизнес признал необходимость отчисления какой-то доли чиновникам, конфликт между бизнесом и властью утих.

3. Важно заметить, что раскулачивание только в нескольких случаях произошло драматическим образом (Гусинский, Ходорковский и т.д.). Другие бизнесмены были инкорпорированы во власть — как если бы кулака в 1930-е назначили председателем колхоза. Бизнесмен становился в таком случае признанным властью, уполномоченным от власти эксплуататором, но переставал быть буржуа, превращаясь в наёмного менеджера, фактически чиновника (см. знаменитую фразу Дерипаски о том, что всё своё он всегда готов отдать государству). Этот процесс может быть проиллюстрирован тем, что по данным О.Крыштановской в последнее время вход бизнеса во власть становится весьма активным, и с другой стороны чиновники также активно входят в органы управления компаний.

4. Эксплуататорская сущность правящего класса понятна — они реквизируют результаты труда «крестьян», распределяя прибавочную стоимость по своей вертикали (впрочем, и сами они участвуют если не в производстве, так в управлении, что также немаловажно: не только прибавочную стоимость они потребляют). Что является признаком входа в правящий класс? Очевидно, соучастие в эксплуатации: но в чём оно выражается? В последнее время в России чрезвычайно распространилась система оплаты труда в форме процента от заработанного. Вроде бы очевидно, что такая форма оплаты является эксплуатационной — нормы выработки («ноль», при котором процент не начисляется), ставка процента и само его вычисление зависят от работодателя, поэтому процент только привязывает работника к месту и делает его более зависимым. Тем не менее, процент считается «престижным», к нему стремятся как к некой пред-имитации собственного бизнеса (что очевидно неверно). В то же время нельзя не отрицать, что на проценте во многих сферах (из знакомых мне консалтинг, управление проектами, недвижимость) люди создают своё благополучие, зарабатывая больше, чем позволила бы им стандартная ставка заработной платы. Процент часто сопровождается специфической идеологией «успешного менеджера» — этот комплект «деньги плюс идея» и работает. Самое интересное в проценте — то, что он является вариантом «административного рынка», описанного Кордонским. Там распределение ресурсов сверху вниз также происходит с «отщипыванием» какой-то доли на каждом уровне. И отношения между уровнями такие же диалектические: то ли низы у верхов воруют, то ли верхи от щедрот нижестоящих одаряют. Взаимная выгода выше- и нижестоящих определяется результатом торга, и как и в настоящей торговле, результатом купли-продажи является обоюдная удовлетворённость. Таким образом, и результат «административного торга», и процент, получаемый «успешным менеджером», являются одновременно и средством распределения общей прибыли класса, и механизмом эксплуатации нижестоящих менеджеров вышестоящими. Эта самоэксплуатация — самый интересный феномен в нашей реальности. Благодаря ей у «пищевой цепочки» эксплуатации не существует финального звена: все едят всех, и вместе с тем все со всеми делятся. Ещё одним вариантом этой же диалектики является пара коррупция + борьба с коррупцией: коррупция позволяет коррупционерам повышать свой личный процент, персональную норму властной ренты, а борьба с коррупцией — мера ограничивать зарвавшихся, перераспределяя ресурсы в обратном направлении. Тем самым что коррупция, что борьба с ней являются только формами одного и того же перераспределения, вариантами действий в ходе административных торгов.

5. Спецификой такого положения дел является шаткость положения любого менеджера: процент может быть урезан сверху, кормушка отнята. Излишки вкладываются не в расширение исотчника благосостояния (да и как можно расширить кормушку, если не ты её строил?), и не в накопление, а в потребление. Отсюда консьюмеризм, так распространённый в правящем классе, и как следствие консьюмеризма — фетишизм. Если у кого-то есть «Бентли», это говорит о его статусе — значит хоть когда-то он имел доступ к достаточно большой кормушке. Сама по себе кормушка статуса не даёт — она вещь временная, почти случайная. Успешность заключается не в должности, а в личном преуспеянии, в том, что успел урвать, пока давали.

Sexual revolution

К этому…

Вот у французов любовник/любовница — практически социальный институт. То, что у кого-то есть связь вне брака — не вызывает однозначного осуждения: потому что нормально, бывает. Они привыкли к этому стереотипу. Хотя, уверен, верность супругу во Франции — такая же обычная вещь, как и везде. Они просто придумали себе институт и используют его по мере надобности.

Это феноменально, но, кажется, мало кто обращает внимания, что в социальном плане последствия событий 1991 года — не изменения экономического уклада (это как раз сейчас возвращается к прежнему государственно-ресурсному стилю управления, по крайней мере в отношении крупного бизнеса), а радикальная смена положения в области брака и семьи.

Кавказ перешёл к многожёнству. В исламе разрешено иметь нескольких жён, а на нашем Кавказе, как говорит Латынина, это решается так: мужчина живёт в одном доме с «первой женой», а другие жёны живут у своих родителей. При этом супруг их тоже обеспечивает, как и положено. Специфика Кавказа — бедность и абсолютное господство мужчин в обществе. Поэтому бедные женщины, не имея возможности обеспечивать себя (потому что такую возможность вообще мало кто имеет, а женщины на Кавказе тем более), вынуждены искать себе мужей, способных их обеспечить. Имущественное расслоение приводит к тому, что богатый может обеспечить нескольких жён вместе с их родителями, а бедный — он бедный. То есть здесь изменение произошло под воздействием в большей степени экономических реалий, а культурные и религиозные традиции помогли придать этим изменениям такую вот форму. Но в принципе, это тоже самое, что во Франции. Будут они побогаче — пойдёт эмансипация, будут женщины- политики и бизнесвумен, и «многомужество» рано или поздно тоже войдёт в обиход.

В России же произошёл взрыв «гражданских браков», возникла гораздо большая свобода отношений, чем в советское время, и исчезла привязка «новая семья — собственная квартира». Последнее достаточно понятно, это опять же экономика: рост цен на недвижимость, усиление миграции из деревень и малых городов в областные центры и кризис социального жилья, вызванный фактическим банкротством государства (дважды: в 1991 и 1998) привели к тому, что люди ютятся во временных съёмных жилищах или живут с родителями. А вот гражданские браки — почему при СССР такой массовой практики не было? Ведь вполне обеспеченные люди живут в собственных квартирах (пусть даже съёмных, но по многу лет на одном месте), заводят детей, не регистрируясь в ЗАГСе и не венчаясь по церковному обряду.

И сексуальная свобода: родители ведь, надо думать, по-прежнему боятся за своих детей, по-прежнему рады бы «держать и не пущать», а выйдешь в полночь на улицу — везде полно пьяных целующихся подростков…

Общество, очевидно, было готово к тому, чтобы не осуждать или хотя бы терпеть всё это: но такие случаи при советской власти вызывали именно всеобщее осуждение — а теперь все вдруг привыкли. А раньше — партия, что ли, мешала? Непонятно… Или так сыграло падение благосостояния (а поэтому и авторитета) старшего поколения? «Не можешь подарить квартиру — так хоть трахаться не мешай»?

McEwan

Дочитал «Цементный садик». Ощущение как после Мураками какого-то. Или Кобо Абэ. Странно, что-то совсем чужое, и совсем непонятно, что к чему.

Я тут как-то рассказывал Денису Турову про Макьюена, и вдруг понял, что не могу сказать, чем он мне нравится — не знаю, не придумал ещё. Сказал «психологизм». Но это неправильно. В той же «Субботе», последнем романе, конечно, на психологии всё построено, но это какая-то совершенно обычная психология, понятные движения обычного человека. Или даже «Дитя во времени». Нет тут ни Камю, ни Достоевского: ни Ставрогина, ни Раскольникова, ни капитана Лебядкина. А есть обычные люди, и психологический анализ такого обычного человека — Макьюен заставляет меня обращать внимание на те свои стороны, к которым я настолько привык, что уже забыл них…

Ещё у него бывает — символизм. Или как это назвать. «Внутренний» и «внешний» сюжет с чёткой аналогией между ними. В «Субботе» житейские противопоставления «врач — пациент», «бандит — жертва», «богач — бедняк» накладываются на международную политику, на роль Европы в мире, на войну в Ираке. В «Черных собаках» точно так же (собаки — два тоталитарных чудовища, насилующих человека, коммунизм и фашизм etc).

Конечно, были у него романы и без этого «внутреннего сюжета» — тот же «Амстердам» или «Искупление». Но там всё равно был второй смысл, пусть и не увязанный напрямую с «явным» сюжетом. «Искупление» (как я его воспринимаю) посвящено разработке стиля Вирджинии Вулф (самое важное — представить, как она описала бы войну, ту, которой всегда боялась и от страха перед которой покончила с собой). «Амстердам» — роман о музыке… хотя там тема Европы, конечно, звучит тоже: музыкальная тема.

Так вот. А в «Цементном садике» ничего непонятно совсем. Мне всё время казалось, что есть какие-то символы, и я ждал, когда они раскроют свой смысл. И смерть отца в то время как герой спускается в подвал чтобы заняться мастурбацией, и забетонированный труп матери в том же подвале, и превращения младшего брата то в девочку, то в младенца, и секс со старшей сестрой — всё это отличные символы, понять бы только, к чему они тут. Символы так и остались непонятными. А без них остаётся просто история о неблагополучной семье, придавленной смертью родителей…

Но как раз в этом происходит чудо этого самого «обыденного психологизма». Макьюен умудрился пройти между всеми сциллами и харибдами — он показал этих несчастных, в общем-то, если глядеть со стороны, детей — счастливыми, их недолюбовь, выглядящую то безумием, то жестокостью, то равнодушием — настоящей любовью: её чувствуешь, когда читаешь. При этом реальность не скрывается, наоборот, она бьёт в глаза. Но отвратительный, грязный и прыщавый мальчишка всё равно вызывает наше искреннее сочувствие, хотя мы ни на миг не забываем, что от него воняет. Отсюда и возникает настоящий сюрреализм — круче, чем в какой-нибудь «Стране приливов». И когда приезжает полиция, и в сознание читателя врывается реальность, словно пробуждаешься — и не понимаешь: ведь только что всё было так хорошо… Смердящий на весь дом труп в подвале, секс между братом и сестрой, мальчик превратился в девочку, а потом в младенца, дети забросили школу, живут в трущобе, последнем доме из целого квартала, питаются чем попало, на кухне гниёт мясо, вьются тучи мух — всё это ужасно, и всё же, всё же…

И начинаешь думать — что же произошло? Откуда это раздвоение сознания? Почему ужасное так легко воспринималось как нормальное, несчастье казалось почти счастьем? С чего всё началось? (собственно, вопрос всегда один и тот же: в «Субботе» это был вопрос, когда возникает ответственность врача перед пациентом).

Потрясла ли детей смерть родителей и одиночество? Нет, их робинзонада, оторванность от мира начались ещё при жизни родителей. В конце концов, собственно сам «цементный садик» создал их отец. А то, что смерть родителей прошла для них рутинно и почти незаметно, стала не столько трагедией, сколько игрой и приключением — это почему? Как могли они остаться одни — где в это время были соседи, родители приятелей и одноклассников, где была школа?

Странно, что этими вопросами задаёшься, принимая как данность реальность происшедшего. Описанная Макьюеном ситуация при всей её резкой абсурдности кажется вполне возможной, естественной. Неужели это и правда естественно? Подумав, приходится ответить: пожалуй что так. Каждый человек — остров. Каждый выходит в мир, не считая этот мир своим, и все люди вокруг — они и правда чужие. Каждый — один. Ниточки, прикрепляющие нас к социуму, к его логике, его привычкам, его правилам, очень тонки и ненадёжны, их легко оборвать. Мало друзей, нет гостей, дом на отшибе — и всё, этого довольно.

Что спросят у этих детей в полиции? О чём подумают социальные работники в органах опеки? Они увидят только привычные для них схемы: брошенные дети, трущобы, бедность и разврат. Они не заметят в детях их увлечений, их такой странной любви, не заметят всей их жизни. И может быть как раз поэтому та же ситуация сможет повториться опять и опять.

Коммент

Язык как система — избыточен, говорят лингвисты (более точно мысль у Пинкера надо сыскать). И поэтому утверждение, высказанное на языке, почти всегда осмысленно и тем самым верно. Есть свобода или нет свободы, и то и другое в каком-то смысле правда. Играться парадоксами такого рода какое-то время может быть весело, но рано или поздно становится скучно.

Всегда есть соблазн, конечно, пободаться с определениями (что такое свобода? что такое демократия? является ли коррупция проявлением свободы или наоборот?), но какой в этом бодании толк, если как ни определи свободу, но в каком-то смысле она всегда есть, а в каком-то её никогда и нигде нет и не было?

А можно даже сделать так, чтобы в одно и то же время взаимоисключающие фразы были верны, и не мешали бы друг другу. Например, в Афинах была демократия (значит есть свобода), но было и рабство (то есть одновременно нет свободы). Точно так же у нас — правящий класс избирает себе президента (кто поспорит с тем, что нынешняя власть отвечает интересам бюрократии? значит, есть свобода), правящий класс воздействует на власть (и нет никакого авторитаризма), и даже (при помощи коррупции или прямо не исполняя закон) сопротивляется порядку, который пытается установить государство. И что особенно чудесно, это сопротивление получается совершенно естественно, потому что и коррупция — это они, и государство — это тоже они. Чудесная идиллия самоуправления и диалектической гармонии, этакая национальная рефлексия. Ну а, скажем, рабы — их демократия не касается. Но это не так уж существенно: ведь в нашем обществе границы классов размыты, сословная принадлежность достаточно условна, и каждый может хотя бы попытаться пролезть на самый верх. Можно так рассуждать и так описывать наше общество? И так тоже можно.

Но всё это, конечно, только досужие разговоры. Совершенно прав Дмитрий Львович: всё у нас есть. И свобода есть, и рабство есть. И право, и бесправие. Всё разумное действительно. И закономерность есть, и одновременно неопределённость есть, прямо как в физике. То есть как в природе. Как везде.

Втихомолку

Закончил «Чёрных собак» Макьюена.

Две собаки, воплощения зла, живущего в наших душах, ждущего своего часа («где-нибудь в Европе, в иные времена…»); и Майданек, где погибали евреи, но именно евреев советские власти вычеркнули из списков жертв; и мальчишка-провокатор с красным флагом, и гопники с наколотыми свастиками… Я подумал, что политика Европы всегда будет антироссийской, пока мы не стараемся избавиться от этого зла в себе. Мы носим в себе зло тоталитарного прошлого, а они своё тоталитарное прошлое изживают, вытесняют на периферию, стараются отстранить его от себя, сделать чужим — в результате всё зло становится нашим: это мы последние, кто ещё не отрёкся от зла.

«Стоило ей только прерваться на минуту и перестать нести восторженную чушь, паузу тотчас заполнял Бернард — высокопарными банальностями, воинственно-звонкой фразеологией из марксистско-ленинского арсенала, всеми этими «фронтами», «наступлениями» и «врагами»…» Утешение только в том, что наше зло — то же, что носили и другие, да и сейчас носят. Между восторженной чушью и бесчеловечными высокопарными банальностями, мешающими, например, видеть в войне трагедию отдельных людей — так сейчас стоим мы, но так и всегда стояли люди.

В эпопее, закончившейся избранием Путина главой ЕР, слишком много рабского. Я вот всё думал: о чём они там говорят друг с другом на съезде? Ни один из них не стал самостоятельным или сколько-нибудь ярким политиком, работая в ЕР. Многие пришли в партию, уже будучи состоявшимися людьми, но новых интересных политиков партия не породила. ЕР не является самостоятельным субъектом политики, они — лишь только лояльное думское большинство, выполняющее чужую волю, а их собственные инициативы чаще всего были только пародией на слова того же Путина или решения правительства — ЕР пыталась угадать монаршую волю, доводя идею до какого-то нелепого реакционного абсурда, а потом сама же отказывалась от своих предложений. О чём им говорить? Они пытались придумать себе программу, но выдумали только «План Путина», заключающийся в простой известной фразе «что бог (в данном случае Путин) ни сделает, всё к лучшему». И вот эти политические мертвецы наконец публично признали, что без Путина они ничто, и стали униженно просить его володеть ими. И даже в этом они нашли способ особенно унизиться: ввели пост беспартийного председателя партии. «Не хочешь вступать, не хочешь быть с нами — не надо, ты только приди и властвуй». А самым мерзким в этой убогой тягомотине мне кажется даже не их рабская униженность, а согласие Путина. Всё же как ни вызывает омерзение раб, расстилающийся перед господином, но господин, наступающий на униженного раба, ещё противнее.

И теперь ещё более вероятным стало возвращение России к авторитаризму, к бесчеловечному и унизительному для людей правлению, вот что самое неприятное. То, что нужно выдавливать из себя по капле, сегодня на съезде ЕР это пили бочками. То, с чем в своей душе нужно бороться, они гордо выставили напоказ. И что с ними такими делать?

А ещё…

Почему-то всплыла строчка «…и не пил только сухую воду». Сухую воду… Сухую водку… Сухое красное… Откуда это взялось, что некреплёное вино называют сухим (а креплёное — не мокрым, а крепким)? «Святый крепкий, помилуй нас…» «Пора обращать эту воду в вино…» Смутные ассоциации.

Бог — растение. Точнее, растения. Быть может, все растения вообще.

Недаром подсознание фантастов рождало могущественные разумные травы и цветы, желающие путешествовать между мирами…

Бог-отец явился Моисею в виде куста, неопалимой купины. А ещё раньше в раю Адаму и Еве было запрещено трогать Древо познания добра и зла: символ божестенности. Они не знали, что это и был Он, но «посреди рая» кто ещё мог быть? И это Его они ели, и это был их первородный грех.

Бог-сын нарочно принёс себя в жертву. Но не только на кресте — символом жертвы была и Тайная Вечеря, где Он сказал «се кровь Моя и плоть Моя». Хлеб, полученный из семян злаков, и вино, полученное из винограда. Отец — куст. Сын — вино и хлеб. Он сам скормил им себя во второй раз, прошёл с ними две стадии вместо одной, и в этом был знак искупления.

Отсюда и притча о злаках и плевелах. Отсюда же о смоковнице…

Всё-таки о политике

Ещё в ЖЖ начал думать о том, как смутно похожи все странные наши проявления. И безостановочное хапанье, и безумный бесконечный штурм Москвы выходцами с периферии, и самоубийственные периодические репрессии…

Помнится, я читал ЕЖ и подумал, что Латынина просто меня цитирует: «Нам говорят: «При Ельцине вместо свободы прессы наступила вседозволенность»… А теперь у нас другой вид вседозволенности: не у журналистов, а у слуг государства.» А у меня почти на месяц раньше было «Всем известен тезис о том, что демократия в России в 1990-е годы многими была понята как «вседозволенность», и дескать поэтому демократию нужно ввести в какие-то рамки. Но вот прошло восемь лет, как демократию у нас вводят в рамки, и мы видим, что и идея вертикали власти, сильного государства и т.д. точно также многими понимается как вседозволенность — в этом случае как право на произвол от имени государства.» Эта вседозволенность — тоже всё про то же.

И ещё мне подумалось, что Радзиховский выхватил это прямо из моей головы: «Тут всего одна невиннейшая подстава — «мы». Кто эти «мы»?»

У нас народ не имеет первого лица, кроме физиономии правящего монарха, и только тогда все признают, что это, скажем, «мы ответили Америке на предложения по ПРО», хотя при чём тут на самом деле мы? Это как раз «они»: правительство. Мы не считаем окружающих — «своими», мы то и дело находим среди них «чужих». «Мы» неопределено, и везде оказываются «чужие», и поэтому наш народ постоянно дерётся сам с собой, грабит себя, ест себя самого. Это, если угодно, национальный дискурс, проблема несформированной нации.

Или иначе: собственность. На самом деле это очень близкие вещи, потому что «мы» — это «те, которые свои», а собственность — это тоже «то, которое своё». И, что особенно важно, «а всё остальное — чужое». В отношении собственности как раз не хватает этого второго: слишком стало привычным, что «всё вокруг колхозное» — или барское, или царское — «и всё вокруг моё». Вот, в 1990-е из головы придумали либерализацию и приватизацию, всем всё было ясно, все понимали, что будет трудно и сознательно шли на это, верили даже и в шоковую терапию, но тут вдруг оказалось, что какие-то наглые «бизнесмены» начали распоряжаться нашим добром! Это-то не додумали. Психологический штрих: если по царской воле и назвать «госкорпорация», то можно хоть весь стабфонд украсть. А вот если то же самое, но в форме ООО или тем паче ЗАО или СП, то тут уже совсем ничего делать нельзя. Такая вот казуистика требуется, чтобы уважить чувства народные. И это дискурс либеральный, тоже известный — тема воспитания в народе правильного отношения к частной собственности.

А есть ещё вопрос воли: то, что воля у нас часто — бунт, разрушение, и обязательно воля всеобщая. А вот воля частная, частный бизнес, вообще любая частное действие — воспринимается как «антиобщественное» уже потому, что не является коллективным.

Всё это пока что ошмётки, но однажды я придумал этот пост целиком, а теперь забыл — как бы и эти ошмётки из головы не вылетели…

PS. Кстати, сюда же нужно — про административную реформу как способ уничтожения ресурсного государства. «Для архитекторов реформы принципиально важными были два момента: первый — не допустить агентства к принятию стратегических решений, ибо их участие означало возврат к старым коррупционным схемам. Второе — не допустить министерства к реальному распоряжению деньгами… Такое правительство должно было перейти на результативную модель управления… вместо затратной.» Это — чтобы в очередной раз поговорить о благих изначально намерениях Путина. Тоже известная и старая тема…