Быков о Сталине и модернизации

Здесь — via ru_bykov.

Все мы плохо знаем двадцатые годы, а между тем модернизационный, революционный проект имел место именно тогда. Сталин стяжал симпатии некоторой части русской интеллигенции — в том числе Пастернака, — именно тем, что воспринимался как контрреволюционер, справедливо окорачивающий революцию. Сталинский проект был эстетически консервативен, он ударил по самым горячим сторонникам антропологической революции — таким, например, как Шостакович или Эйзенштейн. Сталин — торжество реакции, ее абсолютное выражение, и никакой модернизации у него в результате не вышло. Как раз работая над книгой об Окуджаве, уже, слава Богу, выходящей, — я проследил, как он железным сапогом вытаптывал именно модернизаторов. Все аресты руководителей промышленности в начале 1937 года — аресты именно тех, кто реально модернизировал, ускорял, рационализировал и т.п. Сталин — торжество совершенно иного «менеджмента»: палочного, директивного, тупого, насильственного. Можно сколь угодно плохо относиться к русской революции, но не надо смешивать модернизационный и революционный проект с репрессивным. Модернизации не проводятся пытками, вот о чем был роман «Оправдание». И герой его гибнет именно потому, что принял пытку за способ выковать нового человека.

Нет «моего» и «вашего» понимания модернизации. Есть модернизация и консервация, вот и все. Давайте разговаривать о конкретных вещах. Для начала отделим новые заводы от новых танков.
Танки строятся в расчете на новую войну, а война, приводя к известной модернизации военной промышленности, одновременно ведет к катастрофической консервации во всех иных областях, прежде всего в социальной. […]
Новые заводы строились под командой Орджоникидзе и его людей, которых Сталин почти поголовно выморил в 1936-1937 гг. Новые вузы — вспомните ВХУТЕМАС или брюсовский институт — создавались и росли, как грибы, в 1921 — 1924 гг. Вся советская парадигма, вся социалистическая теория создавались в двадцатые — или даже раньше — и были взяты Сталиным на вооружение исключительно для прикрытия… Давайте вспомним, в каком состоянии, с каким интеллектуальным ресурсом Сталин взял страну — и с чем ее оставил. Империя — это важно понять, не списывая на шестидесятнические иллюзии, — в последние сорок лет держалась не остатками сталинских начинаний, а именно на остаточном топливе большевистского проекта. У него были свои плюсы и минусы, но в космос Россия полетела не благодаря Сталину, а благодаря Ленину и русским космистам, благодаря утопической, а не консервативной идее. Великие проекты не выколачиваются палками — вот единственное, что давно пора признать. И тут никаких «точек зрения» нет — есть объективная статистика.

Магнитка, Уралвагонзавод, Челябинский тракторный — все это заработало до 1933 года включительно, а к кадровой революции Сталин призвал два года спустя. И вместо тех, кто заботился о быте рабочих и сам жил не лучше, пришли те, кто выколачивал результаты кулаком. Это выиграш в тактике, но проигрыш в стратегии: такие методы действуют на коротких исторических промежутках. А потом происходит то, что произошло в промышленности СССР в пятидесятые-шестидесятые годы, когда производство стало загибаться и мотивация исчезла как таковая.

Есть вполне конкретная проблема: сталинские репрессии — это цена, заплаченная за модернизацию, или способ эту модернизацию уничтожить? Я категорически настаиваю на втором, потому что Сталин в самом деле загубил, а не спас проект. В результате его деятельности Ленина рассматривают в одном ряду с Пол Потом и пугают всех неизбежной связью социализма с репрессиями, а это чрезвычайно опасная подмена, за которую мир сегодня платит достаточно дорого.
А об истоках ленинского и большевистского проекта и о топливе, на котором он работал, можно спорить долго. В России одним из видов топлива была крайне бездарная национальная политика, что дало повод говорить о «еврейской», «инородческой» и т.д. революции. Другим топливом была русская утопическая философия — мощная и малоисследованная традиция, скорее, кстати, славянофильская, чем западническая. Федоров, например. Третьим топливом был русский «реализм» — не только разночинский, но и дворянский: самый грубый материализм, замешенный на антиклерикальности, и за эту антиклерикальность нужно сказать отдельное спасибо русской церкви. То есть много, много составляющих было в этом топливе — но, хорошо или плохо оно было, проект состоялся. После чего был убит византийским государственником с криминальным прошлым.

По поводу Израиля

Лента.Ру пишет: «Судя по информации из Газы, у ХАМАС попросту не хватает боевой мощи на то, чтобы остановить продвижение израильтян вглубь сектора. По последним данным, ЦАХАЛ фактически разделил сектор Газа на две части. Наступление израильских соединений развивается по пяти направлениям: ЦАХАЛ действует в окрестностях городов Бейт-Ханун, Бейт-Лахия и Джебалия, а также Рафаха (город на границе с Египтом), и в городе Газа. Ситуация, по всей видимости, будет развиваться не в пользу ХАМАС…»

Я уже писал про дедушку… Это была первая ассоциация на эту войну. И тогда же я вспомнил Быковское «Хорошо». Чтобы не наврать по памяти, искал в интернете, но заодно нашёл и другое стихотворение, которое задним числом вставил туда. Быков — он вообще за всё, про всё и всегда.

Двенадцатая баллада

Хорошо, говорю. Хорошо, говорю тогда. Беспощадность вашу могу понять я. Но допустим, что я отрекся от моего труда и нашел себе другое занятье. Воздержусь от врак, позабуду, что я вам враг, буду низко кланяться всем прохожим. Нет, они говорят, никак. Нет, они отвечают, никак-никак. Сохранить тебе жизнь мы никак не можем.

Хорошо, говорю. Хорошо, говорю я им. Поднимаю лапки, нет разговору. Но допустим, я буду неслышен, буду незрим, уползу куда-нибудь в щелку, в нору, стану тише воды и ниже травы, как рак. Превращусь в тритона, в пейзаж, в топоним. Нет, они говорят, никак. Нет, они отвечают, никак-никак. Только полная сдача и смерть, ты понял?

Хорошо, говорю. Хорошо же, я им шепчу. Все уже повисло на паутинке. Но допустим, я сдамся, допустим, я сам себя растопчу, но допустим, я вычищу вам ботинки! Только ради женщин, детей, стариков, калек! Что вам проку в ребенке, старце, уроде?

Нет, они говорят. Без отсрочек, враз и навек. Чтоб таких, как ты, вообще не стало в природе.

Ну так что же, я говорю. Ну так что же-с, я в ответ говорю. О как много попыток, как мало проку-с. Это значит, придется мне вам и вашему королю в сотый раз показывать этот фокус. Запускать во вселенную мелкую крошку из ваших тел, низводить вас до статуса звездной пыли. То есть можно подумать, что мне приятно. Я не хотел, но не я виноват, что вы все забыли! Раз-два-три. Посчитать расстояние по прямой. Небольшая вспышка в точке прицела. До чего надоело, Господи Боже мой. Не поверишь, Боже, как надоело.

Обитаемый остров: «не читал, но посмотрю»

В блогах поищешь отзывы на фильм — и в большинстве находится либо «не понравилось, так что и читать не буду», либо «понравилось, надо книжку прочитать», либо в крайнем случае «читал в детстве, не понравилось, а сейчас наверно перечитаю». Собственно, уже то хорошо, что о существовании книжки помнят. Но факт остаётся фактом — среди тех, кто ходит в кино, то есть в некотором активном слое населения, романа «Обитаемый остров» не читал почти никто.

Более того: исполнитель главной роли прочёл книжку уже после того, как ознакомился со сценарием. А в ответ на вопрос, что он вообще читал в детстве, говорит о телевизоре. Хочешь — не хочешь, а приходится признать: молодое поколение читает мало, и в том числе Стругацких оно не читало, а если кто из них читал что-то, тех не проняло. И это несмотря на то, что в книжных магазинах книги эти есть, собрания сочинений выходят и даже, вроде бы, раскупаются.

Можно, конечно, покричать, что культура уходит, что растёт поколение ТВ и комиксов, воспитанное диким капитализмом, не умеющее думать, не привыкшее к гуманизму и т.д.. Но это не совсем так: насколько я могу видеть, люди после 1979 года рождения (то есть кому в 1992 было 12 лет и меньше) действительно другие — в том числе они и правда не читали того, что читали мы, однако они, тем не менее, часто кажутся мне и более раскованными, и более талантливыми, и даже более гуманными — то есть они вообще другие, а «хуже» или «лучше» — сказать, как обычно, нельзя. Опять грядёт «племя младое, незнакомое»…

Стругацких, как можно понять, сильно мучил выбор между личным и общественным — этому посвящена большая часть их романов. Этот вопрос до сих пор актуален — по крайней мере, для меня: мы-то выросли в ситуации двоемыслия и несогласия с реальностью, для нас эта постановка вопроса естественна. Дело не только в советской власти. Модерн (дарвинизм, марксизм, фрейдизм) лишил нас веры в «доброго бога», поставив перед лицом жестокой объективности — рынок, историзм, инстинкт, естественный отбор. В каком-то смысле «научная объективность» оказалась даже более жестокой, чем дохристианский еврейский Бог, жестокий и своенравный: Бога ещё можно было о чём-то молить, а тут и обращаться некуда. Имеет ли смысл в таких условиях восставать против реальности, и если да, то на каких основаниях это можно делать? Ведь и мораль, и этику присвоила себе всё та же объективность: мораль стала классовой и исторической, этикет стал проявлением детерминированного бессознательного. Мы уже не можем сказать, что нам что-то не нравится в нашей действительности, для этого приходится становиться вне истории и общества, люмпенизироваться — то есть заранее признавать и шаткость своей позиции, и даже свою неправоту. Стругацкие размышляли об этом, придумывали примеры и разрабатывали ситуации. Разрешить эти вопросы в художественной форме, наверное, вовсе нельзя, но по крайней мере подумать в их книгах было над чем.

И вот приходит поколение, которое, видимо, этими вопросами не болеет — судя по всему, признав окончательно торжество объективности. Для нас такое положение означает нигилизм, аморальность, цинизм и прочие вещи — а вот они как-то ухитряются быть и добрыми, и отзывчивыми, и даже верить в какого-то бога (в отличие от нас, по преимуществу атеистов). Истинно верующий прагматик — бывает такое? Оказывается, бывает.

Более того, признание объективности (в духе «верёвка есть вервие простое») ведёт к открытию нереволюционных методов совершенствования реальности — всякое, в том числе личное неудобство всегда можно интерпретировать не как недостаток системы в целом, а как частное несовершенство, локальную неоптимальность, противоречащую системе и поддающуюся исправлению в её рамках. Это очень позитивный подход, не позволяющий увлекаться революционными проектами, и он может быть весьма полезен… И там, где мы кричим о продажности власти и антинародном режиме, лезем в высокие материи и сомневаемся во всём — они делают дело, и часто в этом оказываются правы. Опять, опять «Вишнёвый сад», опять Раневские и Лопахины — или мне только кажется?

Сейчас у власти те, кто родился в 1950-е и в начале 1960-х — «семидесятники». Им по 12-17-20 лет было, когда шла война во Вьетнаме, когда строился БАМ и шло освоение космоса, когда ещё железный занавес не трещал по швам, а советским вождям ещё было не по семьдесят-восемьдесят лет, а только по пятьдесят-шестьдесят. Они тоже верили в объективность и не задумывались об основах… Это мы потом разуверились. Союз детей 1970-х и 1990-х — это не только циничные комсомольцы во главе тупоголовых «наших» и «румоловцев». Это и активный бизнес, и большая мобильность, и ответственность, и свобода передвижения, и интересные решения, и новые семьи, и какое-то счастье…

Так может быть, мы — уроды, порождение смутных времён застоя и перестройки, а они, и нынешняя власть, и эти новые молодые люди — «нормальные»? Может быть, мы — выродки и жертвы некой своей системы башен, а они — свободные и прекрасные, пусть и не разбирающиеся в тонкостях нашей жизни, как Максим Каммерер? Может быть, главное зло башен — это прерванная традиция, неуверенность и сомнение, остающиеся даже после их свержения?

Хочется верить, что с этими прогрессорами (всякое новое поколение — всегда прогрессоры) страна и весь мир не пойдёт вразнос. А нам всё равно останется тот же вопрос без ответа — готовы ли мы примириться с реальностью? можем ли мы её изменить? имеем ли мы на это право? и можем ли мы поддержать кого-то — тех, кто меняет реальность, или тех, кто защищает её?

PS1. Отчасти в тему — А.Цветков про Дарвина.

PS2. По ассоциации — Д.Быков:

Хорошо тому, кто считает, что Бога нет. Вольтерьянец-отрок в садах Лицея, он цветет себе, так и рдея, как маков цвет, и не знает слова «теодицея». Мировая материя, общая перемать, вкруг него ликует разнообразно, и не надо ему ничего ни с чем примирять, ибо все равно и все протоплазма.

Сомневающемуся тоже лафа лафой: всю-то жизнь подбрасывает монету, лебезит, строфу погоняет антистрофой: иногда — что есть, иногда — что нету. Хорошо ему, и рецепт у него простой — понимать немногое о немногом. Мирозданье послушно ловит его настрой: час назад — без Бога, а вот и с Богом.

Всех страшнее тому, кто слышит музыку сфер — ненасытный скрежет Господних мельниц, крылосвист и рокот, звучащий как «Эрэсэфэсэр» — или как «рейхсфюрер», сказал бы немец; маслянистый скрежет зубчатых передач, перебои скрипа и перестука. И ни костный хруст, ни задавленный детский плач невозможно списать на дефекты слуха. Проявите величие духа, велит палач. Хорошо, проявим величье духа.

Вот такая музыка сфер, маловерный друг, вот такие крутятся там машинки. Иногда оттуда доносится райский звук, но его сейчас же глушат глушилки. А теперь, когда слышал все, поди примири этот век, который тобою прожит, и лишайные стены, и ржавые пустыри — с тем, что вот он, есть и не быть не может, потому что и ядовитый клещ, который зловещ, и гибкий змеиный хрящ, который хрустящ, и колючий курчавый плющ, который ползущ по сухому ясеню у дороги, и даже этот на человечестве бедный прыщ, который нищ и пахнет, как сто козлищ, — все о Боге, всегда о Боге.

А с меня он, можно сказать, не спускает глаз, проницает насквозь мою кровь и лимфу, посылает мне пару строчек в неделю раз — иногда без рифмы, но чаще в рифму.

1998 — 2008

Дмитрий Львович Быков пытается выговорить разницу, накопленную за десять лет:

В девяностые кризис воспринимался как естественная расплата за художества власти, за многолетнюю разруху, за собственное наше попустительство энтропии […] Не было тоскливого чувства предопределенности, не было гнетущего ощущения, что так теперь будет всегда…

Мне кажется, не в этом дело. Точнее, мои ощущения расходятся с быковскими.

Кризис и тогда, и сейчас — расплата за художества власти. И тогда тоже, как и сейчас, с какого-то момента появилось тревожное чувство неизбежной катастрофы — у кого-то раньше, у кого-то позже.

Но, во-первых,  тогда было чувство новизны — как-никак первый настоящий кризис, волнующий момент прощания с невинностью! — а сейчас уже есть референтная точка (тот самый 1998-й).

И, во-вторых, тогда механизм кризиса был всем понятен — построили пирамиду по образу и подобию МММ, она и накрылась! А сейчас у большинства полное непонимание: за что это нам такое? Винят проклятых капиталистов, Америку, но всё равно непонятно: вот в 1991 году нас ограбили Гайдар с Чубайсом, продали заводы, украли-разворовали страну. В 1998, допустим, нас ограбили МВФ и Всемирный банк — подсунули кредиты, масонский агент влияния Кириенко вместе с тем же Чубайсом их взял, а отдавать уже нечем, и пришлось объявлять дефолт и девальвацию — то есть опять же украли у нас наше богатство, как в напёрстки развели. Но теперь-то Америке и самой едвали не хуже всех, у них кризис, вот даже мировые автомобильные концерны того и гляди обанкротятся, — так кто ж у них-то ворует? А мы? Ведь вот наша нефть, она дорожала, куда ж всё делось? Россия как была богата ископаемыми, так и осталась. И жили мы вроде правильно — вставали с колен, западу по носу давали, своего не упускали, цены на газ поднимали, бомбардировщики вокруг Америки летали, Ющенко ущучили, Саакашвили без малого победили — и вдруг трах-бах! Опять всё на нуле.

В этом недоумении, наверное, сыграло роль ограничение свободной прессы и урезание политических свобод вообще. Но, наверное (и тут Быков прав), народ и сам был рад притворяться ничего не видящим и не знающим.

Граждане охотно отрекались от простейшей человеческой порядочности, от художественного вкуса, от чувства юмора, наконец. Соглашались терпеть многочасовые сеансы гипноза «Президент баюкает народ», верить в говорящие камни, подложенные британской разведкой, читать конспирологические статьи и призывы к расправам с новыми врагами нации… […] все, все терпели – за иллюзию стабильности. 

Гайдар был прав, когда писал в «Гибели империи», что главнейшим пунктом негласного договора между КПСС и советским народом была незыблемость цен. Как только цены чуть-чуть освободили — власть потеряла доверие народа, и всё пошло прахом. Путин обещал (и, казалось, даже и дал) что-то в том же роде, стабильность. Правда, каша опять пригорела.

Однако люди до сих пор предпочитают не видеть ответственности власти. Связь между относительным благополучием страны, нефтью, ценами на нефть, пузырями в финансах, недвижимости, строительстве — и нынешним кризисом ещё пока не всеми уяснена. Народ от этих учёностей отвык, и приходит теперь в некий мозговой ступор. Сделаем ли мы какой-то вывод из нынешнего кризиса и предшествующего десятилетия? Посмотрим. И, кстати, нужно ли делать из этого какой-то вывод, не опасно ли? Тоже увидим, может быть.

Быков «Список»

Прочитал «Список», т.е. «Списанных». Чего-то я плохо пока переварил.

То есть общее-то содержание понятно (разве что не вполне я въехал, кто там комментарии оставлял в конце некоторых глав), но в целом вещь отличная. Я бы сказал, на уровне Стругацких — Дмитрий Львович их любит. Да и в общем и целом это продолжение темы из «За миллиард лет до конца света». «Тля, на которую упал кирпич, или тля, на которую упал двугривенный… Только я не тля. Я могу выбирать» , «От бога отказались, но на своих собственных ногах, без опоры, без какого-нибудь костыля стоять еще не умеем. А придется! Придется научиться. Потому что у вас, в вашем положении не только друзей нет. Вы до такой степени одиноки, что у вас и врага нет! Вот чего вы никак не хотите понять«… И в общем получился неплохой такой ответ. (Впрочем, с таким же успехом это развивает тему Пелевина из «Generation П» и «Empire V»).

При этом отлично собраны примеры времени — не только недостроенные небоскрёбы, «наши», «марши несогласных» и прочее, но и язык, что гораздо ценнее. Вообще написано хорошо — например, этот простой приём, когда слова «от автора» переходят во внутренний монолог героя, использован на 100% — сталкиваешься с противоречивой, а то и глупой мыслью, по инерции считая её авторской — а вот и нет, это уже герой. Значит, думай, взвешивай, спорь.

Но вот другое не даёт покоя. То ли мне достался неправленный экземпляр, то ли что… Валя — то Голикова, то Миронова (оба намёка понятны). Описание детского недуга героя (делать все дела по нескольку раз, возвращаться и переделывать) — встречается два раза, на 36-й и 323-й странице, и оба раза как будто заново. Названия молодёжных движений тоже путаются: свои, тутошние, местные. То, что обещанного намёка в тринадцатой главке последней части с лёту не обнаруживается — тоже заставляет думать, что что-то правили на ходу и ссылка потерялась. Может, и ещё чего есть такое же, чего не заметил.

Царь и бог

Позавчера совершено случайно влез в мою аську непрошенный незнакомец. Оказался англичанин (хотя кто его знает на самом деле?) Во всяком случае, русского он не знал, пришлось общаться на ломаном английском. Говорили совершенно неожиданно о политике. Всё-таки взгляд со стороны и ограниченность языковых средств способствуют взвешенности суждений. Мне очень понравилось, к чему мы пришли…

Президент — он, как говорят в России, «царь и бог». Бог — не тот всеблагой и всемогущий, творец всего, а в античном смысле: достаточно ограниченный, подвластный страстям и даже ошибкам. Но — бог. То есть некто гораздо более могущественный, чем обычный человек. Владыка судеб. Греки всю свою мифологию построили на капризах богов. Не продуманный план, а случайные ссоры, капризы и столкновения на Олимпе становятся причинами важнейших событий в мире людей. Да и когда боги устремляют взоры на землю и целенаправленно занимаются земными делами, тут тоже особенных благ не жди…

Вот и российское правительство, какими бы бы оно ни руководствовалось целями и желаниями, выглядит тем не менее как античный Олимп. Божественные помыслы редко становятся известны людям. Иногда до земли доносятся какие-то громы и молнии — эх, опять какая-то лахудра у Зевса пролила громокипящий кубок, жди беды! Боги управляют течением рек и движением ветров, направляют действия отдельных людей к одним богам только известным целям, но общего замысла своего боги людям не сообщают. Да и есть ли он, этот общий замысел? Эфемерная выдумка под названием «План Путина» — это на самом деле молитва о том, чтобы у президента хоть какой-то план был. Это такой символ веры: «Верую в Президента, Преемника и Их План, что ведёт нас от победе к победе». Так же призывали верить в своё время в партию, правительство и торжество коммунизма (верил ли кто тогда и верят ли теперь — вопрос открытый). Боги не говорят, что у них на уме. Они не сообщают нам своих намерений и целей. Но давайте помолимся, чтобы они хотя бы у них были, пусть и тайные, эти намерения и цели…

Может быть, Путин — добрый бог. Может быть — злой. Может быть — глупый или попросту неудачливый. Мы не знаем. Обо всём этом можно судить только по его намерениям, но именно это от нас скрывают. Предание публичности намерений власти — заранее, до начала их осуществления — и публичное же обсуждение этих намерений и средств для их осуществления — вот чего единственного нам не хватает для демократии. Но эта неясность и неопределённость является и главным оружием власти для управления народом. Отсюда и зажим свободы прессы, и контроль за бизнесом, и системная коррупция, и ритуальные поклонения Плану, и клановые разборки.

Получается, мы живём в древнем обществе? Отношение к верховной власти у нас напоминает древность: древнегреческий Олимп или какой-нибудь Древний Египет из полуфантастических-полуисторических романов детства. Но не только: ещё у нас практически античная демократия (свободы существуют, включая возможность влияния на власть, но доступны они только для высшего класса — людей, лично известных императору и ограниченных клятвой личной преданности ему; остальные люди политически бесправны).

Как же это мы так влипли? Сами ли мы это придумали и можем ли мы придумать себе власть по другому образцу? Или, может быть, как сказал мой английский собеседник, «something is ingrained»?

upd. Быков о том же, на самом деле.

— Коллизия «человек под давлением» принимается как данность, непреодолимость этого давления на общем уровне — тоже, и главным становится вопрос личного поведения в предложенных обстоятельствах. Эта коллизия, безусловно, в экзистенциальном смысле универсальна — но особый акцент на ней применительно к России, тем более сегодняшней, не кажется ли тебе натянутым и надуманным? Неужто нынешняя русская матрица не предоставляет достаточного количества «форточек» для достойного участия ли, неучастия?..
— Короткий ответ на длинный хороший вопрос: нет. Не предполагает. Все форточки кончились. О форточках можно договариваться там, где есть смысл. А в ситуации его утраты остались простейшие критерии: быть с теми, кого… или с теми, кто… Смыслы тем и хороши, что позволяют искать лазейки. А когда договариваться не с кем, тонкие различия исчезают.

То есть ещё один аспект необъяснимости Высшего Плана — в том, что становится «не с кем договариваться», любая деятельность становится бессмысленной — ну да, христианство именно этим и отличалось от древних религий, и от античности, что вводила историческую перспективу, давала общую цель всей жизни человечества. Возвращаясь к античности, мы эту цель, разумеется, теряем. А привыкли за две тысячи-то лет…

Трагическое противоречие

Человек — это одно большое трагическое противоречие. И в силу этого противоречия мы не можем быть лично счастливы, если у нас нет надличного смысла. А все надличные смыслы, как правило, оказываются очень кровожадны… Ограничиться теплой, живой, как бы домашней стихией человек не может, а выходя за ее рамки — немедленно становится убийцей.

Дмитрий Быков, май 2001 года, http://www.chas-daily.com/win/2001/05/26/gp44.html

Споры о прошлом

Что-то после 9 мая опять психоз массовый. То у taki_net (тут или тут), то вот на Эхе (прямо сейчас) Бунтман с Шевченко спорят. Тезисы повторяются ровно те же самые. И антитезисы к ним ровно те же.

А для меня эталоном и даже учебником истории сейчас является книжка Марка Алмонда. Как ни странно.

Да, я купил эту «запрещённую» книгу, изданную с нарушением авторских прав. В главе о Париже после всех признаний в любви к городу и кучи колкостей по поводу шовинизма французов есть такая фраза: «Не понимаю, как немцам во время оккупации удавалось четыре года выносить такое отношение французов. По-моему, это подвиг». Он вовсе не симпатизирует фашистам, он нормальный. И он знает и о десятках репрессированных геев, не говоря о войне Британии с Германией. Но он может пошутить на эту тему, и он может посочувствовать немцам — даже оккупантам. Этого мы не умеем, а надо бы уметь. Одна эта фраза важнее для меня сейчас, чем все исторические труды. Даже после истории надо оставаться человеком.

А в споре Бунтмана с Шевченко я, конечно, на стороне Бунтмана. Дело даже не в том, что и как сделал это НКВДшник или кто он там был. А в том, что если есть вопрос о преступлении, то он должен решаться в суде. И ничто не может быть защитой от судебного разбирательства — ни возраст, ни заслуги. Можно требовать соблюдения прав во время дознания, можно требовать справедливого суда. Но протестовать против суда как такового — недопустимо. И я, кстати, за признание УПА национально-освободительной армией, если уж на то пошло. Их преступления — это их преступления, их надо расследовать и доводить до суда, если что-то ещё до суда не доведено. Но нельзя вменять им в вину то, что они боролись против оккупантов (или боролись против всех оккупантов, а не только против каких-то одних). Особенно глупо выглядят все эти вопли сейчас — когда и Эстония, и Украина получили свою независимость, а СССР канул в лету. Надо заканчивать войну.

upd. «[Даже] если челядь успевает-таки травануть злодея (как вроде бы успел Берия), – страна все равно хоронит главного мучителя как отца и благодетеля, и сведение счетов всегда осуществляется зад­ним числом. А потом, когда счеты сведены, их 20 раз пересчитывают. Какой-то кармический, космический, тантрический секс – никто никогда не кончает! Нет бы раз навсегда решить: это было ужасно и мы этого не повторяем! Нет. Всякий раз остается проклятая неуверенность. И от этого – дикая, вечно подавляемая фрустрация. Потому что сколько можно разбираться с прошлым – давайте уже в настоящем поживем!» (Дмитрий Быков)

Ещё о классах и сословиях

М.Розанова (http://newtimes.ru/magazine/2008/issue065/doc-48919.html):

«С Михаилом Сергеевичем мы подружились уже тогда, когда он перестал быть главным начальником. А до этого я критиковала его за то, что он все делает слишком медленно. Должно было пройти время, чтобы понять: то, что он делал, надо было делать еще медленнее. Конечно, он делал ошибки, но это совершенно естественно — мою страну никто никогда до него не перестраивал. Когда начинался российский капитализм, я ссорилась с кучей народу, пытаясь объяснить: надо начинать с частной собственности, с маленькой веточки, которая станет расти, как дерево. А мне говорили: вот, в Европе капитализм начинался с бандитизма, а потом все устаканилось. Но когда английская королева отлавливала пиратов, она вешала их на рее. В крайнем случае они богатели, но лордами не становились. У англичан, французов, американцев издавна существовало уважение к частной собственности. В России все было по-другому, потому что всегда существовало два народа — «страна рабов, страна господ». И это не мной придумано…»

Афинская демократия, я же говорю. Сословное общество. Это носится в воздухе, это все понимают. Лорды, господа — и рабы и разбойники.

И там же — история о том, что, оказывается, из статьи Быкова о фантастике в Известиях вырезали кусок о Синявском. Непонятно, почему он сам об этом не кричит.

О Путине. The best

Латынина:
До 2003 года это был человек, ведший вполне либеральную экономическую политику; он мог создать действительно великую Россию… У этого человека оказался один недостаток. Бывший чекист, он правил посредством разводок.
Для человека, избегавшего сильных решений, для человека, развернувшего свой самолет под Бесланом, потребность казаться сильным, наверное, очень велика… Нам внушали, что России нужна «сильная рука», — но, ау! Разве сильная рука правила нами?
http://www.novayagazeta.ru/data/2008/31/00.html

Портников:
Еще бы Дмитрию Медведеву не радоваться телевидению! Если бы не оно, его бы не было. И Владимира Путина тоже не появилось бы. Только телевидение смогло представить двух маленьких чиновников, никогда не занимавшихся политической деятельностью, не имеющих четких взглядов и с трудом разбирающихся в машине, за руль которой они были заботливо усажены, в образе государственных деятелей, альтернативы которым в современной России нет и быть не может. Только это современное и лучшее в мире телевидение научилось делать маленькую ножку большой, пустые глаза – исполненными смысла, взрывоопасный горный регион – мирной долиной.
http://vokintrop.livejournal.com/610648.html

upd. Быков:
К сожалению, люди, умеющие хорошо командовать, редко разбираются в сути вопроса и пасуют при первой трудности. Единственное, что они грамотно умеют – так это имитировать бурную деятельность и отчитываться о ней. В результате у нас именно такое положение с Кавказом, наркотрафиком, образованием – про идеологию молчу. Имитация имитацией погоняет. Все – специалисты во всем. И человек, который за годы работы в разведке научился скрытно маневрировать и быстро обучаться, явно глядится на этом фоне национальным лидером. Может, потому и не хочет, чтобы этот фон изменился? (http://www.sobesednik.ru/archive/sb/19_2008/peretasovka/)

Сегодня уже ясно, что идеалом Владимира Путина является не сверхдержава (любовь к которой ему приписывали совершенно напрасно), а Германская Демократическая Республика. Запад, но без особенной свободы; Европа, но без открытости; исполнительность, но без смысла. Такого он подобрал наследника и такое правительство. (http://www.ko.ru/document.php?id=18834)

Быков о Стругацких

Статья — не хорошая и не плохая: обычный быковский гон про любимую им фантастику. Реклама хороших книжек под произвольным соусом.

Но остановила одна фраза:«В Гадких лебедях уже было предсказано, что возрождение (или гибель) человечества придет через детей… Хорошо это или плохо — отдельный вопрос; но мокрецы завоевали детей и разрушили город, и нынешнее засилье тупости и попсы — часть их тактики. Беда не в том, что мокрецы жестоки, — мало Баневых, готовых им противостоять.»

Я очень люблю Дмитрия Львовича, но у меня ощущение, что он Стругацких не читал, а пересказывает фильм Лопушанского (тоже рекламировавшийся им недавно). Довольно плохой, имхо, фильм, и вдобавок с сильно перекроенным сюжетом, в том числе полностью изменённой концовкой и переставленными акцентами. В фильме мокрецы и правда представлялись ужасными тварями, новыми Гаммельнскими крысоловами, заманившими детей в тоталитарную секту. Но у Стругацких-то всё это совсем не так.

Однозначно плохого отношения к мокрецам у АБС не было точно. Было другое: «Что же касается замысла «Странники прогрессируют Землю», то мы отказались от него как от центрального и сюжетообразующего довольно быстро… Гораздо интереснее оказалось использовать его в качестве обманного, отвлекающего приема, тем более что идея человечества, нечувствительно и постепенно порождающего внутри себя Человека Нового (хомо супер, хомо новус, хомо луденс), волновала и привлекала нас издавна, еще со времен «Гадких лебедей», которые изначально задумывались как встреча поручика пограничных войск Виктора Банева с первыми сверхчеловеками — мокрецами…» (http://www.lib.ru/STRUGACKIE/comments.txt)

Таким образом, мокрецы — это сверхлюди, первый вариант «Большого откровения» из романа «Волны гасят ветер». (Можно вспомнить лукьяненковский «Спектр», он развил эту тему, и у него, как и у АБС, сказано о том, что сверх-добро обычному не-сверх-человеку не всегда видится добром.) Мокрецы — гениальные учителя, не «калечащие детей по собственному образу и подобию», а воспитывающие в детях их собственные способности (никакой «тупости и попсы», конечно, у них не было). Это учителя из Полдня. Так же они пытаются поддерживать литературу — выдают какие-то премии по-настоящему хорошим писателям, и, возможно, не только литературу. ГЛ — это столкновение Мира Полдня, мечты двадцать второго века с реалиями века двадцатого. Это дон Румата в нашем времени. Такую же ситуацию Стругацкие повторят в «Отягощённых Злом».

И Банев мокрецам у АБС не противостоит. Напротив, он им помогает (защищает от контрразведки, возвращает угнанный у них грузовик, дерётся за них со штурмовиками). Он боится этого наступающего нового мира, потому что понимает, что он-то сам — плоть от плоти мира старого, но он осознаёт, что старый мир и правда никуда не годится и потому приветствует появление нового. А в эпилоге (приписанном, по воспоминаниям Бориса Натановича, под давлением цензуры, но не изъятом в новых изданиях) Банев и вовсе бросает обречённый старый мир: «Авторы попытались разбавить мрак и отчаяние, дописав последнюю главу, где будущее, выметя все поганое и нечистое из настоящего, является читателю в виде этакого Homo Novus, всемогущего и милосердного одновременно. В самом первом варианте повесть кончалась сценой в ресторане и словами Голема: ‘…Бедный прекрасный утенок’…»

И что «возрождение или гибель придёт через детей» — об особом отношении АБС к Учителям и соответственно к воспитанию детей можно было бы сказать отнюдь не только на примере ГЛ, эта тема пронизывает всё их творчество, в том числе все романы о Мире Полдня. А упомянутые уже «Отягощённые злом» гораздо нагляднее, чем ГЛ, показывают их отношение: в ОЗ показана как раз победа старого мира над новым, и это оказывается ещё хуже, чем победа нового над старым.

В общем, не то что-то Дмитрий Львович написал, не то.

Страна партизан

Дмитрий Львович Быков придумал альтернативу своей же теории о двух народах из романа «ЖД». Теория говорила, что в России живёт не один, а два или даже три народа — северные оккупанты (норманны, строящие авторитарную вертикаль), южные оккупанты (хазары, приверженцы свобод) и коренное население — никакое, вечно терпеливое, но кормящее и себя, и чужаков. Но так как в реальности все оккупанты как-никак рекрутируются из одного и того же населения, и «оккупационность» как черта характера не только не передаётся по наследству, но и ослабевает в поколениях (приедет человек покорять Москву, а дети его уже ворчат на приехавших позже — дескать, понаехали), поэтому народ получается всё же единый. Новая версия Быкова — не два народа, а два государства, одно из которых — «гетто» для оккупантов, оно же «власть».

Но мне это всё равно кажется не более чем шуткой (хорошей шуткой, сказкой, сатирой). Нет ведь на самом деле никакой границы, планки, отделяющей «гетто» от народа. Любого мелкого начальника взять (не только чиновника, но и начальника на производстве, даже на частной фирме) — инстинкты у него всё те же, что у губернатора. Он будет воровать у своего начальства и у него же выпрашивать подачку. От полученного сверху будет отстёгивать какую-то долю себе в карман, а остальное распределять между нижестоящими, которые в свою очередь так же выпрашивают, воруют и распределяют… И конечно коррупция и борьба с коррупцией — это одно и то же, Быков совершено прав, я полностью согласен. Это две почти идентичные формы всеобщего перетягивания одеяла. Но в том-то и дело, что всеобщего. Любой процесс управления, будь то бизнес или министерство или местное самоуправление или какое-нибудь ТСЖ, превращается в распределение сверху вниз с подворовыванием на местах. Мы даже западный механизм грантов умудрились превратить в разворовывание гуманитарной помощи, причём помощи, предназначенной нам самим. В 1990-х этот факт, кажется, не оценили, а теперь ясно, что у нас всё будет построено по этому принципу. Так нам жить привычно и естественно.

Но вот посмотреть на того же начальника в другой обстановке — например, дома, где у него ЖЭК свирепствует. Или на даче, где участок от притязаний местных властей надо защищать. Или в магазине. Обычный человек, как и все, и всё отлично понимает, и вместе со всеми терпит, и со всеми сопротивляется. Человек в некоторых ситуациях ведёт себя как угнетённый, а в других — как угнетатель. Это и есть механизм существования российского класса менеджеров, нашего административного рынка: вечная игра в «ты начальник — я дурак, я начальник — ты дурак». Сегодня министр может давать взятку водопроводчику, чтобы тот починил ему трубу в квартире, а завтра начальник водопроводчика пойдёт к министру за взятку выпрашивать повышенный бюджет для своей конторы, причём половину этого бюджета он прикарманит — а что, не зря же выбивал, старался? — а другую половину украдёт этот самый водопроводчик. И кто у нас главнее, скажите: министр или скромный труженик ЖКХ?

Моя подруга, сногсшибательная красавица, недавно обеспокоилась, почему женатые мужики ходят налево. Надеюсь, этот вопрос навсегда будет для неё сугубо теоретическим, но в её случае интересно другое: искренне пытаясь найти способ предотвратить увлечения супругов на стороне, она совершенно не сожалеет о многочисленных чужих мужьях, пойманных в своё время в сети ею самой. Между тем, думается, причина заметной доли мужских измен — в активности сторонних соблазнительниц. Не будем даже мечтать о женской солидарности («я не уведу чужого мужа, и тогда другая не уведёт моего»), но были бы женщины хотя бы последовательны и выбрали: им дороже свобода соблазнения или семейное счастье? Разумеется, такая определённость — тоже утопия. Но я к чему: русская воля — это та же женская логика. Свобода в строгом её понимании предполагает распространение неких принципов равно на всех людей, а воля в отличие от свободы — это «чтоб было так, как я сейчас хочу». Сегодня хочу, чтобы все мужики за мной таскались и оправдываю это природными влечениями, инстинктом продолжения рода и стремлением к прекрасному, а завтра выберу одного, и чтобы думать забыл о других бабах! И оправдаю это теми же самыми инстинктами и стремлением к прекрасному. Точно так же сегодня я готов дать кому надо, а завтра читаю в газете и ужасаюсь: кругом коррупция!

Так что не два народа, и не два государства. А два лица, две роли, две маски у каждого нашего человека. Мы — страна оборотней. Или вернее — страна партизан. Днём мы крестьяне, ночью борцы сопротивления. Голосуем на собраниях «за», а отвернувшись — что-то «отвинчиваем, откручиваем, отламываем». Жалуемся на взятки — а на следующий день взятки берём. Обличаем воровство, чтобы через неделю запустить руки по локоть в бюджет родной конторы.

Наш правящий класс — уникальный организм. Он грабит и эксплуатирует сам себя. И даже больше выгоды получает от распила бюджета, чем от прямой эксплуатации народа. А уж как выгодны административные войны! Ходорковского, кулака, раздербанили — и всё, да он один и был такой. А за таможню можно воевать и воевать, и всякий раз брать административную ренту: если не контрабанду возить, так с контрабандой бороться. Таким образом, российские менеджеры заинтересованы не в усилении эксплуатации пролетариев и крестьян, а наоборот в распространении своего класса на всё население страны. Что мы и наблюдаем вот уже лет 15. Пусть все станут менеджерами! В любом общественном туалете есть свой менеджер. Пусть каждый будет хоть маленьким, но начальником, и по праву грабит всех кто вокруг: ворует у высших и силой отбирает у низших. Это повысит административную ренту, в очередной раз сделает всех граждан соучастниками разграбления собственного имущества и окончательно исключит классовую борьбу, положив начало новому золотому веку.

Коммент

Язык как система — избыточен, говорят лингвисты (более точно мысль у Пинкера надо сыскать). И поэтому утверждение, высказанное на языке, почти всегда осмысленно и тем самым верно. Есть свобода или нет свободы, и то и другое в каком-то смысле правда. Играться парадоксами такого рода какое-то время может быть весело, но рано или поздно становится скучно.

Всегда есть соблазн, конечно, пободаться с определениями (что такое свобода? что такое демократия? является ли коррупция проявлением свободы или наоборот?), но какой в этом бодании толк, если как ни определи свободу, но в каком-то смысле она всегда есть, а в каком-то её никогда и нигде нет и не было?

А можно даже сделать так, чтобы в одно и то же время взаимоисключающие фразы были верны, и не мешали бы друг другу. Например, в Афинах была демократия (значит есть свобода), но было и рабство (то есть одновременно нет свободы). Точно так же у нас — правящий класс избирает себе президента (кто поспорит с тем, что нынешняя власть отвечает интересам бюрократии? значит, есть свобода), правящий класс воздействует на власть (и нет никакого авторитаризма), и даже (при помощи коррупции или прямо не исполняя закон) сопротивляется порядку, который пытается установить государство. И что особенно чудесно, это сопротивление получается совершенно естественно, потому что и коррупция — это они, и государство — это тоже они. Чудесная идиллия самоуправления и диалектической гармонии, этакая национальная рефлексия. Ну а, скажем, рабы — их демократия не касается. Но это не так уж существенно: ведь в нашем обществе границы классов размыты, сословная принадлежность достаточно условна, и каждый может хотя бы попытаться пролезть на самый верх. Можно так рассуждать и так описывать наше общество? И так тоже можно.

Но всё это, конечно, только досужие разговоры. Совершенно прав Дмитрий Львович: всё у нас есть. И свобода есть, и рабство есть. И право, и бесправие. Всё разумное действительно. И закономерность есть, и одновременно неопределённость есть, прямо как в физике. То есть как в природе. Как везде.