Про бельков

Нет, я всё понимаю, и я ненавижу жестокость. Добычу бельков надо было, разумеется, прекращать, тут нет никаких сомнений. Хотя о том, что кто-то лишится заработка, тоже думать надо — но это проблема решаемая.

Я о другом. Меня заспамили бельками в аське с марта. И присылали ссылку подписать петицию — про Канаду.

Между тем, как пишет Комсомолка и подтверждает Белуна, охота на гренландского тюленя, и в том числе на детёнышей, запрещена в России приказом Минприроды в конце февраля, и почти одновременно были зарегистрированы в Минюсте новые  Правила рыболовства для Северного рыбохозяйственного бассейна, утверждённые приказом Росрыболовства аж 16 января (там сказано, правда, не о запрете, а об ограничении, ежегодно устанавливаемом совместной российско-норвежской комиссией; «Новая» пишет, что 25 февраля они были опубликованы в «Российской газете» — не нашёл, возможно там уже другая формулировка), так или иначе это было всеми воспринято как практически полный запрет охоты на бельков. Путин на заседании правительства 25 февраля назвал забой бельков «кровавым промыслом», и чиновники сразу обещали запретить забой не только новорождённых детёнышей, но и до одного года. Росрыболовство подписало такой приказ в марте, из чего Путин, судя по сообщениям, снова устроил маленькое шоу.

Невыясненным, правда, осталось, почему закон, принятый Думой и одобренный СовФедом ещё при Ельцине, пролежал неподписанным все два срока Путина, остался Медведеву и так и не подписан до сих пор (решение о запрете забоя тюленей принято ведомственными приказами), и почему в 2007 году, при президенте Путине, подписывались большие контракты на добычу белька и т.д. (обо всём этом см. на сайте Белуны)… И самое интересное: флэш-моб про бельков начался, как показывает Яндекс, в конце февраля, а основная волна прошла в начале марта:

Пульс блогосферы

На сайте, где собираются подписи против забоя бельков в Канаде и ссылка на который рассылалась по рунету, сейчас собрано 126469 подписей, и в среднем добавляется по 3000 в день, причём в основном из России. Подписи собираются с 5 ноября прошлого года, но 90% подписей собрано с начала марта (4 марта их было 12500, почти точно в 10 раз меньше, чем сейчас). До 24 февраля включительно было собрано только 3579 подписей, то есть менее 3% от того, что есть сейчас: менее чем за месяц собрано в 30 раз больше, чем за три с половиной месяца до того.

График сбора подписей

Почему «народный протест» возник только тогда, когда начальство высочайше соизволило, когда протест уже не касался ни архангельского губернатора (чья администрация, как сообщает та же Белуна, рекрутировала забойщиков из безработных и ранее судимых людей), ни медведвской шубы из белька, — и когда это стало удобно Путину как повод для пиара? Что за нашистские манеры? И почему сейчас идёт вторая волна флэш-моба под лозунгом «бельки спасены», хотя в Канаде пока что никаких изменений не было, а решение в России, как сказано, было принято до всяких протестов?

Не думать же, в самом деле, что флэш-моб был организован для поддержки Путина, и искренний протест людей против жестокости был использован для повышения падающих рейтингов?

В чём ошиблись американцы, или ещё раз о том же

«Камышовый кот» — моё домашнее прозвище. Поэтому я и включил во френд-ленту «Блог Камышового кота».

Намедни тёзка поднял важную тему, но не докопался до глубин. Началось всё, правда, несколько раньше, с мелкого наезда на Америку в одном из довольно давних его постов. «Почему пуштуны не возвращаются из пакистанских лагерей беженцев в Афганистан, если Америка несет туда свою демократию?» — издевательски спрашивал Reedcat. Его наезд был некорректен — в том конкретном случае героиня репортажа из National Geographic, о которой шла речь, домой как раз вернулась, но это был только конкретный случай, вопрос же об «экспорте демократии» повис в воздухе. Вчера наконец я увидел в ленте обещанный тогда отдельный пост о демократии — но, увы, полноценного спора всё равно не получилось. А между тем дело стоит того, чтобы разобраться. Выношу из своих комментов куски и дописываю наново.

1. Демократия как процедура и современная демократия

Мне кажется, в применении слова «демократия» имеется определённая путаница: одним и тем же словом называются различные вещи: демократия как процедура и современная демократия.

Демократия-процедура, система сдержек и противовесов (основные принципы — публичность, ответственность власти, выборность власти, сменяемость власти, разделение властей и т.д.) возникает там, где существует множество самостоятельных субъектов какой-либо деятельности, экономической или политической, или необходимость согласования интересов каких-то групп. Например, в Великом княжестве Литовском и Речи Посполитой была проблема неоднородности населения и в том числе дворянства (почти пополам: православные и католики, русины и поляки). Кроме того, имела место феодальная раздробленность, с присущим ей натуральным хозяйством — то есть акторы, субъекты были самодостаточны — включая возможность вести междоусобные войны, собирая ополчения из своих крестьян или привлекая за плату, например, казаков из Сечи. Отсюда — сейм, выборность короля и т.д..

Демократия как процедура, однако, не является единственным решением вопроса. Разноголосицу множественных субъектов можно разрешить и при помощи деспотизма: в соседней с Литвой России разногласия мелких князей были (отчати при помощи Орды) подавлены, и князья были выстроены в вертикаль (ярлыки на княжение, дани). Тоже метод.

Но важно, что демократия в Афинах, Древнем Риме, в Литве и Польше, или вечевая демократия в Новгороде — это был инструмент согласования интересов немногочисленных субъектов (десятки, много если сотни). Причём субъекты эти часто были независимы друг от друга. Современная демократия должна согласовывать интересы миллионов, при условии гораздо большей связности и взаимозависимости. И по-прежнему использовать для согласования различные обсуждения, голосования и т.п. уже невозможно. Разница — как между монопольным сговором и свободным рынком. Равновесная цена на рынке не устанавливается голосованием. Людей стало так много, что даже меньшинство оказалось большой группой, запросы которой нельзя игнорировать.

Поэтому современная демократия — вещь совершенно другого рода. Сходство, конечно, имеется (множество субъектов, согласование интересов и т.п.), но реализация и условия в корне различаются. Современная демократия — это некая общность менталитета, осознание всеми людьми того, как демократия работает, и желание жить в соответствии с ней, то есть в уважении к интересам других членов общества. Вопрос выборности власти, сменяемости и пр. становится вторичным, а на первый план выходит “коммуникабельность”, “договороспособность” каждого человека и общества в целом.

2. Экономическая основа демократии

Итак, основа для возникновения демократии — это потребность урегулировать разногласия между свободными самостоятельными субъектами или группами. В рабовладельческом обществе или при феодализме свобода была доступна меньшинству, поэтому существовала возможность демократии античного типа — форумов, парламентов и других благородных собраний.

Капиталистическая свобода — это правовое равенство всех людей, миллионов индивидов. Каждый свободен принимать решения, каждый отвечает за себя. Степень неопределённости в обществе резко возрастает — каждый имеет самостоятельное влияние на будущее, каждый принимает решения. Возрастает и степень взаимозависимости членов общества друг от друга. Таким образом, современная демократия — это общество экономически свободных равноправных людей, занятых в капиталистическом производстве. Демократия — политическое лицо рыночной системы, политическая форма, к которой неизбежно прибегают страны со свободной экономикой — потому, что свободный экономический субъект не может сосуществовать с диктатурой и иными формами принуждения.

3. Альтернативы демократии

Однако и при капитализме по-прежнему верно, что если свободы нет, или если свобода субъектов ограничена, то демократия не имеет смысла — несвободный субъект (кто не имеет или не желает свободы) не может участвовать в принятии решений, а если навязать ему такую роль, демократия выродится в фикцию и не принесёт блага.

Как уже было сказано, демократическая процедура — вовсе не единственный способ урегулировать разногласия. Другим вариантом всегда является деспотизм, единовластие. Однако это вовсе не всегда достигается насилием и принуждением. Бывает власть главы семьи или рода — когда дети слушаются родителей, младшие подчиняются старшим. Это единовластие добровольное. Бывает такое же добровольное подчинение религиозным правилам и священноначалию. Шире, любая идеология может служить сплочению людей и их совместной и согласованной работе через отказ от самостоятельности ради некоторого общего блага.

Также не следует забывать о ситуациях, когда демократия явно неприменима. Например, это ситуация войны. Война исключает личную свободу, исключает соответственно и демократию. Ещё один пример — ситуация, связанная с нехваткой жизненно важных ресурсов: в том числе послевоенная разруха, продукты по карточкам и т.п..

Свобода всегда сложнее организована, чем деспотизм. Поэтому любое расширение пространства свободы приводит к соблазну всеобщего подчинения одной личности или общей идее. После создания системы национальных государств в Европе в XIX веке и распространения общегражданских свобод на большинство населения, такой соблазн охватил большинство стран в первой трети XX века. В ситуации, когда индивидуальная свобода была ограничена последствиями Первой мировой войны, возник соблазн скрепить нации идеологически. Так возникли фашизм, национал-социализм, коммунизм. Только Вторая мировая война с её ужасами, в том числе Холокостом, убедила людей, что этот путь ошибочен. После войны в Европе и во всём мире развиваются демократии.

4. Экспорт демократии

Свободная капиталистическая экономика, понятное дело, это не то, что можно ввести законом или указом — институты рынка, существующие не на бумаге и не в залах торжественных заседаний, а в головах всех участников экономической жизни, создаются долго и мучительно — уместно вспоминать скитания евреев по пустыне, и точно так же поколения должны пройти для создания рыночной инфраструктуры. И так как только на основе экономической свободы индивидов может существовать современная демократия, то и демократия также должна вызревать в каждом народе годы и десятилетия.

В таком понимании демократии, конечно, никакой её “экспорт” невозможен. Если американцы и вправду думают, что возможно быстрое построение демократии “с нуля”, это, конечно, ошибка — впрочем, ошибка частая в истории, тут они повторяют и СССР (с знаменитым прыжком из феодализма в социализм), и Петра I, пытавшегося в России завести европейские порядки.

Однако мне кажется, что по факту Америка преследует цель не установить демократию (так как это процесс очень небыстрый), а только способствовать её зарождению и развитию. Они делают первый шаг — устраняют деспотизм — и поэтому считают, что правы. В самом деле, разрушение диктатуры, уничтожение этого препятствия для свободы, пожалуй, может и даже должно приближать к демократии. Но если в чём есть ошибка в действиях США — так это в том, что они несут с собой войну, а война препятствует демократии не менее диктатуры.

5. Разница в деталях

Боюсь, что, как и Redcat’у, всё это покажется слишком мелкими и несущественными деталями. Американцы же неправы? Да, неправы. Они же вовсе не благо принесли в Ирак и Афганистан? Да, несомненно. Ну и всё. Антиамериканизм удовлетворён, а демократия нужна была только к слову… Мне же хочется, чтобы демократиюпонимали лучше как идею и не мешали её с чем попало, да и американскую демократию — работающую, действительную демократию! — понимали как следует. Только что я могу?

Этническое

Перечисляя еврейские фамилии из состава ЦК партии большевиков, надо всё же отдавать себе отчёт…

Если ограничивать еврейством значение, например, Троцкого как политика, или даже просто выделять еврейство как сколько-нибудь значимый признак, определявший его поведение — то, будучи последовательным, нужно так же выделять еврейство Мандельштама или Бродского, эфиопство Пушкина и т.д.. Если мы готовы признать Пушкина нерусским, если не жалко отречься от него — Ok, полный вперёд. Если же человека мы будем оценивать по тому, что проявлялось в нём, органичной частью какой среды он был, и что он сделал в своей жизни, тогда — Пушкин, разумеется, русский поэт, и Мандельштам и Бродский — тоже русские поэты (поскольку ими был жив русский язык, в русской среде они возникли как поэты, русское образование получили и к русской культуре принадлежали), и, увы, Троцкий, Каменев, Зиновьев — такие же русские политики, как и Ленин, Сталин, Николай II, Керенский, Милюков, Корнилов…

Это интересно, почему так много людей, вышедших из еврейской среды, оказались в революции. Но были ли евреи-большевики — евреями? Судя по всему, они были просто люмпены, оторванные от всех корней, в том числе и этнических. (И понятно, почему именно еврейской судьбой это часто было в России: давила и религия, раз ушёл, то навсегда; давила и среда, выковывая из жертв погромов главарей террора). Мне кажется, что гораздо важнее найти общее между евреем Зиновьевым и грузином Сталиным, чем между любыми евреями в любом большевистском или другом левацком комитете. А общее там — насилие, «классовое сознание», готовность на убийство и на оправдание убийства — это ли еврейское в них? Отнюдь. Но это отлично объединяет их с матросами и вернувшимися с фронта солдатами (то есть очумевшими от незнакомой среды и насилия, вырванными войной из общины крестьянами — такими же по факту агрессивными люмпенами). Это отлично объясняет всеобщий террор, и главенство большевиков в этом терроре.

И это всё те же зады, всё та же развилка между нацией-этносом с одной стороны и нацией культурной и экономической с другой, окторые мы жуём уже сто лет. Идея этнически чистой нации, нации-этноса, возникла, судя по всему, в середине XIX века.  Миллер говорит, что именно во второй половине XIX века возник новый тип антисемитизма — «модерный антисемитизм»:

Раньше считалось, что еврей слаб, непродуктивен и из него надо сделать человека, как мы… Как мы знаем, выкрестившийся еврей в правовом смысле и в Российской Империи переставал быть евреем. Что такое модерный антисемитизм? Это принципиально иная вещь. Еврей становится плох потому, что он силен, хитер, лучше других умеет управляться в новом капиталистическом мире и еще, гад, научился прятаться, так что его даже и не различишь. И поэтому неважно, что он говорит по-русски, что он крестился и т. д.

Откуда это взялось? Можно представить, что такой была реакция только что создавшихся европейских наций, унифицировавшихся и создавших монолитные гражданские общества, на  меньшинства, не желавшие ассимилироваться и быть такими как все. Гражданское общество в Европе стаоло развиваться в сторону тотальной унификации, породив «государство-нацию», фашизм, национал-социализм и русский коммунизм. Только война и в частности Холокост показали, что этот путь — ложный. Что не этнос должен формировать нацию, а произвольное множество индивидов, совместно проживающих и ведущих хозяйственную деятельность. Что культурная унификация не обязательная вообще. Основой вновь стала экономика.

Но в России в XIX веке ещё существовала империя, не было нации в европейском понимании (возможно, нет её и до сих пор), не было гражданского общества. Антисемитизм, как и, скажем, социалистические идеи, в России были восприняты из Европы, и в силу заимствования искажены. Антисемитизм стал не ответвлением осмысления вопроса о том, что такое нация, а превратился в систему легитимизации пещерной дикости, нашедшей в еврее воплощённого врага — Чужого. Поэтому победа над фашизмом и кризис коммунизма не нанесли удар по антисемитизму — у нас просто не поняли, что победа над фашизмом означает, что этнические трения теперь будут считаться пережитками прошлого. Мы жили старыми понятиями. Европа провозгласила право нации на самоопределение, имея в виду разрушение империй — мы поняли это как право этноса на попытку создание нации. Европа пришла к глобализации — мы до сих пор огораживаем себя заборами… И мы до сих пор определяем нацию этническим происхождением. В России всерьёз считали Америку многонациональным государством!

Мы мечемся в старых идеях, не в силах разрешить накопившиеся противоречия, которые, как обычно, многие уже разрешили до нас. Но нам надо их решать самостоятельно, потому что только на своём опыте, своим трудом можно их решить по-настоящему…

Мобилизаторы revisited

Ничего нового, просто пересмотрел Леонтьева и Алексашенко. Ещё раз понял, что Леонтьева надо смотреть. И учиться. Очень качественно человек создаёт иллюзию, что его речь имеет и связность, и смысл, в то время как ни того, ни другого там нет. Всё, что он сказал на самом деле — это что в результате кризиса угроза войны возрастает, и нам надо финансировать оборонзаказ. Обычное лоббирование интересов военных заводов. При этом никаких, вообще никаких аргументов он для этого не привёл. Вся речь его строится на тезисах без доказательств. После каждого тезиса он говорит, что собирается его обосновать, но вместо обоснования начинает говорить совершенно о другом.

Начинает он якобы с полемики с Олегом Вьюгиным, с тем тезисом, что одна из причин кризиса — «бегство капитала от долгов». Леонтьев произносит какую-то не очень понятную фразу, смысл которой, вроде бы, в том, что капитал бежит от долгов кредиторам, которые в свою очередь сами много должны кому-то ещё — но большого смысла в этом заявлении, кажется, нет, и слов Вьюгина это сображение нисколько не опровергает.

Тут следует первый скачок в сторону: Леонтьев выдвигает мысль, что причина кризиса — не в бегстве капитала от долгов, а в зависимости финансовой политики российских властей от Америки. Надо заметить, что хотя два этих фактора не являются взаимоисключающими, Леонтьев фактически подаёт их именно как таковые. Вдобавок он не проясняет, как именно эта зависимость от Америки проявляется и как влияет на российский кризис. Из его дальнейших рассуждений можно выудить соображение, что Америка и Европа себя спасать будут, а других, и в том числе нас — не обязательно; возможно, зависимость политики России от американской политики пагубна именно в этом смысле — дескать, они нам не будут помогать спасаться, потому что у них другие цели. Хотя понятно, что финансовая политика, заключающаяся в выборе общих рецептов для борьбы с кризисом, вещь не настолько прямого и адресного действия, чтобы через подобные советы  Америка могла бы усугублять кризис в России. Ну, например, вопрос о вреде протекцинизма (наиболее важный сейчас для одной госкорпорации) имеет общеэкономический и даже теоретический характер, и глупо было бы видеть в таком совете попытку Запада развалить российскую экономику, хотя бы потому, что в России есть вопросы гораздо менее общего порядка, влияющие гораздо больше на ситуацию в стране — например, административное давление, высокая инфляция  и т.д.. Это как раз отлично рассказывает Алексашенко. Поэтому по-прежнему непонятно, что именно Леонтьев имеет в виду… но на финансовые власти России он уже «наехал».

Более того, он как бы между делом говорит: «Нет ни одной страны в мире, которая бы была так же выстроена под эту глобальную финансовую политику [как Россия]». Ужасно интересное заявление, интересно, с чего он взял это? Он не объясняет. «Именно поэтому кризис оказался для нас неожиданным». Итак, уже проводится идея, что вся беда заключается в зависимости России от глобальной экономики, а если бы её не было, то не было бы и кризиса, или его можно было бы предсказать и подготовиться к нему заранее. Доказательств по-прежнему никаких, и ясности тоже. То есть понятно, что если бы мы отгородились стеной и жили бы как на другой планете, то и американского  кризиса у нас бы тоже не было (хотя, может быть, был бы какой-то свой, но не связанный с тем). Но для этого надо было бы отказаться от торговли нефтью, газом и металлами, от валютной выручки от этой торговли, от западных инвестиций в пищевую и лёгкую промышленность и западных кредитов предприятиям — я сомневаюсь, что Леонтьев именно это имеет в виду. А что тогда, если не это?

Ещё один прыжок: «либералы считают, что это кризис циклический, а мы считаем, что кризис — системный».

Надо заметить, что Леонтьев по ходу дела проговаривает некоторые общие места, безусловно верные или как минимум имеющие смысл, это вызывает дополнительное доверие у слушателя, хотя и не повышает общую понятность речи. Так, Леонтьев совершенно справедливо упрекает ЦБ в том, что сначала всем показали, что рубль будет равномерно и достаточно быстро падать, и в результате все стали переводить рубли в валюту. А потом ЦБ повысил ставки по кредитам и занялся сокращением рублёвой массы, чтобы снизить давление на валютном рынке — и тем самым окончательно задушил промышленность: «поработать не удастся», говорит Леонтьев. Потом издевательское предложение о снижении налога на прибыль, которой ни у кого нет… Это всё справедливо, это даже уже банально. Правда из этого следует, что надо было девальвацию проводить не плавно, а скачком, а Леонтьев из этого делает какие-то другие, нетривиальные выводы — что-то о перераспределении средств между нацпроектами — точнее, он уводит разговор в сторону от выводов к фразе «у нас есть возможность кратного увеличения гособоронзаказа» (из каких средств, так и не понятно).

Точно так же он поступает и с вопросом о том, циклическим или системным является кризис: он приводит банальные соображения, а потом уходит куда-то к другой теме. Действительно, вполне очевидно, что нынешний кризис во многом, если не во всём, есть результат избыточного вбрасывания в экономику ничем не обеспеченных денег и ценных бумаг, образовавших пузырь на финансовом рынке. И в результате кризиса что-то в устройстве экономики должно, конечно, измениться, чтобы предотвратить его точное повторение. Именно это Леонтьев имеет в виду под системностью кризиса. Однако что именно будет изменено, сказать заранее нельзя, вряд ли мир сможет отказаться полностью от системы, давшей ему значительный период бурного роста и благосостояния — что-то будет изменено, но что-то и останется. И для той части экономической системы, которая выживет после кризиса, этот кризис тем самым будет уже являться «циклическим»… Тем самым вопрос о классификации кризиса строится на «смещении объекта»: если говорить об остатках Бреттон-Вудской системы, или о неограниченных эмиссиях псевдо-денег и т.д., то этот кризис может оказаться системным, а если о капитализме как таковом — то циклическим. То есть вопрос, который разбирает Леонтьев — это в большой степени спор о словах.

Но он между делом вбрасывает важные знаковые фразы. Например, о том, что нынешний кризис — это вторая фаза распада СССР. Судя по всему, он имеет в виду не дальнейший развал России, а очередную фазу агрессивных действий Запада, приведших, стало быть, сначала к развалу альтернативной капитализму экономической системы, а сейчас приведёт к полному краху России. Всё это по-прежнему без всяких обоснований и объяснений.

Ещё одна бредовая фраза — он говорит, что если бы СССР существовал сейчас, нынешний экономический кризис привёл бы к победе коммунизма во всемирном масштабе. Кстати, в 1929 году СССР существовал, и разочарованных в коммунизме как идее тогда ещё не было, коммунизм был популярен, однако победы коммунизма во всемирном масштабе не произошло.

Ещё — по нарастающей — сравнение кризиса с изнасилованием. Дескать, разделение последствий кризиса и необходимости преодоления их на все страны мира равносильно разделению ответственности за изнасилование на всех, не исключая и жертву. Совершенно некорректное сравнение. В первую очередь потому, что в современной экономической системе добровольно участвовали все страны, и ответственность они несут в той или иной степени пропорционально своему участию. Но опять и опять проталкивается мысль — мы не виноваты, мы ни при чём, мы страдаем ни за что, мы платим за ошибки Америки. (То, что мы на них заработали почти всё, что имеем, не упоминается). И с этим же связано — «мы попали в кризис вместе со всем миром, но выходить будем только сами по себе, только одни».

Всё или почти всё выше изложенное — это как бы не основные мысли Леонтьева, это слова «в сторону». Но итоговые выводы следуют именно из того, о чём он только вскользь упоминает. Связанность, сходство идей и намёков, растворённых во всём спиче, создаёт ощущение основательности и последовательности, хотя основательности никакой нет. Но работает ведь! Ещё как. Пока не увидишь текст, не поймёшь, а в виде текста заикания Леонтьева расписывать нема дурных.

Пятое марта

Нельзя никому желать смерти. И нельзя праздновать ничью смерть. Поэтому сегодня не праздник.

Но ужас перед тем, что сделано Сталиным, должен как-то отразиться на сегодняшней дате. Пятьдесят шесть лет назад кошмар закончился. И нынешнее время, когда сталинизм, как это ни печально, входит в моду, требует повторять, пользуясь каждым поводом: Сталин был преступником и кровопийцей, и ничто не может быть сильнее этого факта. Ничто не должно закрывать его преступлений или тем более оправдывать их. Впрочем, преступность Сталина не должна покрывать и соучастия огромного числа других людей в сталинском безумии.

Так что, в сущности, всё, что можно сказать по сегодняшнему поводу — жаль, что его не арестовали и не судили. Жаль, что и после смерти суда так и не было, и вряд ли будет.

Высокопарно, смешно, глупо? Пожалуй. Я просто под впечатлением. Я последний год только и читаю, кажется, что о том времени. Убеждаясь раз за разом, как страшно и, в сущности, нелепо это всё было. Рухнувшие надежды, обманутые ожидания, изнасилованные мечты, преданный героизм, коварство, манипулирование и насилие. Идеалисты, идущие на смерть, и идеалисты, идущие на убийство… Чем дальше от нас отходит то время, тем проще видеть в общей канве событий воплощение гениальных планов и великих идей. Но тем сильнее шок, когда начнёшь разбираться — а там всё то же…

upd. Сегодня, оказывается, ещё и годовщина решения о расстреле польских офицеров под Смоленском. Одно к одному.

Удивительные заявления. Повтор

Михаил Юрьев опубликовал статью, где сравнил нынешнюю ситуацию с 1927 годом, напомнил о том, что только индустриализация и репрессии дали возможность СССР победить в Великой отечественной войне, и призвал к мобилизации. Статья, хотя была достаточно короткой и не слишком содержательной, получила большой резонанс и породила множество откликов.

Людмила Алексеева напомнила о возможном существовании приказа по МВД, позволяющего применять оружие против демонстрантов. (МВД опровергло, но заявление Алексеевой тем не менее обсуждалось довольно долго).

Глеб Павловский предупредил, что в стране возможен «либеральный переворот» и рассказал возможный его сценарий: силовое подавление демонстрации в одном из провинциальных городов станет поводом для отстранения Путина и общей «либерализации сверху». Попутно Павловский предсказал, что либерализация, если она и случится, неминуемо закончится через полгода приходом «генерал-либералиссимуса», а истинная свобода — во взаимном доверии народа и власти. Павловский призвал власть больше доверять своему народу.

Михаил Леонтьев сказал, что нынешняя власть, поставившая страну в зависимость от глобальных процессов и вообще излишне либеральная, должна измениться или сдохнуть.

Вячеслав Сурков заявил, что требовать политических свобод в условиях кризиса — значит ронять своё достоинство: нельзя менять свободу на чечевичную похлёбку. [Фантастически извращённая логика у этого человека].

Это не считая заявления Дворковича в Красноярске о радикальном изменении антикризисной политики, манипуляций ЦБ с рублёвой массой, изъятия свободных средств со счетов госкорпораций и прочего, что касается реальных дел.

Я это понимаю так:

1. Во власти царит паника, и назревает окончательный раскол между «либеральной» и «силовой» партией. Каждая из партий стремится обвинить другую во всех грехах и забрать себе полную власть. Под расколом я имею в виду начало открытой войны между башнями Кремля. Собственно, то же самое было и в 1998 году.

2. Непонятно, существует ли реальная возможность «либерального переворота» — либералы пока что обладают реальной властью в экономике, в частности они добились сокращения финансирования госкорпораций и банков, куда, как в чёрную дыру, ухнули десятки и сотни миллиардов. То есть они и так рулят. Однако об угрозе такого переворота говорят их оппоненты — но не для того ли, чтобы организовать свой собственный переворот и подстраховаться от новых секвестров своих счетов?

3. Судя по всему, в оппозиции относительно либеральным финансовым властям сформировалось радикальное и умеренное течение. Радикалы требуют отстранения либералов, закрытия страны, осуществления мобилизационной программы по образцу сталинской индустриализации. Умеренные главным считают сохранение единства власти и призывают не делать резких движений.

К этим последним относятся Павловский и Сурков, основным мессаджем которых является — власть, конечно, должна что-то сделать, стать ближе к народу, поверить народу, что-то косметически подправить, только не надо ничего менять по существу! Боятся. Но они правы в том, что открытая война либералов с силовиками, какая бы из партий её ни начала, закончится плохо для всех, в том числе для страны и народа.

upd. В некотором смысле это конечно римейк 1998 года. Но тогда консервативные силовики были бедными, а либеральные олигархи богатыми. Сейчас же есть бедные либералы, держащиеся в правительстве на честном слове Путина, и консервативные сырьевые и оружейные олигархи — главы госкорпораций, которым угрожает дербан (ну или они его боятся, потому что сами на месте своих врагов своего бы не упустили). Либералам (условно, Кудрину) терять нечего, к тому же он разбирается в экономике — возможно, поэтому он и победит. А Сечин с Чемезовым имеют шкурный интерес — и будут суетиться. Да и доказать свою честность и объективность им будет сложно. И в экономике они не понимают, они только и умеют, что клянчить и тратить. Возможно, поэтому они проиграют…

Павловский в МК. Ещё об оппозиции

В чём Павловский абсолютно прав — так это в том, что любые изменения в политике у нас могут произойти только сверху. В том числе либерализация. Никакой оппозиции снизу, достаточно сильной, чтобы организовать смену власти, в России нет. А есть только фракции и партии внутри самой власти — о чём Павловский и сообщает.  Отсюда и вполне реальная угроза «генерал-либералиссимуса», который появится после некой «оттепели на полгода».

Впрочем, это, как мне кажется, только уловка со стороны Павловского. Термидорианская диктатура как результат демократической революции вовсе не неизбежна — всё зависит от направления, глубины и радикальности гипотетической либерализации. Сравнить абсолютную власть Горбачёва весной 1985 года с его же весьма ограниченной властью через три года: в 1988 году возможности вернуть всё вспять уже не было — как тогда говорили, «перестройка необратима». Точно так же, хотя Кучма вовсе не был диктатором, но власть Ющенко, ничтожная и неавторитетная, с ней несравнима. И если сейчас власть в России захочет избавиться от ответственности, переложив её на народ, она вполне сможет это сделать.

Павловский любой вопрос всегда сводит к вопросу чьей-то личной власти — это его коронная фишка. Поэтому описывая проекты либерализации, он упоминает только пункт о выборности губернаторов — но не говорит об отмене цензуры и свободе СМИ, например. Говоря о Майдане, упоминает об «озолотившихся идеалистах», но не говорит о полученном опыте парламентаризма, независимости суда и конституционной реформе, которые только и удерживают сейчас Украину от коллапса политической системы.  В сущности, это интервью продолжает череду очной и заочной полемики с Белковским и другими деятелями, предлагающими власти проекты либерализации. При этом понятно, что либеральная программа не может быть принята всей нынешней властью и потребует чисток и люстраций — силовики либерализации не потерпят. Павловский же пытается создать платформу, сохраняющую единство власти, даже при всех разногласиях между различными фракциями, замазывая и подавляяя все эти противоречия. А что лукавит — ну что ж, его право, как может, так и аргументирует.

Но что напрягает — так это разговор о Новочеркасске, причём сразу после шума о неком приказе по МВД о возможности применения оружия против демонстрантов. Приказа, может, и нет, и заговора «прокризисной партии», как это называет Павловский, может, тоже нет — но ведь эту часть интервью Глеба Олеговича можно прочесть и как предупреждение: ни в коем случае не применять силу, иначе это расколет власть и будет использовано против неё! Что ж, в этом есть резон — но только в том случае, если решение о применении силы действительно может быть принято. Кем? Например, силовиками. Как это у нас обычно бывает — президент по Волге  катается, премьер в Китай летит, до генпрокурора не дозвониться, а тут — трах-бах, то война с Грузией, то Ходорковского арестовали. Кстати, и события 1991 года, «фарсовым повторением» которых грозит Павловский, случились после ГКЧП, участники которого, в свою очередь, воспользовались отсутствием Горбачёва…  И вот теперь Павловский вещает о «силовиках в отпуске» и обещает раскол элит и возможность смены власти после беспорядков в каком-то из моногородов.

Кстати, тут же он предлагает другую, альтернативную стратегию — говорит, что власть должна заново найти общий язык с народом, как в 1999 году, и т.д.. Но именно предлагает, то есть сейчас никакого общего языка, никакого доверия власти к народу, как можно понять, нет. Получается, власть сейчас, по ощущению Павловского, боится народа? Вот склеенные вместе кусочки из этого интервью:

[Сейчас] сохраняется ощущение непрозрачности: вы, граждане, нам доверяете, а мы вам не слишком. Это неприятный момент, и он может стать ресурсом игры против власти. […] Люди уже недовольны. Но со своим недовольством они идут к тем, кому доверяют. И для власти это не новая ситуация. […] Путин десять лет назад попросил у людей доверия на языке, который был понятен тогда. Объяснил: ну, братцы, ж… давайте выбираться вместе! Сегодня нужно что-то в том же роде, но на другом языке. […] Я против проектов либерализации, потому что они не решают проблему устойчивого роста доверия, а значит, и свободы в нашем жестоком и невежественном обществе. Нынешний политический режим доказал, что может быть инструментом безопасности и единства России. Считаю, что теперь ему надо дать доказать, что он умеет быть инструментом свободы и выживания в мировом кризисе.

Итого, власть должна доверять народу, а не применять против него силу — тогда народ придёт к власти за помощью, а не с требованием отставки; и в этом, а не в выборности губернаторов и прочей либерализации, должна проявляться свобода и демократия. Таков рецепт Павловского. В принципе, всё это достаточно обычные словеса, вечная песня о симфонии народа с помазанником. Неприятно только то, что если раньше такое положение констатировалось, то теперь оно предлагается. Значит, что-то треснуло. Что-то пошло наперекосяк.

Об оппозиции

Слыша, как говорят, что оппозиция в России слаба и малочисленна, я вспоминаю вот какую фразу:

Когда в правительство входят партии, представляющие до 85 процентов парламента, понятно, что сильной оппозиции быть не может. Поэтому требуются другие сдержки и противовесы…

Слабая оппозиция — это не достижение, а проблема. Слабость оппозиции необходимо чем-то компенсировать. Надо искать трудности, надо искать оппонента, собеседника, надо пользоваться любой возможностью, чтобы предвидеть проблемы, а не почивать на лаврах, уверяя себя, что Россия — островок стабильности.

Шевчук

Шевчук всё-таки хорош местами. После «Чёрного Пса» было много пустого, но так получается, что много хорошего я тоже пропустил…

Наступление мобилизаторов

Два «медийных» события прошлой недели встают рядом — статья Михаила Юрьева и всплывший откуда-то, судя по всему нашистский, ролик, который стали усиленно раскручивать в интернете [upd. автор клипа — бывший пресс-секретарь «Наших», ныне депутат Госдумы Роберт Шлегель].

И статья, и ролик у меня вызывают в лучшем случае брезгливость. Не из-за идеологии, а из-за качества материала: аргументация безнадёжная, призывы беспомощные, реализация чудовищная. Но, судя по всему, на многих это может иметь реальное воздействие — например, ролик мне прислал приятель, которого эта агитка более чем воодушевила. Так что повод разобраться есть.

Итак, что мы имеем. Михаил Юрьев строит свою статью на двух основных моментах:  во-первых, что «ситуация в начале 2009 года отличается от [1927 года] не столь и сильно» и, во-вторых, правильность решения Сталина о насильственной модернизации (исходя из угрозы войны) доказывает, что и в 2009 году такое решение было бы столь же обосновано и необходимо. Понятно, что вообще строить программу действий по аналогии, на основании не текущей ситуации, а событий 80-летней давности, довольно глупо, и одно это соображение может разнести идею Юрьева в пух и прах. Но и аналогия между 1927 и 2009, и анализ ситуации 1927 года у него тоже более чем спорны. И если рассмотреть ситуацию 1920-х годов подробнее, сама возможность аналогии, как её описывает Юрьев, просто исчезает.

Основной чертой сходства двух периодов истории у Юрьева является мировой экономический кризис. Дальнейшее же развитие событий после 1927 года рассматривается Юрьевым как прямое следствие кризиса — прямо он этого не говорит, но иначе не было бы у него такой фразы: «Если США не смогут выбраться из нынешнего кризиса — а это весьма вероятно, — то весьма вероятна и война, как и тогда.» То есть — не было бы Депрессии, не было бы и войны? Однако ребёнку понятно, что в числе причин Второй мировой был не только и не столько кризис, но в первую очередь нерешённость проблем, оставшихся после завершения Первой мировой войны, а также множество других факторов — всё это Юрьевым игнорируется. Более того, он, судя по словам о том, что якобы «Англия направила Гитлера» на Россию, считает, что первой и главной жертвой агрессии во Второй мировой был СССР, а противниками его были все остальные страны мира (забывая про Польшу, аншлюс Австрии, войну в Европе и Африке, ленд-лиз и второй фронт). Таким образом, история 1920-30-х г.г. выглядит, по Юрьеву, следующим образом: Америка переживала экономический кризис, затронувший также и весь мир; для решения этого кризиса была развязана война против России; в качестве «тарана» была использована Германия. Всё это, или почти всё, как минимум спорно, как максимум — просто бредовые выдумки. Проблема же Версальского мира, вопрос распространения фашизма в Европе и в мире, раскол Европы (на Антанту и «страны оси»), кризис империализма и международной торговли и т.д. просто исключены из рассмотрения, что и позволяет проводить сомнительные аналогии между тем периодом и нашими днями — в частности, Юрьев предполагает, что Россия и на этот раз будет первой целью агрессии (чьей именно, непонятно, но видимо западной), и исходит из этого утверждения как из факта (вспоминаются фразы из того самого видеоролика — «Нас раздерут на части при первой возможности… у нашей страны есть два варианта: возродиться или исчезнуть»). Таким образом, и увязка кризиса с войной, на которой строится логика Юрьева, в том числе с войной против России, тоже повисает в воздухе.

Наконец, можно рассмотреть сам кризис как основной момент предполагаемого сходства двух исторических моментов: да, нынешний кризис по мощности сравним с Великой Депрессией, но и по механизмам, и по общей обстановке и историческому контексту — нет ничего общего. Современная международная ситуация очевидно сильно отличается от 1927-го года. Европа не разделена, а едина. Конфликты между Францией и Англией с одной стороны и Германией с другой практически устранены, а спорные моменты решаются в рамках единого де факто государства, ЕС. Реваншизмом и тоской об утерянном величии, кажется, никто кроме России не страдает. Мировая торговля и глобализация сделали весь мир взаимозависимым — настолько, что даже США и Китай, презрев все идеологические разногласия, объединяют усилия в борьбе с экономическим кризисом. Возможность мировой войны практически исключена, военное решение экономических проблем во всяком случае не рассматривается в первую очередь — да и во вторую тоже.

Также различается и ситуация в России. К 1927-му году, за несколько лет НЭПа, Россия восстановилась после Гражданской войны. Крестьяне из года в год увеличивали урожаи. Появились мелкие частные предприятия. Промышленное производство росло. И только государство оставалось банкротом — следствие дефолта 1918 года, когда правительство Ленина отказалось платить по царским долгам. Мировая банковская и кредитная системы были закрыты для большевиков. Торговать с внешним миром Россия могла только на золото и валюту. Новая российская валюта — червонец — также был обеспечен золотом из казны. Ради валютных поступлений большевики и начали программу госзакупок зерна по заниженным ценам для продажи за рубеж.

При этом государственные плановые органы работали кое-как, большая часть промышленности, формально оставаясь в госсобственности, переходила на рыночные отношения (предприятия преобразовывались в тресты или отдавались в аренду иностранцам). Государство, несмотря на сохранение партийной диктатуры, цензуры и пр., теряло авторитет, а вместе с ним и власть. Вдобавок, среди большевиков не было единства во взглядах на дальнейшее развитие страны. Правая фракция (предсовнаркома Рыков, а также Бухарин, Томский и другие) считали правильным сохранение НЭПа и развитие мелкого товарного производства. Левые (в первую очередь Троцкий, а также Зиновьев, Каменев и другие) ещё с 1923 года выступали за коллективизацию хозяйств, распространение плановых принципов на всю экономику, индустриализацию и т.д.. В 1926 году Сталин разгромил левую оппозицию, но потом, начав борьбу с правыми, сам перенял идеологию левых. Может быть, идея индустриализации сама по себе и не была важна для Сталина — просто он сначала уничтожил левых при помощи идей правых, а потом правых при помощи идей левых. Возможно, если бы сначала он взялся за Бухарина, и только потом за Троцкого, в итоге правящая идеология в СССР была бы иной.

Вопрос отношения к НЭПу был поставлен, таким образом, практически с самого начала, ещё при жизни Ленина — в 1923 году, но не решался, увязая в межфракционной борьбе. 1927-й год — это год так называемого «кризиса хлебозаготовок»: рыночная цена на хлеб, поддерживаемая частными оптовиками, выросла, а государство закупочную цену даже снизило, хотя она и так была ниже рыночной. В результате большевики столкнулись с нехваткой зерна на государственных элеваторах, а значит и с нехваткой валюты. Наступил момент выбора: рынок или диктатура. Либо государство должно было следовать рыночным ценам, либо хлебозаготовки должны были стать принудительными. Решение Сталина о мобилизационном развитии экономики вовсе не было вызвано ни кризисом в Америке и Европе (он тогда ещё не начался), ни грядущей войной (Германия на тот момент, то есть менее чем через 10 лет после Версальского мира, была всё ещё слабой, кроме того, проводила антимилитаристскую политику). Решение об индустриализации в первую очередь диктовалось логикой борьбы за власть в большевистской верхушке и борьбой большевиков за власть в стране — или, можно сказать, войной большевиков с собственным народом. Сталин, на тот момент принявший левые идеи и боровшийся с правыми за власть, начал индустриализацию и коллективизацию, жертвами которых стали крестьянство и средний частный бизнес («нэпманы») — то есть именно те действующие силы и отрасли экономики, которые показали способность жить независимо и обеспечивать себя самостоятельно, тем самым угрожая неограниченной власти большевиков.

В отличие от 1920-х, сейчас в России нет ни таких же последствий дефолта, ни ограничений на внешнеэкономическую деятельность; госдолг России не очень велик, а западные кредиты до последнего времени были доступны и отдельным предприятиям, и государству; отрасли, приносившие основной доход в последние годы, уже и так находятся под полным контролем государства, и тем самым их экспроприация совершенно не требуется — в каком-то смысле то, что можно назвать, пусть с натяжкой, аналогом коллективизации, происходит уже с 2004, а то и с 2001 года года — я имею в виду «равноудаление олигархов», дело ЮКОСа и образование госкорпораций. Что ещё должно сделать российское государство, чтобы двигаться дальше по пути мобилизации? Полностью национализировать промышленность? Ввести опять госплан и пятилетки? О том, как триада «индустриализация-коллективизация-репрессии» должна выглядеть в 2009 году, Юрьев не говорит ничего конкретного. Между тем, сельскохозяйственное производство у нас достаточно укрупнено (это неизжитое до сих пор наследие колхозного строя осталось нам с тех самых 1920-х годов) — что же в таких условиях может означать коллективизация? И крупная промышленность подконтрольна государству, которое реализует, вроде бы, какие-то «национальные проекты», и большая часть населения работает именно в промышленности — казалось бы, и индустриализация нам тоже вовсе не нужна. (Только репрессии всегда понятно, что значат).

Однако рассмотрение ситуации 1927 года позволяет увидеть совсем другую аналогию между тем и нашим временем. Это кризис власти. Аналогом «кризиса хлебозаготовок» является падение цен на нефть, соответственное падение доходов бюджета и снижение возможностей государства по влиянию на экономику страны. Правительство Путина, как и большевики в 1927 году, теряет очки перед лицом кризиса, и чтобы сохранить власть, оно должно сделать всё тот же выбор: рынок или диктатура. Ситуация достаточно тривиальна, и выбор, который стоит сейчас перед властью, тоже понятен (см., например, статью Андрея Пионтковского, который предчувствует новую войну — вследствие фактического банкротства Путина как антикризисного менеджера: возможно, война — это ещё возможность для путинской группы сохранить власть, даже не вводя жёсткую диктатуру, но тут даже трудно выбрать, какой вариант хуже — впрочем, война не исключает диктатуры, а диктатура — войны).

Михаил Юрьев, собственно, и агитирует за выбор в пользу диктатуры (или «мобилизации», что в данном случае то же самое). Он подводит под этот выбор какую-никакую идеологическую базу (плохонькую, как мы видим — но, судя по всему, он и не слишком усердствует), а опирается он на развившуюся в последние годы тенденцию к упрощённой интерпретации истории в духе лозунгов из серии «крепость Россия» и «Сталин — эффективный менеджер».

На этом незнании истории России, на замене знаний и мыслей лозунгами и простой неспособности думать строится и упомянутый агитационный ролик. Все слова о «самой богатой стране в мире», «1000 лет веры, труда, ума» и т.д. сводятся к ностальгии по советским (в том числе, и даже в первую очередь — сталинским) временам — об этом свидетельствует видеоряд. Надо понимать, по мнению авторов ролика, тогда люди были, не как сейчас, нужны своей стране, меньше пили, больше рожали детей, жили не для себя, и проживали свою жизнь не просто так, а  строили, производили, думали о великих открытиях и победах, а не о шмотках… Но если подумать всерьёз, какова тогда, в 1920-30-х, была мотивация у людей, какой выбор они могли для себя делать, чего добивались и что имели — получается, что нам предлагается добровольно отказаться от и без того не слишком высоких стандартов жизни ради возвращения в казарменное рабство с красивым лозунгом над каждым бараком. В лагере, разумеется, всегда есть место героизму — но можно ли думать, что лагерная жизнь поэтому лучше? И разве сейчас люди не строят, не производят — разве пресловутый ВВП с 1999 по 2008 год (до кризиса) не вырос у нас почти в 2 раза?

Манипуляции и подтасовки в идеологии «нашизма» столь очевидны, что приходят на ум некоторые бестселлеры последних лет — о части из них писал в одной из статей Дм.Быков. Например, доступный в разных изданиях почти в любом магазине «Трансерфинг реальности» некого Вадима Зеланда учит, что реальность есть пространство вариантов, причём вариабельно не только будущее, но и настоящее и прошлое. Если сказать коротко, там путём долгих псевдофилософских рассуждений доказывается, что реальность есть то, как ты сам к ней относишься, и именно этому простому правилу и учит Зеланд — но назывет это управлением реальностью. Быков на этот счёт замечает, что «если внушить себе, что ты управляешь реальностью, очень скоро эта мысль начнет тебя тешить и будет тешить до тех пор, пока реальность довольно жестко не докажет, что она управляет тобой». Ровно таким же внушением занимаются «нашисты», в том числе и в ролике. Мечту о хорошо оплачиваемой и любимой работе они легко (через «великие цели») подменяют сремлением к лидерству, а лидерство оборачивается обязанностью батрачить за идею — и эта двойная подмена отлично работает, пока не столкнётся с реальностью.

Ролик завершается ссылкой на сайт «Год молодёжи», подписанный Агентством по делам молодёжи, которое возглавляет В.Якеменко, основатель и лидер «Наших». Хотя от авторства ролика на этом сайте открещиваются, но идеи в ролике и на сайте перекликаются: например, на сайте говорится, что сейчас перед  молодыми стоит выбор —  либо не работать вообще, либо работать без удовольствия и не по специальности, либо «участвовать в великом проекте» (в ролике такие же куски найти нетрудно). Возможность работы по специальности и с удовольствием словно бы не допускается — точнее, путь получить такую работу и предлагает сайт, и для этого нужно участвовать в нашистских программах. Цену тусовкам «Наших» все уже знают. Но основные идеи — о том, что ценность человеческой жизни определяется только работой, а работа имеет смысл и ценность только если она посвящена великому проекту — это, конечно, старые-добрые идеи коммунистического рабства. И родство этих идей с «крепостью Россия» и «эффективным менеджером» вполне очевидна.

Кстати, как известно, одним из столпов новой сталинистско-патриотической идеологии стала Победа в войне с Германией. И вот уже Сергей Шойгу вносит идею закона об уголовной ответственности за отрицание Победы, по аналогии с отрицанием Холокоста. Но, как правильно подмечает Антон Орех, речь идёт очевидно не об отрицании победы как исторического факта, а о «ненадлежащем» отношении к Победе и всему, что с ней связано — то есть об уголовной ответственности за отсутствие поддержки некой официальной идеологии. Это похлеще приснопамятной Шестой статьи советской конституции! Нас снова пытаются загнать в лагерные бараки.

Итак, наступление сторонников мобилизации ведётся по всем фронтам. Только и остаётся согласиться с Пионтковским — надо думать, совсем уже прижала их дилемма «уйти нельзя остаться». Но надежда есть — и в первую очередь она в том, что идея мобилизации вбрасывается для обсуждения в общество, а не принимается сразу к реализации. Накануне выборов 2007 года точно также вбрасывалась (в интервью Шварцмана Коммерсанту) идея «бархатной реприватизации», и она, судя по всему, так и не прошла. Видимо, тестовые выбросы подобных идей в общество происходят, когда их авторы, не получив прямого одобрения сверху, пытаются на худой конец заручиться общественной поддержкой. И всё, что можно и нужно сделать — это обеспечить максимум отрицательных отзывов на подобные информационные выбросы.

На статью Юрьева наиболее заметные отклики дали Георгий Бовт и Александр Архангельский, каждый по-своему. Надо больше. Надо говорить при случае людям простые вещи: что историю надо знать, и не только в виде лозунгов. Что война — это недопустимо, и тоталитарное рабство тоже. Что великие цели должны ставиться людьми добровольно. Что величие цели не отменяет необходимости достойной жизни.  И что искать любимую работу искать надо там, где работают твои коллеги, или там, где учат твоей профессии, а не в партии, и не там, где тебя научат быть лидером и укажут, какая профессия тебе должна нравиться ради достижения великой цели.

Цитаты

Спад обрабатывающей промышленности связан пока не с сокращением конечного спроса населения, а с ухудшением финансового состояния промышленности (падение оптовых цен, высокие процентные ставки, сокращение экспорта и внутрипроизводственного спроса). Однако, Россия явно застыла на грани качественных изменений: уже началось падение номинальных доходов населения, хотя население пока еще не сократило свой спрос. 
Вероятно, дальнейшее развитие тенденций, сложившихся в сфере конечного спроса населения, приведет ксерьезному падению доходов населения и его покупок уже в марте-апреле 2009. Что вызовет новую мощную волну промышленного спада. Теперь это спрос будет подпитываться не только очередным витком ухудшения финансового положения промышленности (еще более сильным из-за резкого ужесточения денежной и бюджетной политики в конце января — феврале), но и сокращением конечного спроса — как со стороны населения, так и Правительства (сокращение бюджетных расходов). Думаю, весной мы увидим углубление спада в обрабатывающей промышленности до 40% (к соответствующему месяцу прошлого года). Что даст новый виток росту безработицы, снижению доходов населения, сокращению конечного спроса — и далее вниз по дефляционной спирали.

(http://alexmix.livejournal.com/14232.html)

Неплохо одетая женщина, по виду предприниматель или банковский чиновник, с горечью говорит мне: «Ну как же так! Вот наши родители работали, работали, загубили здоровье — и ничего не могли нам оставить. А теперь мы потратили всю нашу сознательную жизнь на зарабатывание денег, пытались их правильно разместить — и опять ничего не оставим нашим детям!»
Это и есть суть того разочарования, которое испытывают сегодня многие добившиеся успеха в путинской России. Еще вчера они убеждали собеседников, что не стоит обращать внимание на возрастающую неадекватность власти, трескучую пропаганду, по уровню восприятия реальности приближающуюся к советским временам, на попытки переписать историю. Сегодня они видят, каким призрачным было все это благосостояние: их накопления мелеют, недвижимость, в которую многие вложили деньги, дешевеет, их или их родственников увольняют с работы.
И при этом власть, на которую они старались не обращать внимания, оказывается совершенно неспособной реагировать на новые экономические проблемы скатывающейся в пропасть страны. А телевидение, которые они старались не смотреть, по-прежнему рассказывает, что все не так уж плохо. И можно было бы, конечно, поверить, что все не так уж плохо, если бы не эта неотвязная мысль: неужели им, как и их родителям, нечего будет оставить детям? Новорожденный российский средний класс проиграл.

(http://grani.ru/Politics/Russia/m.147779.html)

Всё об одном.

Ощущение под превращается в ощущение на

Почти диагноз, или хотя бы анамнез. Модель.

Два основных пункта, два основных ложных заблуждения, связанных между собой.

Первое. «Репетиция жизни». Как будто всё ещё не начисто, а начерно. Как будто всё можно потом переправить. Иногда приходит ясность, что всё это — навсегда, и многое навсегда упущено, но её загоняют в дальний угол сознания — во многом именно чтобы не думать о том, что именно упущено. И продолжается не жизнь, а игра в жизнь.

Второе. Надо быть таким как надо. Как будто есть кто-то настоящий, которым надо стараться быть. Именно его роль и играем, его и репетируем. В результате многих лет подобной репетиции собственная личность вычищена до блестящего полного отсутствия. Нет собственных желаний, есть только слово «надо». Нет поведения, есть роль. То, что надо делать, формируется из смутного понимания потребностей окружающих людей.

Разумеется, регулярно это прорывается неврозами, истериками… Особенно когда не удаётся оправдать чьи-то надежды, когда ждали чего-то, а получилось то ли хуже, то ли вообще не то. Это не комплекс святого, вовсе нет, но любая ошибка, любое подозрение, что сделал что-то не так, особенно что-то стыдное или смешное — вызывает взрыв иррациональной неконструктивности. Убежать, исчезнуть (в том числе навсегда), забиться, закрыться руками, и — хотя бы переждать.

Попытки как-то ввести в рациональное русло эти взрывы, в принципе, были даже удачны — мысль, хоть и пинками, гонится к вопросу, как исправить то, что сделано неверно. Исправление ошибок и обучение новому приносят облегчение. Но — не устраняют причин этих взрывов.

Попытки же думать о том, что так в целом жить нельзя (под разным соусом) упорно приходят ко второму пункту: что так неправильно, и надо как-то иначе. Стать просто собой не получается. (Возможно, уже и некем там становиться… ничего не осталось).

«А-а-а, зимы не будет, а-а-а, тебя он любит…»

Очень русское, как мне кажется. Россия сама — такая.

Тем сложнее исправить, раз всё вокруг так — и только так.

Америка

На «Эхе» сейчас идёт какой-то странный диалог. Говорят о встрече Байдена и Иванова в Мюнхене. Корреспондент (upd: Фёдор Лукьянов, однако!) говорит о каких-то надеждах на улучшение российско-американских отношеений, но как-то странно.

Говорят, что администрация Обамы настроена более прагматично чем идеологизированое правительство Буша, но тут же сами вспоминают, что кабинет фактически только что сформирован и политики как таковой ещё не выработано, а Обама имеет репутацию человека идейного и даже романтика, и «в каких-то случаях мы можем столкнуться с абсолютно каменной и непримиримой позицией».

Говорят, что к России после мюнхенской речи Путина два года назад и грузинской войны отношение стало хуже, но зато к ней «стали прислушиваться», говорят, что диалог с администрацией Буша был похож иногда на «разговор со стеной»  — и тут же вспоминают о саммите G8 в Петербурге в 2006 году, и само собой вспоминается и то, как Буш «заглянул Путину в глаза и увидел его душу» (Маккейн, правда, увидел там только три буквы, «КГБ», об этом тоже вспомнили).

Говорят о надежде на какой-то большой прорывный договор, но о конкретике не упоминают — и если имеется в виду не предложение Обамы о радикальном сокращении вооружений, то что тогда?

Что-то они думают про себя, но сказать не могут. И я даже догадываюсь, что: они думают, что всё опять зависит только от Путина, и что Путин может опять всё испортить.

Мне кажется, что Путину, да и любому российскому лидеру, нужно сильно постараться, чтобы его уважали в Вашингтоне. Мне кажется, что в инаугурационной речи Обамы было ясно сказано о России: «Тем, кто держится за власть с помощью коррупции и лжи, путем подавления несогласных, – знайте, что вы окажетесь за бортом истории, но если вы готовы разжать кулак, мы готовы протянуть вам руку.»

Об общих ценностях

По поводу беседы с ivansim о правах человека подумал, что ведь на самом деле это хорошо, когда у разных народов разные ценности — ну в том числе что кто-то не признаёт прав человека в европейской редакции, например.

Это ведь очень удобно, это конкурентное преимущество. Если есть вещь, которая никому не нужна, которую все выбрасывают, а для меня она ценнее всего другого — это даёт возможность обмена, при котором каждая сторона оказывается в выигрыше.

(upd. Продолжение темы. Не хочу писать отдельный пост о том, как я ещё-не-дочитал Мизеса — дочитаю, напишу обо всём.)

Так же и народы: ведь если посмотреть, многие нашли в мировой системе специализацию по сродству. Китайцы трудолюбивы — и вот у них размещено производство со всего света. Американцы предприимчивы — и у них крутится финансовый капитал. Японцы самоотверженны — и вот у них самая передовая наукоёмкая, то есть наиболее рискованная промышленность. Немцы любят точность — и у них точное производство и машиностроение.

А что русским лучше подойдёт, какая черта у нас главная? И не подберёшь. Может быть, нетерпение, максимализм? Тогда нам правда, может, надо космосом заниматься и другими пафосными суперпроектами?

Между прочим, не является ли экономика, сам факт возможности экономических отношений, если не опровержением, то ограничением психоанализа и других гуманитарных дисциплин, изучающих человека и подразумевающих единообразие человеческого поведения, и соответственно общность мотиваций и стимулов?

Россия на самом деле

Кордонский — via ivanov_petrov.

Помещики — это люди, которым государство в обмен за верное служение предоставило право распоряжаться ресурсами на определенной территории. Существовала имперская поместная структура. В.Ефимов высказал гипотезу, что в СССР аналогом имперских поместий были административные районы, в которых первый секретарь райкома партии по полноте распоряжения ресурсами, рабочей силой соответствовал в какой-то мере имперскому помещику.

Сейчас также идет процесс становления поместной формы. Недавно мы проводили исследования в районе одной из республик, который является поместьем главы администрации этого района. […] Вся собственность в этом районе записана на него, он распоряжается всей полнотой ресурсов. И всё там работает на благо народа. Под «народом» надо здесь понимать рентные группы — пенсионеры, бюджетники, разного рода иждивенцы (дети), те, кто обслуживает органы муниципальной и государственной власти, а также сами эти органы власти. Во всех селах, где мы были, есть газ, холодная и горячая вода, канализация — в каждом доме. Хлеб развозят по домам. До 40 сортов водки в магазинах. Это коммунистический рай, как он виделся в конце 1970-х годов.

Но в этом раю нет места активному населению — весь бизнес монополизирован администрацией. Это огромное поместье. И процесс становления таких поместий идет во всех регионах, хотя и с разной скоростью и в разной степени. Таким образом, есть формальная административная структура власти — это, так сказать, «реальность», то, что видно сверху. И есть то, что есть по жизни, то есть «на самом деле». А на самом деле есть совокупность поместий, контролирующих территорию, и рентное население. [Активное население] занято отходничеством. Они имеют дом в какой-то из этих деревень, а сами заняты отходничеством по всей территории страны. Москва, столицы республик и краев — это центры отходничества. […] На что идут заработанные отходничеством деньги? На свое маленькое поместье. Интересно, что в ходе исследования мы ни разу не смогли свести семейные бюджеты даже на самых низких уровнях социальной иерархии, — всегда оказывается, что уровень легальных доходов ниже уровня реальных расходов. Разница как раз и обеспечивается за счет отходничества и промыслов.

Но это просто забавная модель, хоть и очень точная. Самое-то главное — в конце, в выводах.

Эта система такова, что экономика в ней невозможна.

Экономика — это в смысле капитализм, товарное хозяйство. Помещичье хозяйство не интенсифицируемо — никак. Оно способно приобретать новую технологию, но не развивать и тем более не изобретать. (Поэтому, надо думать, бессмысленно развиват АвтоВАЗ — даже если сейчас купить новые заводы и начать выпускать машины на мировом уровне, через год весь мир уйдёт вперёд, а АвтоВАЗ останется прежним).

[Эта реальность] не способна к развитию. […] Например, практически все технологии заимствуются. Вся потребительская бытовка, равно как и наука, и технологии, у нас импортируются. Вписываются в нашу систему и тут же теряют свои инновационные качества. Эти технологии не меняют общество, а собственные технологии оно может порождать только в «зонах» и на определенном режиме. Поэтому стремление к инновациям выражается в создании наукоградов, технопарков, инновационных зон и прочего. Но пока не будет обеспечен необходимый режим, инноваций не будет. […] Да, сейчас […] изменяются технологии строительства, водоснабжения, отопления. Но всё это импортируется. И ничего не меняется по сути. Если есть поместье, значит есть обслуживающий персонал — сейчас, например, мигранты.

Причина — в отсутствии товарного хозяйства, товарного рынка, в отсутствии капитализма как такового. Ресурсное государство построено по принципу освоения выделяемых сверху бюджетов, а не на рыночной борьбе с конкурентами за прибыль.

Они ничего не производят на легальные рынки. Они же ресурсные хозяйства, способные только на добычу и освоение ресурсов. Если бы производили товары, им надо было бы выходить на открытые рынки с товарами. А это означает, что надо вступать в отношения с государством. Отношения с государством чреваты проверками и перманентным контролем. В этой ситуации проще замкнуться или работать на черном рынке, что порождает уже свои опасности. В таком случае неизбежно возникают отношения с бандитами. В этой ситуации возникают другие конфигурации. Например, крупный помещик делегирует часть своих прав более мелкому помещику на выполнение каких-то функций. Может создаться впечатление для внешнего наблюдателя, что есть некоторое многообразие хозяйств. Но по жизни оказывается, что хозяин там один.

Таким образом, даже те предприятия, которые работают на внешний рынок, не являются (или не обязательно являются) капиталистическими: они исключены из полного рыночного оборота, так как являются чьими-то вотчинами, поместьями, или входят как часть в чьи-то поместья, обеспечиваются ресурсами сверху и не конкурируют ни с кем за себестоимость, рабочую силу или другие ресурсы. В частности, поэтомуГазпром может в кризис стремиться повысить цены (в ситуации конкуренции он бы их понижал), именно поэтому у нас нет легального рынка рабочей силы, но есть большая скрытая безработица, которая, однако, не становится социальной проблемой — по крайней мере настолько остро, как на Западе. Именно поэтому главным пунктом социального контракта в Рссии является стабильность: если государство не трогает помещиков, то помещики продолжают кормить своих «крестьян», и все довольны.

И именно поэтому совершенно бессмысленны либеральные слова Путина, сказанные в Давосе, о том, что существует два пути для государства в момент кризиса — совершенствование рыночных механизмов и расширение непосредственного участия государства в экономике, причём первый является правильным, а второй — нет. В России первый, либеральный путь — невозможен.

Путин в Давосе

http://www.premier.gov.ru/visits/world/95/1921.html?tab=videosten

Между прочим, на сайте премьер-министра России — отличная хрень для одновременного чтения и прослушивания речей. Можно ролик смотреть, двигая слайдер туда-сюда, при этом синхронно прокручивается текст; а можно кликнуть на место в тексте, и видеоролик перескочит на то же место. И грузится быстро.

Ниже — некоторые выдержки путинской речи в Давосе.

1. Непосредственные меры по борьбе с кризисом.

а) Не усиливать роль государства

Усиление роли [государства] в условиях кризиса – это естественная реакция на провалы рыночного регулирования. Однако вместо того чтобы заняться совершенствованием рыночных механизмов, появился соблазн максимально расширить непосредственное участие государства в экономике *. […] Противодействие кризису не должно оборачиваться финансовым популизмом, отказом от ответственной макроэкономической политики. Необоснованное увеличение бюджетного дефицита, накапливание государственного долга – также разрушительны, как и авантюрная фондовая игра.

б) Переоценка активов на основе их реальной стоимости. Реформа аудита и бухучёта

Первое, что необходимо предпринять в ближайшее время – это в самом широком смысле слова подвести черту под прошлым. Как говорится – «открыть карты», выявить реальное положение дел. Бизнесу необходимо списание безнадежных долгов и «плохих» активов. К сожалению, это придется сделать. Да, это очень болезненный  и неприятный процесс. И не все на это охотно идут, опасаясь за свою капитализацию, бонусы, просто за престиж. […] Настало время освободиться от виртуальных денег, дутых отчетов и сомнительных рейтингов. Представления о самочувствии мировой экономики и реальном состоянии корпораций не должны находиться в плену иллюзий. Даже если эти иллюзионисты – крупные аудиторские и аналитические бюро. Смысл нашего предложения в том, что в основу реформы стандартов аудита, бухгалтерского учета, системы рейтингов должно быть положено возвращение к понятию фундаментальной стоимости активов. То есть оценки того или иного бизнеса должны строиться на его способности генерировать добавленную стоимость, а не на разного рода субъективных представлениях.

2. Стратегические меры

а) Международный финансовый рынок — создание новых соглашений, ответственность и контроль 

Принципиально важна бoльшая открытость в проведении кредитно-денежной политики стран-эмитентов резервных валют. Более того, эти страны должны принять на себя обязательства руководствоваться международными правилами макроэкономической и финансовой дисциплины. […] На смену отжившему однополярному устройству мировой экономики должна прийти система, основанная на взаимодействии нескольких крупных центров **. Но чтобы такой многополярный мир не стал миром хаоса и непредсказуемости, необходимо укреплять систему глобальных регуляторов, основанных на международном праве и системе многосторонних соглашений. Разумеется именно поэтому так важно переосмыслить роль ведущих международных организаций и институтов.

б) Рынок энергоресурсов. Новые соглашения, стабилизация цен на основе раального спроса и предложения 

На этапе выхода из кризиса глобальная экономика может столкнуться с банальной нехваткой, например, энергетических ресурсов, оказаться под угрозой «обесточивания» будущего роста. […] Единственный путь обеспечения подлинной глобальной энергетической безопасности – формирование взаимозависимости, в том числе на основе обмена активами, без какой-либо дискриминации или двойных стандартов. Такая взаимозависимость и порождает реальную ответственность всех. К сожалению, нынешняя Энергетическая хартия так и не стала работающим инструментом, который способен урегулировать возникающие проблемы. […] Мы предлагаем заняться разработкой новой международной договорно-правовой базы в области энергетической безопасности. Реализация нашей инициативы могла бы сыграть экономическую роль, сравнимую с эффектом от заключения Договора об учреждении европейского объединения угля и стали ***.

Каждый из нас хорошо понимает, что резкие и непредсказуемые колебания цен на энергоносители являются колоссальным дестабилизирующим фактором мировой экономики. Сегодняшнее обвальное падение цен может привести к росту нерационального потребления ресурсов. […] Необходимо вернуться к равновесным ценам, построенным на балансе между спросом и предложением, максимально, насколько это возможно, очистить ценообразование от влияния спекулятивных составляющих, порожденных многочисленными производными финансовыми инструментами.

3. Россия

Кризис обнажил имеющиеся у нас [в России] проблемы. Это чрезмерная сырьевая ориентация экспорта и экономики в целом, слабый финансовый рынок. Еще острее становится проблема развития ряда базовых рыночных институтов, прежде всего – конкурентной среды. Об этих проблемах мы знали, конечно, и раньше, и стремились их последовательно решить. […] Наша антикризисная политика направлена на подержку внутреннего спроса, на социальную защиту населения, создание новых рабочих мест. Как и многие страны, мы сокращаем налоги на производство, оставляя деньги в экономике, оптимизируем государственные расходы****.

Мы также будем активно развивать инновационные секторы экономики, прежде всего те, в которых Россия имеет конкурентные преимущества. Имею в виду космос в широком смысле этого слова, атомную энергетику, авиацию. По этим направлениям мы уже активно налаживаем технологическую кооперацию с нашими партнерами за рубежом. Одной из перспективных тем для совместной работы может стать и сфера энергосбережения. Именно повышение энергоэффективности рассматриваем как один из ключевых факторов энергобезопасности и будущего развития.

—————

* Позднее Путин, комментируя этот отрывок, несколько снизил радикализм своего заявления, пояснив, что не отказывается от проводившейся в России политики усиления роли государства, но это усиление не должно быть чрезмерным.

У российского премьера сложилось впечатление, что сейчас многие компании хотят стать ближе к государству. Путин сказал, что именно такой курс российское правительство и проводило в последние годы. «Мы восстанавливали мощь отдельных секторов экономики, это может не нравиться нашим потенциальным конкурентам, но потребителям продукции в мире это не может не понравиться», — сказал Путин. Российскому премьеру показалось, однако, что некоторые частные корпорации проявляют чрезмерную заинтересованность в государственных финансах. Именно это он и имел в виду, призывая накануне в своей речи не отказываться от духа свободного предпринимательства. (http://echo.msk.ru/news/569257-echo.html)

— Да, мы восстановили влияние государства в «Газпроме», с 38 до 51%,— продолжил он.— Но что в этом удивительного?! Единственное, что было необычного и что не нравилось нашим партнерам и возможным конкурентам,— восстановление мощи отдельных отраслей… А сейчас мы протянули руку помощи некоторым частным компаниям, чтобы у них не пропали залоги в иностранных банках по бросовой цене. Государство должно поддерживать компании, но я имел в виду, что целиком перекладывать ответственность за проблемы частных компаний на государство нельзя… (http://www.kommersant.ru/doc-rss.aspx?DocsID=1110231)

То же самое касается и протекционизма.

Господин Путин перешел к тому, что «нельзя позволить себе скатиться к изоляционизму и безудержному эгоизму».  Он понимал, наверное, что его позиция, мягко говоря, уязвима. В конце концов, правительство принимало и принимает меры, которые являются стопроцентно изоляционистскими. Недавно в Германии господин Путин даже, можно сказать, извинялся перед госпожой Меркель за то, что немецкие автомобили и комбайны после повышения ввозных пошлин вряд ли будут покупать в России, и утешал ее тем, что это повышение зато не касается немецких комплектующих.  Наверное, поэтому он оговорился: 

— И даже если в условиях кризиса определенное усиление протекционизма окажется неизбежным, то здесь всем нам нужно знать чувство меры. 

То есть он считает, что по крайней мере ему оно пока не изменило. (http://www.kommersant.ru/doc-rss.aspx?DocsID=1110231)

** Комментарий М.Хазина: 

Если не считать чисто тактических моментов, то главным [в речи Путина] становится вывод о том, что на смену отжившему однополярному устройству в мировой экономике должна прийти система, «основанная на нескольких крупных центрах». Это очень интересный тезис, поскольку он автоматически означает и смерть ВТО, и разрушение долларовой монополии на эмиссию, и, автоматически, возникновение новых эмиссионных центров. То есть, фактически, речь идет именно о тотальном разрушении современной системы, в рамках идеи «валютных зон», предложенных рядом российских экономистов в начале 2000-х годов. Однако такая политика требует довольно жестких мер, в частности – разрушения единого кластера мирового разделения труда. И уж точно противоречит концепции «открытых» для капитала границ. То есть, предложенные меры серьезно противоречат сами себе: так не бывает, либо одно, либо другое. (http://fintimes.km.ru/39422)

*** Создание союза угля и стали привело в дальнейшем к образованию Европейского экономического сообщества, преобразованного позднее в Европейский союз.

**** Выделенный кусок есть в записи, но отсутствует в тексте на сайте. Надо думать потому, что не вполне понятно, что он имеет в виду.

—————

У меня лично ощущение, что он притворяется, играет, местами просто завирается. Что это за меры, направленные на сохранение рабочих мест, предпринимаются в России? Откуда взялись вдруг призывы не увеличивать чрезмерно роль государства в экономике, не допускать ограничений свободы торговли? Разве ещё недавно он не говорил (и не делал) прямо противоположное?

Кроме того, что речь Путина либеральна, она ещё и во многом банальна. Путин пробежался по верхам, повторив наиболее важные либеральные тезисы, которые вообще-то достаточно известны. Как школьник, сдающий экзамен перед комиссией учёных профессоров, он повторил тезисы из учебника, он не сказал ничего оригинального или интересного — такого, что мог бы сказать только он. Он не углубился, например, в конкретику российских экономических реалий, не упоминал угрозу стагфляции, не говорил о борьбе с инфляцией и т.д.. Например, в качестве основных недостатков российской экономики он сказал о сырьевой ориентации экономики и слабом финансовом рынке. Но, простите, откуда возьмётся сильный и не спекулятивный финансовый рынок без сильной собственной промышленности, вообще реального сектора, и соответствено без ценных бумаг этих предприятий — то есть того, чем на этом рынке можно было бы торговать? Тем самым он назвал базовую черту российской экономики  (ориентация на сырьевые отрасли) и сразу далёкое следствие (слабость финансового рынка), смешав вещи совершенно разных порядков. Между тем в разрыве между этими далёкими краями можно было бы назвать много чего — например, он ничего не сказал о коррупции, о бюрократии, о базовых правовых гарантиях, хотя бы в отношении собственности, об институциональной реформе, о прозрачности законодательства, о поддержке предпринимательства, необходимом снижении налогов… Не сказал он ничего и о том, что многие из этих проблем взаимозависимы, и решение одной может усложнить решение других. Он просто обошёл все конкретные вопросы стороной, выдав несколько привлекательных лозунгов и в очередной раз повторив , теперь уже по новому поводу, несколько дежурных агиток Газпрома — о строительстве трубопроводов (вот тут пошли конкретные названия!), об энергетической безопасности, о рыночных ценах на энергоносители и т.д..

Во «Власти», передаче Киселёва на «Эхе», вчера уже был комментарий, что при снижающихся ценах на нефть и падающих вложениях в экономику России правительство вынуждено стараться выглядеть либеральнее, стараясь привлечь западных инвесторов — но при этом охраняя интересы тех, кто реально владеет и управляет российской экономикой. Отсюда такая двойственность — сильные либеральные заявления на трибуне и смягчающие, если не дезавуирующие их комментарии в кулуарах при сохранении вовсе не либеральной политики. Иначе говоря, речь Путина (а возможно, и встреча Медведева с Муратовым и Горбачёвым) — это просто пиар. Они поняли, что либерализм может быть хорошей приманкой, и забросили удочку. Но вряд ли они на самом деле хотят что-то реально менять.

«Не верю!» (с)

Загундели

РПЦ выбрала себе нового патриарха. И сразу появилось множество статей, припоминающих митрополиту, а теперь патриарху Кириллу (Гундяеву) всё его прошлое: и табачный скандал, и подозрения в сотрудничестве с КГБ, и всё, всё, всё.

Но что  нам, людям светским, до руководства РПЦ? Мне кажется, у нас ещё просто не сложилось понимание, как нужно воспринимать церковные дела, и мы лезем не в своё дело.

Торговля льготным табаком (в том числе себе в карман) — это вопрос всё-таки внутрицерковный. Если торговать табаком и водкой церкви негоже, то пусть она сама с этим и разбирается, это их заморочки. Если Кирилл или кто-то другой использовал предоставленные церкви налоговые льготы для личного обогащения — значит он украл церковные доходы, и это дело опять же между церковью и ним как частным лицом. А может быть они считают правильным, что финансы церкви записаны на частное лицо? Это их проблемы, пусть сами распоряжаются, пусть только налоговые отчёты правильно оформляют.

Мне кажется, надо решить, в каком качестве обществу в целом может быть интересен патриарх. Он несомненно является политиком общероссийского масштаба, но, кажется, только в этом качестве и должен оцениваться. В чём-то его положение сравнимо с руководством политической партией: патриарх — это политик, имеющий определённое влияние на большую часть населения. 

В сотрудничестве с КГБ и различных аферах 1990-х так или иначе завязаны многие в политическом бомонде. Церковь — не исключение. Ну и воровство — а кто у нас не ворует? Президент, премьер, вице-премьеры, мэры и губернаторы — все. Стоит ли бесконечно копаться в их прегрешениях, тем более что нам их судить никак не светит, а иного, увы, не дано. Итак, эти общие прискорбные черты отбрасываем — они скорее помогают избранному патриарху вписаться в политический класс современной России. Что остаётся?

Судя по биографии, Кирилл — человек деятельный, прагматичный до цинизма, коммуникабельный и широких взглядов. Мне нравится, что его обвиняют в экуменизме, что в интервью он высказывался за религиозную терпимость. Мне нравится, что он неплохой оратор, не избегает публичности. Мне даже нравится, что он умеет вести бизнес. «Крепкий хозяйственник», так сказать.

Конечно, по той же биографии судя, он способен радикально менять свои взгляды, подчиняясь конъюнктуре: конформизм — обратная сторона гибкости. Но важно и то, что как ни крути, а он со своими миллиардами и списком Форбса скорее всего принадлежит не к «партии крови», а к «партии бабла».

То есть можно надеяться, что во-первых Кирилл будет лучшим и более активным политиком, чем покойный Алексий II, а во-вторых как политик он скорее всего будет придерживаться умеренной и/или оппортунистской линии, не доходя до фундаментализма ни в чём.

Ну что, не так плохо, как могло бы быть…

PS. Идея заголовка — Илья Барабанов :)

Российский социальный контракт

Фиксирую точку зрения, чтобы не поменялась :)

Горизонтальный и вертикальный контракт — термины из лекции Аузана, может быть есть другие слова для этого. Аузан ещё говорит, что вертикальный — это «по Гоббсу», а горизонтальный — «по Локку».

Гоббс исходил из того, что человек по природе «зол», что им владеют дремучие животные инстинкты, которые государство призвано ограничивать — и поэтому считал правильным правлением просвящённую абсолютную монархию. Другие, в том числе Локк и многие прекраснодушные французы вроде Руссо, исходили из того, что человек по природе «добр», стремились к «свободе, равенству и братству», французы даже совершили революцию, освобождая доброго человека от насилия… Надо думать, обе модели не исчерпывают реальность, и истина, если есть, то где-то посредине — «люди некоторые добры, некоторые нет»; или «людям иногда свойственно делать зло, а иногда добро».

Горизонтальный контракт, как я его понимаю — это то, что создаётся гражданским обществом для себя, — когда люди осознают необходимость регулирования. А вертикальный создаётся государством, и уже для себя, — когда люди признают неизбежность насилия над собой. Таким образом, самосознание и способность народа самому принять ответственность за свою судьбу становится определяющим моментом. Нужна нянька — сиди в яслях. Можешь жить сам — няньку рассчитают и отошлют в деревню.

Когда американские первопоселенцы первым делом выбирают себе шерифа — это существенно, это принципиально. Они ещё себе и священника выбирали. Кстати, в России так было в Новгороде в глубокой древности — и священника выбирали, и тысяцкого, а князя там держали как наёмного главнокомандующего на случай обороны от врага. Ну а теперь у нас, если приходит человек, скажем, на рынок торговать, сразу откуда-то выскакивает некто и говорит «что наторгуешь, половину отдашь мне, потому что я шериф/президент/глава пожарной охраны/Иван Грозный, а кто не согласен, тому по лбу». То есть «шериф» не выбирается обществом, а предшествует ему, предстоит, объявляя всё что есть — своим по праву, делясь чем-то из этого с обществом. И все согласны. В частности потому, что дальше-то всё как у людей, чинно-благородно, шериф так же следит за порядком, люди сыты и в безопасности…

Разница только в этих основах, в том, что горизонтальный контракт и демократия — это легализация права на бунт (очень мне нравится это определение, в оригинале «институционализация права на восстание»). А вертикальный контракт — это легализация права на узурпацию власти.

Из этого вытекает и ещё одно различие: горизонтальный контракт — это взаимное согласие граждан, создающих государственные органы для своих целей. А вертикальный контракт заключается между государством и обществом, тем самым вопрос о создании и устройстве государства оказывается исключённым из соглашения, а государство как сторона договора получает право договор изменить или разорвать.

Путин сейчас как нельзя больше устраивает Россию и подходит ей. Об этом свидетельствует его пресловутый рейтинг — было бы глупо утверждать, что это только пропагандистская накрутка. Да, свободная пресса заставила бы его отвечать на очень неудобные вопросы оппонентов, да только народ согласен, чтобы этих оппонентов не было слышно. Народ не только не бурлит, не только признаёт власть властью, но даже согласен терпеть все эти игры в тандемы и башни Кремля, и значит вот именно такое нам и потребно. Поэтому в России сейчас социальный контракт есть, и очень прочный, и он работает — по крайней мере работал до кризиса. Путинская элита блюла и блюдёт не только свои интересы — контракт был обоюдно выгоден и власти, и народу. Элита совершенно очевидно работала на публику, от которой был запрос на «величие» (надо думать, в силу фантомных болей, связанных с разрушенной империей), был запрос на рост благосостояния, и был запрос на «всё должно сделать государство». Гайдар писал в «Конце империи», что основой советского контракта были стабильные цены, в первую очередь на продовольствие, и повышения цен часто приводили к восстаниям, а освобождение цен привело к краху СССР. Развитием той же традиции, видимо, стала нефтяная «стабильность». В результате мы имеем огосударствление экономики и «ресурсное государство» с пилёжкой бюджетов на всех уровнях. СССР revisited — всё как заказывали, разве нет?

В сущности, Путин — это победивший переворот 1993-го года. Если бы Ельцин в 1992 не загнал коммунистов в гетто, они бы могли, может, стать цивилизованнее… (а может и нет). Но так или иначе тогда был выбран радикальный вариант: или — или. Власть стала диктовать свою безальтернативность народу (в том числе на жутких «выборах» 1996 года), и этим сделала первый шаг к авторитаризму и «имитационной демократии». А нереализованный запрос на «совок» в обществе остался, и соответственно тоже радикализировался: «банду Ельцина под суд». И после того, как ельцинская экономика рухнула в 1998, на смену ей в обличье тов. Путина пришли Анпилов и Макашов, после дефолта ещё более окрепшие от уверенности в своей правоте — и выработанные к тому времени механизмы управления страной пришлись как нельзя более кстати.

Таким образом, то, что мы сейчас имеем в России — это вполне гоббсовский патерналистский контракт, воспроизводящий по мере возможности прежний советский вариант. Власть определяет, что хорошо и что плохо («марш несогласных», например, плохо), а народ слушается и соглашается считать плохим то, что считает плохим государство: потому что монарх просвещённый, а народ серый. И мне кажется, это вполне точное следование гоббсовскому рецепту.

Возможно ли превращение одного типа контракта в другой?

Социальный контракт, как любой договор, необходимо подразумевает антагонизм между сторонами, где каждая сторона вынуждена подозревать другую в жульничестве или неравном обмене. Но в этом тоже есть разница между типами контрактов. Нарушители многостороннего горизонтального контракта противопоставляют себя обществу (всем не-нарушителям), создавая противоречие между асоциальными одиночками и обществом в целом — такой конфликт, в общем-то, может приводить и к модернизации условий контракта, если подавляемое меньшинство сможет доказать большинству своё право и свою правоту. Однако контракт останется горизонтальным.

Вертикальный контракт противопоставляет государство и общество. В вертикальном контракте власть блюдёт в первую очередь свои корпоративные интересы, оставляя нужды народа «на потом», а граждане сговариваются против власти, иногда чтобы власть свалить, но чаще чтобы что-то украсть (что мы имели и имеем до сих пор в России). Только при вертикальном контракте становится возможным одобряемое всеми неповиновение или сговор против государства, а сотрудничество с властью становится позорным. Усиление гражданского общества в такой системе может превратить государство в режим, где «строгость законов компенсируется необязательностью их исполнения». Однако противопоставление государства и общества не уничтожает, а усиливает государство, мешая обществу создать параллельные структуры самоуправления. Кроме того, это противоборство создаёт дополнительное ощущение, что от государства всё зависит, из-за него всё происходит (в том числе плохое), повышает его значимость, что дополнительно обосновывает самодостаточность и важность государства как особой силы. Контракт остаётся вертикальным.

Чтобы выйти из пресловутого цикла «заморозок — оттепель», нужно не бороться с государством, а забыть о нём и начать строить новое, своё. Но как забыть, если всё-всё-всё бесконечно завязано только на него? Кажется, попытка была в 1920-х годах во время НЭПа, но бабочку довольно быстро разбудили. Выпадет ли нам ещё когда-нибудь случай?

Логика войны

В построениях А.Н.Илларионова (отсюда) есть элемент конспирологии, заключающийся в том предположении, что все произошедшие события суть части единого плана, и имеют единое авторство, что Россия представляет собой единый субъект политики. Никаких отношений внутри российских правящих кругов анализировать не предполагается. Однако поскольку любое  исследование должно иметь какие-то границы, автор исследования имеет право поставить их так, как ему удобнее, а качество исследования определяется по результату; результат же в данном случае любопытен.

Логика следующая. Первый вопрос — о сторонах конфликта. Точнее, Илларионов говорит о том, являлись ли Абхазия и Южная Осетия независимыми сторонами конфликта — и отвечает отрицательно: сторонами конфликта были только Россия и Грузия (во внутрироссийские дела, как сказано выше, он не вдаётся). Второй вопрос — об агрессоре: Россия или Грузия? Анализируя последовательность событий (это самая интересная с точки зрения информации часть документа), Илларионов делает вывод, что хотя обе стороны предпринимали определённые агрессивные действия, но в развитии конфликта Россия всегда опережала Грузию, что однозначно указывает на то, что именно Россия несёт ответственность за разжигание конфликта. Итак, речь идёт об агрессии России против Грузии. Этот вывод можно было сделать и без дополнительных выкладок, и в этой части интерес представляет именно хронология событий, содержащая некоторые, возможно, неизвестные ранее факты.

После этого вывода вопрос о подготовке к войне можно исследовать только с одной российской стороны. Илларионов ставит вопрос о сроках подготовки к войне (ведь понятно, что война не может начаться без подготовки) и указывает, что подготовка к конфликту и отдельные акты агрессии происходили задолго до августа 2008 года. Дипломатически, как пишет Илларионов, война началась в феврале 2008 года, когда Москва заявила, что может признать Абхазию и Южную Осетию в ответ на признание Косова европейскими странами. Война перешла в легальную и публичную плоскость в апреле-мае 2008, когда последовало заявление, что Россия не допустит движения Грузии к НАТО, и было выпущено распоряжение о прямых контактах российских органов власти с органами власти Южной Осетии и Абхазии — что было уже признанием этих государств de facto.

Однако понятно, что отношения России и Грузии испортились существенно раньше. В частности, и раздачу российских паспортов в Абхазии и Южной Осетии тоже можно считать и подготовкой к признанию этих территорий как независимых государств, и подготовкой к войне — известно, что раздавать паспорта начали задолго до 2008 года. Самое интересное здесь — это замечание о том, что всё это происходило не только задолго до войны, но и до «революции роз», до прихода к власти Саакашвили, до деклараций о демократическом выборе Грузии и до объявлений о стремлении Грузии присоединиться к НАТО. Илларионов говорит, что началом развития конфликта России и Грузии можно считать 2001 год, когда началась подготовка к массовой раздаче российских паспортов, а в Южной Осетии вместо президента Чибирова, склонявшегося к мирному сосуществованию с Грузией, появился поддержанный российскими спецслужбами президент Кокойты. Илларионов задаётся вопросом о целях, которые могла бы преследовать Россия, и не может предположить ничего другого, кроме того, что Россия стремилась полностью расчлененить Грузию и установить контроль над грузинскими областями по отдельности. Ведь кроме случаев Абхазии и Южной Осетии была ещё Аджария, фактически подконтрольная Москве, а в ходе кампании августа 2008 года близкими к Кремлю пропагандистами велась речь о независимости от Грузии Мингрелии, армянских областей (Джавахети) и других национальных анклавов. В отношении Джавахети есть данные о том, что на территории Армении в августе 2008 войска готовились к вторжению в Грузию (ссылка от того же А.Н.Илларионова).

Илларионов не называет прямо Путина, но понятно, что политика, которую начали проводить в 2001 году — это политика Путина, тогда только что пришедшего к власти. Тем самым исходя из того, что сторонами в конфликте являлись Россия и Грузия, а также из того, что Россия последовательно проводила свою политику, следует вывод о стремлении России получить контроль за Южным Кавказом путём расчленения соседнего государства.

(Латынина исходила из внутрироссийских конфликтов элит, поэтому у неё движущей силой войны выглядит Кокойты, стремящийся получить больше денег из российского бюджета, но симптоматично, что и у Латыниной, и у Илларионова приход Кокойты к власти в Южной Осетии — ключевой момент в развитии конфликта).

Грузию в СНГ ничто не делает исключением, кроме того, что она была в 2001 году фактически в положении failed state. Надо думать, именно поэтому с неё начали. Поэтому самый важный вывод — об этом Илларионов не говорит — заключается в том, что все приведённые построения базируются практически на одном лишь допущении: что Россия проводит согласованную и целостную политику в последние 8 лет. И полученный вывод говорит, что если у России есть вообще какая-то согласованная и целостная политика в СНГ, то она заключается только в поддержке сепаратизма, развязывании локальных войн, создании зон нестабильности и дезинтеграции соседних государств с целью установления контроля над этими территориями по частям.

Чего же ждать от России остальным бывшим республикам СССР?

Про поставки оружия

Я как-то упустил в своё время скандал с поставкой украинского оружия Грузии.

Поискал сейчас слово «Коновалюк» в новостях на UNIAN.Net — и так ничего интересного и не нашёл. Кажется, вся история заключалась в том, что Валерий Коновалюк, глава временной следственной комиссии ВР, выступил чуть ли не в Москве с разоблачениями незаконных поставок (ездил он за доказательствами в Южную Осетию, т.е. доказательства ему дала Россия). Первые сообщения о его заявлениях шли в Украине со ссылкой на РБК и «Вести» или «Коммерсантъ». Суть заявлений заключалась в том, что

1. поставки вооружений происходили в мае-июне 2008 (конкретно, назывался арсенал в Лозовой Харьковской области, неоднократно горевший),
2. поставки вооружений продолжались и после начала войны (об этом было сказано особо, позже);
3. объёмы поставок «превышали потребность в обороне», — но, судя по всему, не сами вооружения, фраза «это наступательное вооружение, которое явно обеспечивало подготовку к военной операции и началу агрессии» выглядит уже как некий вывод;
4. поставки оружия могли нанести ущерб обороноспособности Украины — в частности, Коновалюк заявлял, что два зенитно-ракетных дивизиона «Бук-М1» «были сняты с боевого дежурства в Украине и направлены в Грузию»;
5. продажа производилась по заниженным ценам,
6. оплата за проданные вооружения не поступила в бюджет — из общих 2,5 млрд долларов (стоимости поставок за 4 года) в бюджет поступило только 200 млн..

Возможные нарушения закона при поставках вооружений (по большому счёту, речь могла идти о коррупции) и «моральная ответственность Украины», о которой с самого начала говорил Коновалюк, в газетах сразу превратились в  «незаконные поставки оружия Грузии», чему сам Коновалюк немало способствовал, например, говоря о наличии у него  материалов, достаточных для импичмента президента Ющенко. Однако позже сам в открытом письме заявил, что о незаконности самих поставок с точки зрения национального или международного права ни он, ни члены ВСК не говорили: речь шла только о моральной ответственности Украины за поставки оружия в воюющую страну и о соответствии этого нормам ОБСЕ, а также о возможном воровстве поступивших денег и подрыве национальной безопасности — то есть о вещах, собственно к Грузии прямого отношения не имевших: если бы Украина поставляла оружие другой стороне, или вообще кому угодно, воровство оставалось бы воровством всё равно. Фактом поставок в мае-июне Коновалюк пытался доказать, что руководство Украины знало о будущей войне, однако позже выяснилось, что поставки разнообразного вооружения шли около 4-х лет. Тогда для обоснования того, что Украина допускала нарушения соглашения о безопасности в Европе, было выдвинуто обвинение о поставках оружия уже после начала войны — но, кажется, тоже доказать ничего не удалось.

При том, что официальные лица информации Коновалюка не признали, вопрос не представляется ясным. Однако у нас, кажется, бытует другое мнение. Многие уверены, что Украина виновата в том, что поставляла вооружение Грузии (то есть совершила нечто именно недозволенное). Многие даже думают, что украинцы воевали в Грузии против России.

Достоверных фактов до сих пор нет — но именно это почему-то и даёт почву для их уверенности.

И вот пришла новость (собственно почему я вспомнил-то): Медведев запретил поставки оружия и продукции двойного назначения в Грузию. Я правильно понимаю, что до сего дня поставлять оружие Грузии можно было даже из России?

Саммари по газовой войне

Промежуточные итоги от Б.Немцова.

Это «либеральная» точка зрения. Но я, честно говоря, не вижу тут никаких спорных моментов.

Ущерб и имиджевый, и денежный — очевиден.

Неадекватность действий Газпрома и руководства России — также налицо (в первую очередь полное отключение газа 6.01.2009, но также, например, и нелепая борьба за какой-то «саммит» и место его проведения). Для отключения не было достаточных оснований — возможно, было основание для разбирательства, м.б. судебного — но иски от Газпрома до сих пор не поданы. В любом случае, недостаток газа в Европе заметили только после действий Газпрома.

Украинскую ГТС Газпрому никто не продаст. Требовать повышенную цену за газ ($450) с фактически обанкротившейся Украины — дело бесперспективное: она либо замёрзнет, либо будет покупать мало и дёшево, других вариантов нет, причём даже в том случае, если Газпром скупит её всю на корню.

Когда Путина спрашивают о мотивах, он говорит типа «у нас воровали газ, поэтому мы, естественно, заморозили Европу». То есть Европа, по его мнению, должна платить за наведение какой-то справедливости во внутриукраинских делах, или российско-украинских делах, или за выяснение вопросов технологии прокачки газа (через какую дырку надо закачивать и сколько) и прав собственности на него. И теперь Европа действительно вынуждена разбираться в этих мелочах, причём на высшем уровне. Самое неприятное будет, если они всё теперь наладят — и спросят у русских и украинцев: вы что, ребята, сами не могли?

Так зачем это всё?

Немцов говорит о неадекватности Путина. Но не до такой же степени!

Возможны политические мотивы, но и они, перечисленные Немцовым, выглядят странно. Например, поиск внешнего врага в кризисной ситуации: вот так они ищут врага? Тогда это опять неадекватность. Или возможность спровоцировать кризис в Украине: да там и так кризис! Да, у Украины теперь ещё больше возможности обанкротиться. Но зачем России платить за это такую цену? Украину можно свалить и меньшими усилиями, если по уму. Опять выходит неадекватность.

Остаются причины экономического характера: необходимость продать купленный по высокой цене туркменский газ, собственный дефицит газа в России, попытка повлиять на цены на нефть. Но даже все эти факторы вместе взятые всё равно не могут объяснить столь скандальные действия России. Истерика может быть вызвана только ситуацией крайней, безвыходной. Получается, ответ только один: Газпрому и России банкротство грозит не меньше, чем Украине — и из-за дефицита газа, и из-за низких цен на нефть, и из-за приобретённого по глупости в Туркмении газа, который по такой цене некуда деть. Если Россия действует так, как действует, значит прогноз платёжного баланса Газпрома (а также России в целом) таков, что они готовы идти ва-банк ради повышения выручки от газа и нефти. Иначе через полгода, когда цена на газ упадёт, приток валюты в Россию окончательно прервётся, рубль девальвируется в разы, и вся стабильность разрушится.

И так как повышения цен на газ они, кажется, не добьются, то можно начинать обратный отсчёт… Судя по всему, на рынках это понимают, и при каждом удобном случае каждым рублём голосуют за доллар.

PS. Л.Шевцову и Д.Орешкина не процитировать нельзя.

Е. КИСЕЛЁВ: Александр Григорьевич Лукашенко просто демонстрирует чудеса политической изворотливости. Получил от России громадный кредит, и так и не признал независимость Абхазии и Южной Осетии, как Москва от него этого не добивалась. 

Л. ШЕВЦОВА: Да. Авторитарные режим, в принципе, склонны и тяготеют к поддержке друг друга. Но наши клиентские авторитарные режимы как раз и не поддержали Москву. Это говорит о том, что на геополитическом поле, и не только на газовом, очевидно, минус, проигрыш.

Д. ОРЕШКИН: Да вообще, понимаете, легко любому человеку добросовестному вспомнить, как мы множим количество врагов, начиная от Эстонии в прошлом году, как мы страстно с ней воевали! Потом Грузия враг, Украина враг. Врагов всё больше, союзником всё нет. Сильная политика, направленная на усиление России, её влияние в мире, это политика, которая приводит к появлению большего числа союзников.

Л. ШЕВЦОВА: И одновременно мы хотим быть частью многополюсной ситуации.

Д. ОРЕШКИН: А на самом деле мы замыкаемся в себе.

Газ и судьба Украины

Есть множество интерпретаций существующей ситуации. Самая простая — та, что даёт Газпром, о том, что Украина ворует газ, а Газпром вынужден прекратить его подачу — она не то что вовсе не выдерживает критики, но не отвечает на важные вопросы: где вы были, ребята, целый год, когда можно было вести переговоры о цене на 2009 год? и почему вы считаете отбор газа 1-6 января (который Европа не заметила) достаточным поводом к прекращению поставок вообще (что Европа как раз заметила, вплоть до объявления чрезвычайного положения в некоторых странах)? И так далее. На эти вопросы можно давать разные ответы, уточняя трактовку — но это всё так или иначе описывает ситуацию как «коммерческий спор хозяйствующих субъектов».

(На самом деле, конечно, тут нужно ещё поставить вопрос о субъектности. Кто в России участвует в скандале, кто задаёт тон — Кремль с его стратегическими и геополитическими устремлениями, Газпром с соображениями тактическими и коммерческими, или и те и другие вперемешку? И точно так же действия украинской стороны могут быть согласованной политикой какой-то единой силы или проекцией партийной и клановой борьбы, общей неразберихи, которой никто не хозяин).

Следующий уровень конспирологии — предположения о том, что Украина (или Ющенко, или Тимошенко, или Ахметов) загоняет Газпром в угол, либо что наоборот Газпром куда-то загоняет Украину. Последнее правдоподобнее — глядя на сообщения о цене в 450 долларов, о немотивированном перекрытии трубы, нельзя не думать, что в нагнетании ситуации и раздувании скандала больше других усердствует Газпром. Однако и обратная точка зрения существует — например, недавно её высказывал Фёдор Лукьянов.

Мне кажется, важнее, кто большим рискует. Газпром (Россия) всего-то может потерять лицо, о чём они и так не слишком беспокоятся, и получить за газ от Украины меньше, чем расчитывали. Украина может в результате этих игр просто прекратить существование. Государство находится на грани дефолта (пока что спаслись кредитом МВФ, но повышение цен на газ — один из способов этот кредит быстро проесть), гривна колеблется, упав однажды в два раза, социальные проблемы обостряются, парламентское большинство непрочно, вдобавок ещё и президентские выборы на носу. Достаточно будет состояться правительственному кризису или случись реальный дефолт украинского государства — и создастся ситуация для раскола страны, бюджетных суверенитетов, создания автономных правительств отдельных областей… Вот и возникнет повод для России опять защищать своих граждан, как в Грузии. Уже немножко страшно. Маленькая победоносная война, возможно, кое-кому скоро будет очень нужна.

По поводу Израиля

Лента.Ру пишет: «Судя по информации из Газы, у ХАМАС попросту не хватает боевой мощи на то, чтобы остановить продвижение израильтян вглубь сектора. По последним данным, ЦАХАЛ фактически разделил сектор Газа на две части. Наступление израильских соединений развивается по пяти направлениям: ЦАХАЛ действует в окрестностях городов Бейт-Ханун, Бейт-Лахия и Джебалия, а также Рафаха (город на границе с Египтом), и в городе Газа. Ситуация, по всей видимости, будет развиваться не в пользу ХАМАС…»

Я уже писал про дедушку… Это была первая ассоциация на эту войну. И тогда же я вспомнил Быковское «Хорошо». Чтобы не наврать по памяти, искал в интернете, но заодно нашёл и другое стихотворение, которое задним числом вставил туда. Быков — он вообще за всё, про всё и всегда.

Двенадцатая баллада

Хорошо, говорю. Хорошо, говорю тогда. Беспощадность вашу могу понять я. Но допустим, что я отрекся от моего труда и нашел себе другое занятье. Воздержусь от врак, позабуду, что я вам враг, буду низко кланяться всем прохожим. Нет, они говорят, никак. Нет, они отвечают, никак-никак. Сохранить тебе жизнь мы никак не можем.

Хорошо, говорю. Хорошо, говорю я им. Поднимаю лапки, нет разговору. Но допустим, я буду неслышен, буду незрим, уползу куда-нибудь в щелку, в нору, стану тише воды и ниже травы, как рак. Превращусь в тритона, в пейзаж, в топоним. Нет, они говорят, никак. Нет, они отвечают, никак-никак. Только полная сдача и смерть, ты понял?

Хорошо, говорю. Хорошо же, я им шепчу. Все уже повисло на паутинке. Но допустим, я сдамся, допустим, я сам себя растопчу, но допустим, я вычищу вам ботинки! Только ради женщин, детей, стариков, калек! Что вам проку в ребенке, старце, уроде?

Нет, они говорят. Без отсрочек, враз и навек. Чтоб таких, как ты, вообще не стало в природе.

Ну так что же, я говорю. Ну так что же-с, я в ответ говорю. О как много попыток, как мало проку-с. Это значит, придется мне вам и вашему королю в сотый раз показывать этот фокус. Запускать во вселенную мелкую крошку из ваших тел, низводить вас до статуса звездной пыли. То есть можно подумать, что мне приятно. Я не хотел, но не я виноват, что вы все забыли! Раз-два-три. Посчитать расстояние по прямой. Небольшая вспышка в точке прицела. До чего надоело, Господи Боже мой. Не поверишь, Боже, как надоело.

Обитаемый остров: «не читал, но посмотрю»

В блогах поищешь отзывы на фильм — и в большинстве находится либо «не понравилось, так что и читать не буду», либо «понравилось, надо книжку прочитать», либо в крайнем случае «читал в детстве, не понравилось, а сейчас наверно перечитаю». Собственно, уже то хорошо, что о существовании книжки помнят. Но факт остаётся фактом — среди тех, кто ходит в кино, то есть в некотором активном слое населения, романа «Обитаемый остров» не читал почти никто.

Более того: исполнитель главной роли прочёл книжку уже после того, как ознакомился со сценарием. А в ответ на вопрос, что он вообще читал в детстве, говорит о телевизоре. Хочешь — не хочешь, а приходится признать: молодое поколение читает мало, и в том числе Стругацких оно не читало, а если кто из них читал что-то, тех не проняло. И это несмотря на то, что в книжных магазинах книги эти есть, собрания сочинений выходят и даже, вроде бы, раскупаются.

Можно, конечно, покричать, что культура уходит, что растёт поколение ТВ и комиксов, воспитанное диким капитализмом, не умеющее думать, не привыкшее к гуманизму и т.д.. Но это не совсем так: насколько я могу видеть, люди после 1979 года рождения (то есть кому в 1992 было 12 лет и меньше) действительно другие — в том числе они и правда не читали того, что читали мы, однако они, тем не менее, часто кажутся мне и более раскованными, и более талантливыми, и даже более гуманными — то есть они вообще другие, а «хуже» или «лучше» — сказать, как обычно, нельзя. Опять грядёт «племя младое, незнакомое»…

Стругацких, как можно понять, сильно мучил выбор между личным и общественным — этому посвящена большая часть их романов. Этот вопрос до сих пор актуален — по крайней мере, для меня: мы-то выросли в ситуации двоемыслия и несогласия с реальностью, для нас эта постановка вопроса естественна. Дело не только в советской власти. Модерн (дарвинизм, марксизм, фрейдизм) лишил нас веры в «доброго бога», поставив перед лицом жестокой объективности — рынок, историзм, инстинкт, естественный отбор. В каком-то смысле «научная объективность» оказалась даже более жестокой, чем дохристианский еврейский Бог, жестокий и своенравный: Бога ещё можно было о чём-то молить, а тут и обращаться некуда. Имеет ли смысл в таких условиях восставать против реальности, и если да, то на каких основаниях это можно делать? Ведь и мораль, и этику присвоила себе всё та же объективность: мораль стала классовой и исторической, этикет стал проявлением детерминированного бессознательного. Мы уже не можем сказать, что нам что-то не нравится в нашей действительности, для этого приходится становиться вне истории и общества, люмпенизироваться — то есть заранее признавать и шаткость своей позиции, и даже свою неправоту. Стругацкие размышляли об этом, придумывали примеры и разрабатывали ситуации. Разрешить эти вопросы в художественной форме, наверное, вовсе нельзя, но по крайней мере подумать в их книгах было над чем.

И вот приходит поколение, которое, видимо, этими вопросами не болеет — судя по всему, признав окончательно торжество объективности. Для нас такое положение означает нигилизм, аморальность, цинизм и прочие вещи — а вот они как-то ухитряются быть и добрыми, и отзывчивыми, и даже верить в какого-то бога (в отличие от нас, по преимуществу атеистов). Истинно верующий прагматик — бывает такое? Оказывается, бывает.

Более того, признание объективности (в духе «верёвка есть вервие простое») ведёт к открытию нереволюционных методов совершенствования реальности — всякое, в том числе личное неудобство всегда можно интерпретировать не как недостаток системы в целом, а как частное несовершенство, локальную неоптимальность, противоречащую системе и поддающуюся исправлению в её рамках. Это очень позитивный подход, не позволяющий увлекаться революционными проектами, и он может быть весьма полезен… И там, где мы кричим о продажности власти и антинародном режиме, лезем в высокие материи и сомневаемся во всём — они делают дело, и часто в этом оказываются правы. Опять, опять «Вишнёвый сад», опять Раневские и Лопахины — или мне только кажется?

Сейчас у власти те, кто родился в 1950-е и в начале 1960-х — «семидесятники». Им по 12-17-20 лет было, когда шла война во Вьетнаме, когда строился БАМ и шло освоение космоса, когда ещё железный занавес не трещал по швам, а советским вождям ещё было не по семьдесят-восемьдесят лет, а только по пятьдесят-шестьдесят. Они тоже верили в объективность и не задумывались об основах… Это мы потом разуверились. Союз детей 1970-х и 1990-х — это не только циничные комсомольцы во главе тупоголовых «наших» и «румоловцев». Это и активный бизнес, и большая мобильность, и ответственность, и свобода передвижения, и интересные решения, и новые семьи, и какое-то счастье…

Так может быть, мы — уроды, порождение смутных времён застоя и перестройки, а они, и нынешняя власть, и эти новые молодые люди — «нормальные»? Может быть, мы — выродки и жертвы некой своей системы башен, а они — свободные и прекрасные, пусть и не разбирающиеся в тонкостях нашей жизни, как Максим Каммерер? Может быть, главное зло башен — это прерванная традиция, неуверенность и сомнение, остающиеся даже после их свержения?

Хочется верить, что с этими прогрессорами (всякое новое поколение — всегда прогрессоры) страна и весь мир не пойдёт вразнос. А нам всё равно останется тот же вопрос без ответа — готовы ли мы примириться с реальностью? можем ли мы её изменить? имеем ли мы на это право? и можем ли мы поддержать кого-то — тех, кто меняет реальность, или тех, кто защищает её?

PS1. Отчасти в тему — А.Цветков про Дарвина.

PS2. По ассоциации — Д.Быков:

Хорошо тому, кто считает, что Бога нет. Вольтерьянец-отрок в садах Лицея, он цветет себе, так и рдея, как маков цвет, и не знает слова «теодицея». Мировая материя, общая перемать, вкруг него ликует разнообразно, и не надо ему ничего ни с чем примирять, ибо все равно и все протоплазма.

Сомневающемуся тоже лафа лафой: всю-то жизнь подбрасывает монету, лебезит, строфу погоняет антистрофой: иногда — что есть, иногда — что нету. Хорошо ему, и рецепт у него простой — понимать немногое о немногом. Мирозданье послушно ловит его настрой: час назад — без Бога, а вот и с Богом.

Всех страшнее тому, кто слышит музыку сфер — ненасытный скрежет Господних мельниц, крылосвист и рокот, звучащий как «Эрэсэфэсэр» — или как «рейхсфюрер», сказал бы немец; маслянистый скрежет зубчатых передач, перебои скрипа и перестука. И ни костный хруст, ни задавленный детский плач невозможно списать на дефекты слуха. Проявите величие духа, велит палач. Хорошо, проявим величье духа.

Вот такая музыка сфер, маловерный друг, вот такие крутятся там машинки. Иногда оттуда доносится райский звук, но его сейчас же глушат глушилки. А теперь, когда слышал все, поди примири этот век, который тобою прожит, и лишайные стены, и ржавые пустыри — с тем, что вот он, есть и не быть не может, потому что и ядовитый клещ, который зловещ, и гибкий змеиный хрящ, который хрустящ, и колючий курчавый плющ, который ползущ по сухому ясеню у дороги, и даже этот на человечестве бедный прыщ, который нищ и пахнет, как сто козлищ, — все о Боге, всегда о Боге.

А с меня он, можно сказать, не спускает глаз, проницает насквозь мою кровь и лимфу, посылает мне пару строчек в неделю раз — иногда без рифмы, но чаще в рифму.

Про Израиль

Никогда не приходилось жить под одной крышей с невменяемым вечно пьяным дедушкой? Который устроил из своей комнаты бомжатник, воняет мочой на десять метров, гадит (в том числе и буквально) по всей квартире и регулярно впадает в ярость, матеря всех вокруг и грозя разнести всё что есть ценного в доме? Вреда от него, в общем, почти никакого — одно беспокойство, но оно такого сорта, что терпеть бывает трудно. Спать иной раз невозможно, гостей не приведёшь и вообще. Особенно тяжело становится, если этот праздник жизни продолжается уже лет десять-пятнадцать. Можно, конечно, дедушку отселить. Или упечь в психушку (хотя когда его спрашивают, не хочет ли он подлечиться, он упорно на пределе вменяемости отвечает твёрдо «нет», после чего тупо и пошло материт всех вокруг и уходит обратно в запой). Но даже если удаётся его куда-то сплавить — рано или поздно он возвращается из очередной психушки и продолжает в прежнем духе.

И ведь он не виноват — что ж поделать, старость, болезни, трудная жизнь… Можно вспомнить, как много пользы он принёс Родине, или как гулял с внучатами — его есть за что любить, он в общем-то хороший человек. Но что с ним делать здесь и сейчас — непонятно.

Примерно то же, как я понимаю, происходит между Израилем и палестинскими арабами. Главная беда последних — в невменяемости, то есть в отсутствии ответственного правительства. Стоит кому-то из арабских лидеров взять полное руководство Палестиной на себя или хотя бы объявить себя главным переговорщиком, как сразу выясняется, что есть кто-то ещё, и с этим вторым переговоры вести уже совершенно невозможно. Даже при Арафате навести порядок в Палестине не удавалось. А уж теперь, когда руководство Палестинской автономии гораздо менее авторитетно, если ФАТХ и пытается вести какую-то взвешенную политику, всегда находится ХАМАС или какие-нибудь воинственные «Бригады мучеников Аль-Аксы», которых никто не контролирует, и за которых никто ответственности не несёт. И точно так же как с дедушкой, арабов, конечно, жалко. Никто из простых людей в Палестине персонально не виноват в происходящем бардаке. Да и нынешние палестинские лидеры уже пришли в готовую ситуацию, не они её создали…

Дедушку пробовали отселять (Палестинские территории огородили забором). Дедушке пробовали показать пример (израильские поселенцы на палестинских территориях вели хозяйство, демонстрируя, что там можно не только умирать от голода, постреливая через забор очередями из АКМ, но и снимать неплохой урожай). Дедушке давали полную свободу, не вмешивались ни во что (поселенцев с арабских территорий вернули, и заодно вывели армию). Дедушку регулярно лечат шокотерапией (то есть устраивают показательную войну с меньшим или большим количеством жертв). Дедушке даже пробовали показать, что он взял верх и может успокоить свою гордость (Израиль тщательно делает вид, что проиграл Хезболле войну в Ливане, лидеров ХАМАС принимали в Кремле на государственном уровне, в автономии ХАМАС победила на выборах и сформировала правительство). Но что бы с ним ни делали — дедушка всё равно гнёт своё (перемирие с Израилем — это вовсе не перерыв в войне, это просто когда смертников почти не посылают и ракеты, «Кассам» или «Град», падают на Израиль несколько реже). Кроме того, в любом случае дедушку продолжают кормить (даже когда Израиль начал бомбардировки объектов ХАМАС, электроэнергия поставлялась, более того подвозилась гуманитарная помощь для пострадавших), а дедушке только этого и надо, чтобы кормили. И что с ним с таким делать?

Главная ошибка мирового сообщества, организовавшего ООН и принявшего Декларацию прав человека, заключалась в  уверенности, что после уничтожения фашизма с остальными людьми всегда можно будет договориться. Ан нет. Разные люди бывают.

И ведь палестинский конфликт — не шаблонный. Нельзя одну схему применять на всех. Везде есть свои особенности, как и между людьми. Например, вместо арабского дедушки можно представить албанскую бабушку. Жила она с невесткой-сербкой, ну и цапались они регулярно. Дошло до поножовщины, вмешались соседи… И что же? Выяснилось, что старуха ещё вполне в своём уме, хотя и строптива. А вот с младшей тёткой договориться никак не удавалось, хоть она, в отличие от бабки, работает, в магазин ходит и вообще выглядит более социализованной.

А ещё есть милая семейка кавказских народов и их напряжённые отношения между собой и с Россией — тут даже не знаю, какую аналогию можно было бы дать…

Эхо

Фирменный стиль опросов «Эха Москвы» всё-таки не для всякого случая подходит. Суть его в том, чтобы дать слушателям в качестве вариантов ответа на вопрос две заведомо экстремистские точки зрения — такие, что здравомыслящий человек ни одну из них поддержать не сможет, и начнёт мучительно искать аргументы.

Проблема в том, что ведущие в ходе опросов часто высказываются за один из предложенных вариантов — ну правильно, работа такая (когда этот подход только начал работать, было заметно, что тот же Ганапольский в других передачах или в блоге, выступая «от себя», часто отстаивает совсем другую точку зрения). Но вот, например, сегодняшняя агитация ведущего против Израиля как-то неприятно коробит (они обсуждают, кто виноват и кто прав в войне на Ближнем Востоке). Все эти слова об устроенной Израилем кровавой бане, об уничтожении членов семей — ну чересчур это уже.

Могут не понять, что это намеренно тенденциозная точка зрения. Что это заведомая неправда, используемая только для стимулирования высказывания мнений слушателями. Могут услышать и сказать — а, на «Эхе» сказали, ну, значит, может и правда так.

(На всякий случай — до сих пор атаки Израиль изначально производил только по зданиям, занимаемым ХАМАС, цели объявляются заранее, и в случае, когда был уничтожен дом одного из лидеров террористов, об этом тоже заранее объявлялось, но террорист свою семью спасать не захотел).

Обитаемый остров — после просмотра

Основные ожидания должны оправдаться во второй серии. А за первую серию — всё-таки не «тройка». Всё-таки «четвёрка». Более или менее. По сравнению с теми же «Дозорами», «Обитаемому острову» (роману) сильно повезло — от Лукьяненко в фильме просто ничего не осталось, а тут на удивление практически всё на месте. Так что вторую серию буду ждать — в отличие от «Ночного дозора», рвотной реакции нет и в помине. Но — всё-таки не «пять», далеко не «пять».

Подводя итоги.

1. Худшие актёры фильма — это Ф.Бондарчук и Куценко. Дело даже не в дредах, которые ругает Гоблин. Куценко на каторге выглядит чистеньким и опрятным, вот что глупо. У него аккуратно выстриженные височки, волосы ровно зачёсаны, он выбрит — даже сияющий Мак выглядит естественнее, и уж особенно странно Куценко смотрится рядом с гениально загримированным и гениально играющим Гармашом. По дороге домой, вспоминая фильм, мне показалось, что я даже отворачивался чуть-чуть, когда Гармаш был крупным планом — опасался запаха, настолько естественно, как настоящий каторжник или бомж, он и выглядел и держался. Интересно, как Куценко будет играть во второй серии. Он же должен быть старым марксистом, искушённым в делах подполья, и одновременно террористом с довоенным стажем… Этакий Савинков — потянет ли Куценко такую роль?

Ну а Бондарчук — он просто отталкивающе гламурен. Изобразить эпилептический припадок (два раза, в ванне) или ярость (в конце фильма) — ну вот не получается у него, и всё.

2. Лучший актёр — несомненно Гармаш. Жаль, что ему не удалось перевоплотиться в профессора — сценарий, что ли, не позволил? Или время поджимало? В сцене, где Зеф объясняет Максиму, зачем на самом деле нужны башни, он (в романе) говорит тихо, интеллигентным языком — и это должно резко контрастировать с его обычным поведением. Но обычного Зефа, громогласного и сквернословящего, нам не показали, — наверное, поэтому и интеллигента показать не удалось. Впрочем, ещё будет вторая серия…

Максим тоже неплох. Именно вот таким сияющим молодым щеночком и должен он быть — такой Максим действительно может сохранить веру в то, что все люди братья, до самого конца. Он должен быть глуповат — и в фильме он такой и есть, и это правильно. Гай тоже вполне подходящий.

3. Сценарий — пять с минусом. Действительно, очень близко к тексту, при этом без лишнего буквализма. Есть узнаваемые фразы, все основные повороты сюжета на месте. Единственный ляп — это пресловутый астероид и всё, что вокруг него. Вообще непонятно, зачем отказались от ракетной/метеоритной атаки в атмосфере, которая была в романе. Когда, потерпев аварию на орбите, корабль падает на планету, и из него выходит герой без единой царапинки — это как-то нелепо выглядит. Если бы авария произошла в атмосфере, близко к поверхности, это было  бы естественнее.

Но основные вещи, которые могли бы войти в первую серию — сказаны. Есть даже некие отсылки к нашей (уже постсоветской) реальности — слова про рекламу, финансовые потоки, приватизацию («всё разобрали по дешёвке», как-то так там сказано) и, конечно фраза «они не правят, они работают», сказанная о Неизвестных Отцах.

Довольно хорошо проведена линия с «животными»: Максим называет посетителя кафе «грязным животным», когда тот хлопает официантку по заду — и это «рифмуется» с одной из сцен в конце, когда Мак отпускает мутанта, говоря, что он не животное, а Гармаш говорит ему — «сам ты животное», в смысле что ничего ты не понимаешь в жизни, щенок.

4. Постановка — на тройку. Переборщили с экзотикой. Нафига было рисовать этот «город будущего», как в «Пятом элементе»? Всё можно было снять в обычном среднероссийском уездном городе — тем страшнее выглядело бы. Рада Гаал должна жить не в поднебесье, а в панельной пятиэтажке. Кстати, из-за этого оказывается совершенно непонятен дворник, доносящий на Мака, когда тот возвращается после взрыва башни — дворник мог бы быть обыденным, нашим, а вышел фантастическим и оттого нелепым.

Берёзки в конце тоже ни к чему. С бамбуком в одной климатической зоне, вообще-то, им делать просто нечего, а по роману там должны быть «джунгли», без всяких оговорок.

Омерзительнее же всего так называемые любовные сцены. Когда руки Мака и Рады встречаются, сзади за ними загорается солнце — что может быть пошлее? И зачем нужно было показывать коленки героини со спущенными чулками? Это так они хотели показать «совок» или это такой странный эрос? Глупо как-то.

Общее ощущение — старались снять хороший фильм по хорошему сценарию. Сняли так себе, но хоть сценарий не попортили.

Перед просмотром «Обитаемого Острова»

Я уже понял, как сказал какой-то радиослушатель на «Эхе Москвы», что «Бондарчук сделал из философской драмы боевичок», так что я не жду чего-то особенного. А после того, что написал Гоблин о технической стороне фильма — уже и вообще ничего не жду. Но посмотреть — посмотрю. (Страдающий вечным чеченским синдромом и не принимающий ничего антисоветского Гоблин — не лучший рецензент для фильма по антисоветскому роману, но в технической стороне он, вроде бы, разбирается).

Говорят, что БН фильм посмотрел, и ему фильм понравился. Но в последнее время мне начинает казаться, что из двух братьев Борис Натанович отвечал за чистый action — по крайней мере, его «Комментарии к пройденному» иногда оставляют ощущение, что он то ли не хочет говорить о том, какие идеи были заложены в их книги, то ли вовсе не понимает их сам; а его последние романы кроме action’а практически ничего и не содержат.

Кстати, в тех же «Комментариях» про «Обитаемый остров» сказано, что он был задуман как «бездумный, безмозглый, абсолютно беззубый, развлеченческий, без единой идеи роман о приключениях комсомольца XXII века», и только потом в деталях вображаемого мира стали возникать аналогии с советской реальностью:

Всё вставало на свои места, как патроны в обойму, всё находило своего прототипа в нашей обожаемой реальности, всё оказывалось носителем подтекста — причем даже как бы помимо нашей воли, словно бы само собой…

Тот же процесс Стругацкие описали в «Хромой Судьбе», точнее, во «внутреннем романе», известном под названием «Гадкие лебеди» — но тема писательского творчества сшивает обе половины романа, да и понятно, что это написано в любом случае о себе:

Вы начнете исправлять стиль, приметесь искать более точные выражения, заработает фантазия, замутит от затхлых слов, захочется сделать слова живыми, заменить казенное вранье животрепещущими фактами, и вы сами не заметите, как начнете писать правду…

Надо думать, так и появился «Обитаемый остров», если не самый любимый, то уж точно самый цитируемый мною роман Стругацких — на мой взгляд, он описывает до сих пор нашу политическую реальность самым исчерпывающим образом. Но «боевичок» там, конечно же, есть — если выхолостить всё самое интересное, или если не заметить этого при просмотре фильма.

Гоблин об «антитоталитарной» стороне романа пишет так:

…Группы Поэтов, Писателей, Художников и других Прекрасных Людей (местами — даже весь народ в целом) стенают под гнётом тупых тиранов. То есть все вокруг хорошие и стремятся к Прекрасному, а тупой тиран их туда не пускает. Ни слова о том, откуда тиран взялся, как этот прекрасный народ сумел его породить и почему он народом руководит… Тирана надо просто изничтожить, после чего наступит Свобода и Счастье, после чего всё станет хорошо… Ни слова о кровавом хаосе и массовых убийствах, которые влечёт за собой любая революция, ни слова о последующей зачистке революционеров, столь милой сердцу советских интеллигентов…

Не знаю, где он там нашёл «Поэтов, Писателей и Художников» (это скорее уже из тех же «Гадких лебедей»), но в остальном то, что он описал — это такое детское отношение к тоталитаризму, которое у тех же Стругацких высмеяно даже раньше, в «Попытке к бегству», где один из героев говорит о возможности построения коммунизма — «Кучка вонючих феодалов против коммунистической колонии — тьфу! Конечно, это случится не сразу. Придется поработать. Лет пять потребуется…» — и ему тут же возражают: «А пятьсот пятьдесят пять не хотите?.. Коммунизм —  это прежде всего идея!  И  идея  не  простая.  Ее  выстрадали  кровью!  Ее  не преподашь за пять лет на  наглядных  примерах…»

И вот с таким же детским отношением прилетает на Саракш Максим Каммерер (он же Мак), и собственно «Обитаемый остров» — это роман о том, как этот самый «комсомолец XXII века» понимает, насколько сложно устройство социального организма, и как сложно (если вообще возможно) это устройство поменять…

И о чаемом Гоблином хаосе у Стругацких, конечно, сказано. И о зачистке революционеров тоже есть (в частности, «Неизвестные отцы» — это и есть бывшие революционеры, прошедшие уже Термидор и истребляющие друг друга; и жизнь подполья это тоже бесконечное самоистребление и предательство). Наконец, и сам Максим думает о возможности войны, вполне осознавая, что в жертву ради будущего счастья придётся принести многих, и в первую очередь тех, кто страдает больше других.

С другой стороны, от этой своей наивности Максим не избавляется до самого конца. В последней главе он говорит: «Центр-то ведь разрушен, излучения больше нет… Теперь они сразу поймут, что их угнетают, что жизнь у них дрянная, и поднимутся…» — и получает точно то же самое возражение, что и герой «Попытки к бегству», только изложенное чуть иначе:

«Куда они поднимутся? Кто  поднимется? Неизвестные Отцы живут и здравствуют,  Гвардия  цела  и  невредима,  армия отмобилизована, в стране военное положение… Ты забыл  про  передвижные излучатели, ты забыл про Островную Империю, ты забыл про экономику… Тебе известно, что  в  стране  инфляция?..  Тебе  вообще  известно,  что  такое инфляция? Тебе известно, что надвигается голод, что земля не родит?.. Тебе известно, что мы не успели создать здесь  ни  запасов  хлеба,  ни  запасов медикаментов? Ты  знаешь,  что  это  твое  лучевое  голодание  в  двадцати процентах случаев приводит к шизофрении?»

Таким образом, осознание сложности социальных преобразований приходит даже не к герою (хотя герой таки многое успевает понять), а к читателю. Нас оставляют перед выбором — кто прав: легкомысленный революционер-прогрессор Мак или опытный и вдумчивый, но склонный к компромиссам с реальностью Странник? С одной стороны, Странник прав: заботясь о народе и принимая на себя огромную ответственность за народ, нужно думать о многом и многое подготовить, на это уйдут годы и столетия — но за это время народ будет продолжать страдать, в то время как кое-что исправить можно немедленно. Но если начать всё что попало исправлять, слишком многое можно нечаянно попортить. А многое придётся, скрепя сердце и заставив совесть замолчать, принести в жертву… Через это Мак тоже прошёл, и тоже не получилось.

«Вы сделали правильный выбор: вы обратились к самым жалким, к самым несчастным, к людям, которым досталась в равновесии сил самая тяжкая доля. Но  даже  и  они  не  желают нарушения равновесия,» — говорит Маку Колдун. Примерно то же имеет в виду Саул в «Попытке к бегству»: «Вы никак не хотите понять, что здесь мы имеем дело не с катастрофой, не с каким-то стихийным или техническим бедствием, а с определенным порядком вещей. С системой, молодые люди…»

Что же делать, если реальность отвратительна, но нет никакой возможности её изменить? «Если не знаешь, что делать, поступай по совести» — кажется, именно к этому приводят нас Стругацкие. Противоречие между личностью и историей Стругацкие сводят к противоречию совести и ответственности. Разумеется, противоположную точку зрения и в этой постановке вопроса они не забывают тоже. Колдун — фигура мощная, несомненно олицетвряющая интеллект, сторону сомнения, говорит Маку:

Ваша  совесть возмущена существующим порядком вещей, и ваш  разум  послушно  и поспешно ищет пути изменить этот порядок. Но у порядка есть свои законы. Эти законы возникают из стремлений огромных человеческих масс, и меняться  они  могут тоже только с изменением  этих стремлений…  Итак,  с  одной  стороны  — стремления огромных человеческих масс, с другой стороны ваша  совесть, воплощение ваших стремлений. Ваша совесть подвигает вас на изменение существующего порядка, то есть на изменение стремлений миллионных человеческих масс по образу и  подобию  ваших  стремлений.  Это  смешно и антиисторично.  Ваш  отуманенный  и  оглушенный  совестью  разум   утратил способность отличать реальное благо масс от воображаемого, —  это  уже  не разум. Разум нужно держать в чистоте. Не хотите, не можете —  что  ж,  тем хуже для вас. И не только для вас. Вы скажете, что в том мире,  откуда  вы пришли, люди не могут жить с нечистой совестью. Что ж,  перестаньте  жить. Это тоже неплохой выход — и для вас, и для других…

Однако Максим, или Саул, или дон Румата всё равно остаются главными и несомненно положительными героями, которым симпатизируют сами авторы. Да, история — поступательна и закономерна, и складывается она движением огромных человеческих масс, но каждый человек свободен поступать в соответствии со своей совестью, и история складывается также и из желаний и действий отдельных людей. И если каждый будет думать о невозможности что-то изменить, ссылаясь хоть на свою слабость, хоть на глубокие знания в истории и социологии, то ничто никогда в жизни и не изменится. Так что пусть каждый делает что может, не думая об исторических закономерностях — закономерности позаботятся о себе сами. Как говорил дон Румата, «ты один, как перст, да таких  перстов  вас  в  городе тысяч десять…»  Таким образом, сформулированный конфликт совести и разума, или совести и ответственности, Стругацкие разрешают в пользу совести.

— Чепуху я сделал, — горестно сказал Саул. —  Ругайте  меня.  Но  все равно начинать здесь нужно с чего-нибудь подобного. Вы сюда  вернетесь,  я знаю. Так помните, что начинать нужно всегда с того, что сеет  сомнение…Что же вы меня не ругаете?
— За что же, Саул? Вы не сделали ничего плохого.  Вы  сделали  только странное…

Впрочем, ни в «Обитаемом острове», ни в «Попытке к бегству» или «Трудно быть богом» окончательного ответа Стругацкие впрямую не дают, обозначив довольно ясно свою позицию, но тем не менее оставляя читателя в сомнениях. И если судить по тому, как часто сами они к этому вопросу обращались, уверенности у них самих в этом отношении не было. Так или иначе, в фильме это как-то должно прозвучать, и мне будет жаль, если ничего такого не будет.

А ещё — конечно, хочется увидеть в этом фильме знакомые с детства и снова сейчас появившиеся приметы, и почувствовать отчаяние от абсурда, растворённого в жизни, и невозможности ничего изменить… Посмотрим, что там окажется. Сеанс в 17:00.

Печальная новогодняя песня

Sometimes I see
How the brave new world arrives,
And I see how it thrives
In the ashes of our lives…

Oh yes, man is a fool,
And he thinks he’ll be okay
Dragging on, feet of clay,
Never knowing he’s astray,
Keeps on going anyway…

Seems to me now
That the dreams we had before
Are all dead, nothing more
Than confetti on the floor…

It’s the end of a decade
In another ten years time.
Who can say, what we’ll find
What lies waiting down the line…
In the end of ’89?

Happy new year, happy new year —
May we all have a vision now and then
Of a world where every neighbour is a friend?
Happy new year, happy new year —
May we all have our hopes, our will to try?
If we don’t, we might as well lay down and die,
You and I…

via rsh

PS. А В.Милов как раз про это писал недавно: «Песня ABBA Happy New Year вышла в 1979 году, в один из самых тяжелых моментов последних десятилетий — ayatollah’s in Iran, Russians in Afghanistan, на Западе экономический кризис и стагфляция, призрак третьей мировой отчетливо маячит на горизонте… А конец 1989 года ознаменовался совсем другой атмосферой — падение Берлинской стены, бархатные революции в Польше, Чехословакии, разрядка между США и СССР… Песенка АВВА оказалась, как ни крути, пророческой. Вон как все в итоге изменилось-то за 10 лет… Интересно, what lies waiting down the line — in the end of 2018? Чего увидим через десятилетие?»

Шустер LIVE

Нашёл сайт с нормально просматриваемым видео передачи (а то на сайте Первого канала ничего не работает).

В том числе полная запись передачи «Есть ли выход» с Тимошенко, о которой писал А.Н.Илларионов:

Часть 1.
Часть 2.
Часть 3.
Часть 4.

Найти бы ещё возможность как-то скачивать ролики оттуда.

Падающая вертикаль

Максим Шевченко на «Эхе»:

Между либералами 90-х и прагматиками 2000-х только в том, что прагматики 2000-х более ответственны перед государственной системой, что меня лично устраивает абсолютно, чем либералы, которые были ответственны только перед корпорациями. Что касается их общего, что касается их отношения к деньгам, как к абсолютному фетишу и двигателю истории, оно абсолютно одинаково что у Илларионова, что у его оппонента из кремлевской администрации.

Прагматики — это, между прочим, имеется в виду либеральное путинское крыло.

Или вот журнал «Эксперт» за эту неделю. А.Н.Привалов пишет об исчерпанности модели роста:

Факт остаётся фактом: страна видела, как президентская вертикаль дала явный сбой, — и не видела, чтобы кто-нибудь (кроме первого лица) по этому поводу опечалился. […] Ключевую для объяснения этого феномена мысль высказала с месяц назад в Госдуме министр экономики Набиуллина: «Мировой экономический кризис, который только разворачивается, показал исчерпанность той модели роста российской экономики, которая была в предыдущие годы». Госпожа Набиуллина не захотела или не смогла проговорить ясное как день следствие высказанной ею констатации: исчерпана и модель управления российской экономикой, при которой сложилась более не действующая модель роста.

В том же номере «Эксперта» — Владислав Иноземцев:

Главными ошибками власти в 2001–2007 годах стали отказ от структурной перестройки экономики в угоду интересам монополистов-сырьевиков, неуемная «финансиализация» экономики и превращение капитализации в фетиш, оправдывающий всё, в том числе наращивание внешнего долга, и наконец, выстраивание «вертикали власти», которая была абсолютно невосприимчива к любым отличным от официальных подходам к развитию отечественной экономики.

Итак, «вертикаль» более не привлекает элиты. Что же взамен?

Шевченко:

Надо прекратить эти разговоры об участии России в глобальной экономике. Потому что Россия в глобальной экономике может участвовать сейчас только как донор. А акцептором будут Соединенные Штаты, их долларовая система, которая рушится. Я совершенно не готов работать на благосостояние американского народа и американского доллара. И я понимаю, что какая-то часть нашей правящей элиты очень сильно на этом завязана… Надо изменить политическое отношение к этому. Мы должны перейти к абсолютному финансовому и политическому прагматизму. У нас хватает ресурсов, хватает потенциальных возможностей для развития экономики внутри страны и на разных направлениях. Надо прекратить эту привязку к международным валютам. Прекратить.

Иноземцев:

Требуются экстраординарные меры: запрет на вывоз капитала и регулирование курса рубля ради обретения свободы действий в регулировании финансовых потоков внутри страны… «Отсоединение» российской финансовой системы от мировой может иметь позитивный эффект. Речь, разумеется, не идет о дефолте или о прекращении выплаты долгов. Напротив, было бы правильно выплатить те 130–150 млрд долларов, которые российские корпорации должны западным кредиторам, в 2008–2009 годах практически авансом — и затем ввести избирательные ограничения на вывоз капитала.

Если иметь в виду, что Шевченко — околоофициальный политолог (ведёт передачи на Первом канале и радио «Маяк»), а «Эксперт» — околоофициальный журнал, публикующий статьи Суркова (когда он их пишет), вырисовывается тенденция, однако — будто бы формируется некая право-изоляционистская платформа, противостоящая слабеющим либералам в правительстве.

Кургинян vs Доброхотов

http://www.echo.msk.ru/programs/klinch/559615-echo/

Роман Доброхотов (dobrokhotov), конечно, очень смелый и искренний человек. Но я полностью на стороне Кургиняна (впрочем, почти как всегда — Кургинян это для меня авторитет непререкаемый).

Что мы называем властями? Если сюда включаются все министры, губернаторы и все прочие, то я сразу говорю: нет и нет, — народ не поддерживает власть, он ей не верит, народ традиционно её ненавидит. Он иногда её боится, но в целом он, конечно, испытывает к ней глубокое отторжение. Если же говорить о том, на чём строится политическая система, — политическая система твердо строится на Путине, и даже Медведев тут есть некое прилагательное к слову Путин. По отношению к Путину – это объективный факт — ничего не происходит в ситуации кризиса с его рейтингом. Пока не происходит, но может произойти, и даже очень резко. Но пока ничего нет. Рейтинг тефлоновый.

Более того, по мене того как власть уходит от региональных властителей, от кого бы то ни было ещё, переходит она, в сущности, к Путину. И более того, если будет хуже, то, может быть, она ещё больше перейдёт к нему – все будет зависеть от того, как он будет себя вести: его могут порвать в клочки, а могут наоборот сильно поддержать. Потому что на кого-то надеяться надо, кому-то надо делегировать своё доверие. Как говорил Мармеладов в «Преступлении и наказании»: «коль идти больше некуда». Вот когда идти больше некуда, этот стихийный рейтинг доверия делегируется кому-то наиболее знакомому и вызывающему какое-то остаточное ощущение уверенности — это и есть Путин.

Все альтернативы, которые сейчас существуют, все они мертвые. Почему? Потому что все они не схватывают живую жизнь страны, которую Путин схватил. Все они не учитывают чудовищного унижения Хасавюрта, чудовищного унижения, капитуляции России перед маленькой Чечнёй. Унижение, которое охватило всех — я знаю – олигархов, врагов власти, — кого угодно. И когда Путин осуществил эту победу в Чечне — весьма сомнительную и неоднозначную — вдруг вся нация сказала: «это он». 

Шок 90-х и постоянный страх того, что вернётся это, и постоянное лицезрение определённых лиц и определенных идеологем, — вот это сковывает людей. Поэтому они цепляются за Путина, потому что другого ничего нет.

Милосердие — прекрасная вещь. Но мне кажется, что предметом заботы должен быть не Алексанян, предметом интереса — не несколько элитных групп, которые вокруг этого топчутся, а русский рабочий, русский мужик и все остальное…

Вот это всё — безусловно так. Унижения Хасавюрта я сам лично не чувствовал (скорее наоборот, унижением была война), но верю, что так и было — это чувствовалось (впрочем, тогда скоро будет у нас и унижение Цхинвали, и унижение мирового кризиса…) Так или иначе, Берлин 1945-го и Хасавюрт 1996-го, две исторические точки, победа и поражение, их противовес — это действительно стало основой путинской власти. И это очень непросто и неспроста.

А Доброхотов — он отлично и искренне продемонстрировал маргинальность и, увы, глупость, зашоренность, идеологичность нашей дем.оппозиции. Они заняты практически только защитой меньшинств: в первую очередь собственным существованием, или (как было в 90-е) возможностью реализовать свои убеждения, получив посты в правительстве , или (как в случае с Алексаняном и Бахминой) частными случаями очевидных зверств власти. Доброхотов произносит фантастическую по глупости, но характерную фразу, это credo:

[Оппозиция может уловить настроение масс,] ближе общаясь с теми социальными группами, которые у нас остались недодавленными в гражданском обществе. Это независимые профсоюзы, которые хоть в каком-то слабом виде, но есть, это какие-то группы социального протеста — как во Владивостоке те же автомобилисты, это просто социальные группы, которые сейчас протест не выражают.

Настроение масс предлагается искать в маргинальных (зато свободных) социальных группах. Это очень симптоматично.

Демократы реагируют на какие-то ключевые слова — и на эмоциональную их окраску: достаточно сказать «Путин», как они взвиваются, спокойного разгвора уже не получится. У них есть эмоции, но нет идей. А нужна программа, адресованная народу в целом. Нужны идеи, не зацементированные в лозунги, а способные гибко взаимодействовать с окружающим миром — в спорах в том числе. И, вроде бы, есть возможность, какие-никакие усилия в этом направлении предпринимают Б.Немцов и В.Милов, тот же А.Илларионов. Но основная масса демократов по-прежнему сконцентрирована на лозунговых частностях.

Не только Алексанян и Бахмина, но даже монетизация, даже сгоревшие и замороженные вклады в банках, дольщики, точечная застройка, «олимпийский закон», судебный беспредел (…the oppressor’s wrong, the proud man’s contumely…) и т.д. — это только частности. Нужно чётко разделить: где устремление «за всё хорошее», и где политическая программа. Никакая политика не сможет обойтись без притесенения одних в пользу других — притеснения олигархов в пользу номенклатуры, или олигархов и номенклатуры в пользу среднего бизнеса, или бизнеса в пользу наёмных рабочих. Обиженные всегда будут, будут те, кто лишится работы, или собственности, или положения и даже свободы. Почему, скажем, пенсионная, налоговая, военная реформа — это прогрессивно, а повышение тарифов на электроэнергию или накачивание госкорпораций деньгами — нет? Во всех случаях есть те, кто приобретёт, и те, кто пострадает. Оценка того или иного действия власти не зависит от количества недовольных, она определяется только идеологией, общей программой действий.

Программы нет у власти — и возможно поэтому нет и у оппозиции: критика политики властей сводится к осуждению отдельных действий, и строится на неком «общечеловеческом»: а именно на том, что кому-то плохо, на констатации лжи и неправды. Такая критика всегда будет бессмысленной и недейственной. Это было заметно в случае Ходорковского или войны в Чечне. Ложь власти, пренебрежение законом, избирательное неправое насилие — всё это было очевидно всем, но происходящее оправдывалось некими политическими мотивами. Мотивы эти были частными, они не укладывались в какую-то общую программу (вопрос who is Mr.Putin так и остался без ответа). Но на любые крики о неправоте власти следовало неизменное — «да, мы знаем, что это плохо, но что поделаешь, так надо, чтобы избежать развала страны, иного пути нет». Если бы у оппозиции была программа, позволяющая увязать частности воедино, и критиковать власть не потому что та поступает плохо, а потому что она поступает непоследовательно, критиковать исходя из комплексного стратегического представления, такая частная защита власти не сработала бы. Но беда в том, что серьёзная оппозиционная платформа не может служить кричалкой на митингах, она должна быть умнее и содержательнее, а значит недоступнее для людей и автоматически более спорной… В результате дискурс упрощения берёт верх и здесь, и оппозиция становится «кривым зеркалом» власти.

Россия, кажется, вечно оказывается в различных вариантах ситуации шекспировского «Гамлета» — у нас часто, целиком осознавая чью-то неправоту (например, той же власти), люди не могут предпринять ничего, потому что сами лишены прочного основания собственного бытия — подобно тому, как образованный и умный Гамлет растерян и не уверен в себе. А решимость других часто оказывается обратной стороной поверзностности — так, в противоположность не уверенному ни в чём Гамлету, Лаэрт не сомневается в себе, но, не разбираясь в тонкостях, становится пешкой в чужой игре: его можно использовать, им легко манипулировать, а он не понимает этого. Гамлет мстит за отца, Лаэрт за сестру: цели обоих чисты (как чисты цели тех, кто борется за освобождение Бахминой и прекращение мучений Алексаняна), но в результате неуверенности и непоследовательных действий Гамлета и излишней поспешности Лаэрта погибают все.

Колеблющихся Гамлетов у нас много, бескомпромиссных Лаэртов — и того больше, и Роман Доброхотов как раз из них. А Кургинян — он не Гамлет и тем более не Лаэрт, он может предложить целостное видение ситуации и последовательный план. Но в этой пьесе для него роли нет — разве что второго плана, вроде Горацио. Умные и основательные люди оказываются чужими во всех политических лагерях просто потому, что их слова недостаточно просты для понимания. А правое дело (которое и в самом деле совершенно правое) начинают защищать самоуверенные романтики, и в такие дебри они заводят, что лучше куда угодно, лишь бы не с ними. Куда ж нам плыть?

1998 — 2008

Дмитрий Львович Быков пытается выговорить разницу, накопленную за десять лет:

В девяностые кризис воспринимался как естественная расплата за художества власти, за многолетнюю разруху, за собственное наше попустительство энтропии […] Не было тоскливого чувства предопределенности, не было гнетущего ощущения, что так теперь будет всегда…

Мне кажется, не в этом дело. Точнее, мои ощущения расходятся с быковскими.

Кризис и тогда, и сейчас — расплата за художества власти. И тогда тоже, как и сейчас, с какого-то момента появилось тревожное чувство неизбежной катастрофы — у кого-то раньше, у кого-то позже.

Но, во-первых,  тогда было чувство новизны — как-никак первый настоящий кризис, волнующий момент прощания с невинностью! — а сейчас уже есть референтная точка (тот самый 1998-й).

И, во-вторых, тогда механизм кризиса был всем понятен — построили пирамиду по образу и подобию МММ, она и накрылась! А сейчас у большинства полное непонимание: за что это нам такое? Винят проклятых капиталистов, Америку, но всё равно непонятно: вот в 1991 году нас ограбили Гайдар с Чубайсом, продали заводы, украли-разворовали страну. В 1998, допустим, нас ограбили МВФ и Всемирный банк — подсунули кредиты, масонский агент влияния Кириенко вместе с тем же Чубайсом их взял, а отдавать уже нечем, и пришлось объявлять дефолт и девальвацию — то есть опять же украли у нас наше богатство, как в напёрстки развели. Но теперь-то Америке и самой едвали не хуже всех, у них кризис, вот даже мировые автомобильные концерны того и гляди обанкротятся, — так кто ж у них-то ворует? А мы? Ведь вот наша нефть, она дорожала, куда ж всё делось? Россия как была богата ископаемыми, так и осталась. И жили мы вроде правильно — вставали с колен, западу по носу давали, своего не упускали, цены на газ поднимали, бомбардировщики вокруг Америки летали, Ющенко ущучили, Саакашвили без малого победили — и вдруг трах-бах! Опять всё на нуле.

В этом недоумении, наверное, сыграло роль ограничение свободной прессы и урезание политических свобод вообще. Но, наверное (и тут Быков прав), народ и сам был рад притворяться ничего не видящим и не знающим.

Граждане охотно отрекались от простейшей человеческой порядочности, от художественного вкуса, от чувства юмора, наконец. Соглашались терпеть многочасовые сеансы гипноза «Президент баюкает народ», верить в говорящие камни, подложенные британской разведкой, читать конспирологические статьи и призывы к расправам с новыми врагами нации… […] все, все терпели – за иллюзию стабильности. 

Гайдар был прав, когда писал в «Гибели империи», что главнейшим пунктом негласного договора между КПСС и советским народом была незыблемость цен. Как только цены чуть-чуть освободили — власть потеряла доверие народа, и всё пошло прахом. Путин обещал (и, казалось, даже и дал) что-то в том же роде, стабильность. Правда, каша опять пригорела.

Однако люди до сих пор предпочитают не видеть ответственности власти. Связь между относительным благополучием страны, нефтью, ценами на нефть, пузырями в финансах, недвижимости, строительстве — и нынешним кризисом ещё пока не всеми уяснена. Народ от этих учёностей отвык, и приходит теперь в некий мозговой ступор. Сделаем ли мы какой-то вывод из нынешнего кризиса и предшествующего десятилетия? Посмотрим. И, кстати, нужно ли делать из этого какой-то вывод, не опасно ли? Тоже увидим, может быть.

Смерть пососедству

…молодой человек с ножевым ранением в живот был обнаружен прохожими в 21:20 мск воскресенья у дома номер 2 по улице Бутлерова… (http://www.rtr-vesti.ru/doc.html?id=233309&cid=8)

Это в одном квартале от меня.

Вспомнил вчерашний разговор. Примерно что-то такое: «…да, я тоже их не люблю, но я хотя бы могу внятно объяснить почему, и могу предложить что делать с законами и т.д., а не просто ору, что их надо мочить…» К сожалению, здравомыслящих мало, и становится всё меньше, судя по всему.

PS. Да, именно так: с ксенофобией приходится мириться. Она становится рукопожатна — потому что если не, то уже не с кем будет поздороваться. Хочется только чтобы не убивали. Россия, XXI век.