В чём ошиблись американцы, или ещё раз о том же

«Камышовый кот» — моё домашнее прозвище. Поэтому я и включил во френд-ленту «Блог Камышового кота».

Намедни тёзка поднял важную тему, но не докопался до глубин. Началось всё, правда, несколько раньше, с мелкого наезда на Америку в одном из довольно давних его постов. «Почему пуштуны не возвращаются из пакистанских лагерей беженцев в Афганистан, если Америка несет туда свою демократию?» — издевательски спрашивал Reedcat. Его наезд был некорректен — в том конкретном случае героиня репортажа из National Geographic, о которой шла речь, домой как раз вернулась, но это был только конкретный случай, вопрос же об «экспорте демократии» повис в воздухе. Вчера наконец я увидел в ленте обещанный тогда отдельный пост о демократии — но, увы, полноценного спора всё равно не получилось. А между тем дело стоит того, чтобы разобраться. Выношу из своих комментов куски и дописываю наново.

1. Демократия как процедура и современная демократия

Мне кажется, в применении слова «демократия» имеется определённая путаница: одним и тем же словом называются различные вещи: демократия как процедура и современная демократия.

Демократия-процедура, система сдержек и противовесов (основные принципы — публичность, ответственность власти, выборность власти, сменяемость власти, разделение властей и т.д.) возникает там, где существует множество самостоятельных субъектов какой-либо деятельности, экономической или политической, или необходимость согласования интересов каких-то групп. Например, в Великом княжестве Литовском и Речи Посполитой была проблема неоднородности населения и в том числе дворянства (почти пополам: православные и католики, русины и поляки). Кроме того, имела место феодальная раздробленность, с присущим ей натуральным хозяйством — то есть акторы, субъекты были самодостаточны — включая возможность вести междоусобные войны, собирая ополчения из своих крестьян или привлекая за плату, например, казаков из Сечи. Отсюда — сейм, выборность короля и т.д..

Демократия как процедура, однако, не является единственным решением вопроса. Разноголосицу множественных субъектов можно разрешить и при помощи деспотизма: в соседней с Литвой России разногласия мелких князей были (отчати при помощи Орды) подавлены, и князья были выстроены в вертикаль (ярлыки на княжение, дани). Тоже метод.

Но важно, что демократия в Афинах, Древнем Риме, в Литве и Польше, или вечевая демократия в Новгороде — это был инструмент согласования интересов немногочисленных субъектов (десятки, много если сотни). Причём субъекты эти часто были независимы друг от друга. Современная демократия должна согласовывать интересы миллионов, при условии гораздо большей связности и взаимозависимости. И по-прежнему использовать для согласования различные обсуждения, голосования и т.п. уже невозможно. Разница — как между монопольным сговором и свободным рынком. Равновесная цена на рынке не устанавливается голосованием. Людей стало так много, что даже меньшинство оказалось большой группой, запросы которой нельзя игнорировать.

Поэтому современная демократия — вещь совершенно другого рода. Сходство, конечно, имеется (множество субъектов, согласование интересов и т.п.), но реализация и условия в корне различаются. Современная демократия — это некая общность менталитета, осознание всеми людьми того, как демократия работает, и желание жить в соответствии с ней, то есть в уважении к интересам других членов общества. Вопрос выборности власти, сменяемости и пр. становится вторичным, а на первый план выходит “коммуникабельность”, “договороспособность” каждого человека и общества в целом.

2. Экономическая основа демократии

Итак, основа для возникновения демократии — это потребность урегулировать разногласия между свободными самостоятельными субъектами или группами. В рабовладельческом обществе или при феодализме свобода была доступна меньшинству, поэтому существовала возможность демократии античного типа — форумов, парламентов и других благородных собраний.

Капиталистическая свобода — это правовое равенство всех людей, миллионов индивидов. Каждый свободен принимать решения, каждый отвечает за себя. Степень неопределённости в обществе резко возрастает — каждый имеет самостоятельное влияние на будущее, каждый принимает решения. Возрастает и степень взаимозависимости членов общества друг от друга. Таким образом, современная демократия — это общество экономически свободных равноправных людей, занятых в капиталистическом производстве. Демократия — политическое лицо рыночной системы, политическая форма, к которой неизбежно прибегают страны со свободной экономикой — потому, что свободный экономический субъект не может сосуществовать с диктатурой и иными формами принуждения.

3. Альтернативы демократии

Однако и при капитализме по-прежнему верно, что если свободы нет, или если свобода субъектов ограничена, то демократия не имеет смысла — несвободный субъект (кто не имеет или не желает свободы) не может участвовать в принятии решений, а если навязать ему такую роль, демократия выродится в фикцию и не принесёт блага.

Как уже было сказано, демократическая процедура — вовсе не единственный способ урегулировать разногласия. Другим вариантом всегда является деспотизм, единовластие. Однако это вовсе не всегда достигается насилием и принуждением. Бывает власть главы семьи или рода — когда дети слушаются родителей, младшие подчиняются старшим. Это единовластие добровольное. Бывает такое же добровольное подчинение религиозным правилам и священноначалию. Шире, любая идеология может служить сплочению людей и их совместной и согласованной работе через отказ от самостоятельности ради некоторого общего блага.

Также не следует забывать о ситуациях, когда демократия явно неприменима. Например, это ситуация войны. Война исключает личную свободу, исключает соответственно и демократию. Ещё один пример — ситуация, связанная с нехваткой жизненно важных ресурсов: в том числе послевоенная разруха, продукты по карточкам и т.п..

Свобода всегда сложнее организована, чем деспотизм. Поэтому любое расширение пространства свободы приводит к соблазну всеобщего подчинения одной личности или общей идее. После создания системы национальных государств в Европе в XIX веке и распространения общегражданских свобод на большинство населения, такой соблазн охватил большинство стран в первой трети XX века. В ситуации, когда индивидуальная свобода была ограничена последствиями Первой мировой войны, возник соблазн скрепить нации идеологически. Так возникли фашизм, национал-социализм, коммунизм. Только Вторая мировая война с её ужасами, в том числе Холокостом, убедила людей, что этот путь ошибочен. После войны в Европе и во всём мире развиваются демократии.

4. Экспорт демократии

Свободная капиталистическая экономика, понятное дело, это не то, что можно ввести законом или указом — институты рынка, существующие не на бумаге и не в залах торжественных заседаний, а в головах всех участников экономической жизни, создаются долго и мучительно — уместно вспоминать скитания евреев по пустыне, и точно так же поколения должны пройти для создания рыночной инфраструктуры. И так как только на основе экономической свободы индивидов может существовать современная демократия, то и демократия также должна вызревать в каждом народе годы и десятилетия.

В таком понимании демократии, конечно, никакой её “экспорт” невозможен. Если американцы и вправду думают, что возможно быстрое построение демократии “с нуля”, это, конечно, ошибка — впрочем, ошибка частая в истории, тут они повторяют и СССР (с знаменитым прыжком из феодализма в социализм), и Петра I, пытавшегося в России завести европейские порядки.

Однако мне кажется, что по факту Америка преследует цель не установить демократию (так как это процесс очень небыстрый), а только способствовать её зарождению и развитию. Они делают первый шаг — устраняют деспотизм — и поэтому считают, что правы. В самом деле, разрушение диктатуры, уничтожение этого препятствия для свободы, пожалуй, может и даже должно приближать к демократии. Но если в чём есть ошибка в действиях США — так это в том, что они несут с собой войну, а война препятствует демократии не менее диктатуры.

5. Разница в деталях

Боюсь, что, как и Redcat’у, всё это покажется слишком мелкими и несущественными деталями. Американцы же неправы? Да, неправы. Они же вовсе не благо принесли в Ирак и Афганистан? Да, несомненно. Ну и всё. Антиамериканизм удовлетворён, а демократия нужна была только к слову… Мне же хочется, чтобы демократиюпонимали лучше как идею и не мешали её с чем попало, да и американскую демократию — работающую, действительную демократию! — понимали как следует. Только что я могу?

Этническое

Перечисляя еврейские фамилии из состава ЦК партии большевиков, надо всё же отдавать себе отчёт…

Если ограничивать еврейством значение, например, Троцкого как политика, или даже просто выделять еврейство как сколько-нибудь значимый признак, определявший его поведение — то, будучи последовательным, нужно так же выделять еврейство Мандельштама или Бродского, эфиопство Пушкина и т.д.. Если мы готовы признать Пушкина нерусским, если не жалко отречься от него — Ok, полный вперёд. Если же человека мы будем оценивать по тому, что проявлялось в нём, органичной частью какой среды он был, и что он сделал в своей жизни, тогда — Пушкин, разумеется, русский поэт, и Мандельштам и Бродский — тоже русские поэты (поскольку ими был жив русский язык, в русской среде они возникли как поэты, русское образование получили и к русской культуре принадлежали), и, увы, Троцкий, Каменев, Зиновьев — такие же русские политики, как и Ленин, Сталин, Николай II, Керенский, Милюков, Корнилов…

Это интересно, почему так много людей, вышедших из еврейской среды, оказались в революции. Но были ли евреи-большевики — евреями? Судя по всему, они были просто люмпены, оторванные от всех корней, в том числе и этнических. (И понятно, почему именно еврейской судьбой это часто было в России: давила и религия, раз ушёл, то навсегда; давила и среда, выковывая из жертв погромов главарей террора). Мне кажется, что гораздо важнее найти общее между евреем Зиновьевым и грузином Сталиным, чем между любыми евреями в любом большевистском или другом левацком комитете. А общее там — насилие, «классовое сознание», готовность на убийство и на оправдание убийства — это ли еврейское в них? Отнюдь. Но это отлично объединяет их с матросами и вернувшимися с фронта солдатами (то есть очумевшими от незнакомой среды и насилия, вырванными войной из общины крестьянами — такими же по факту агрессивными люмпенами). Это отлично объясняет всеобщий террор, и главенство большевиков в этом терроре.

И это всё те же зады, всё та же развилка между нацией-этносом с одной стороны и нацией культурной и экономической с другой, окторые мы жуём уже сто лет. Идея этнически чистой нации, нации-этноса, возникла, судя по всему, в середине XIX века.  Миллер говорит, что именно во второй половине XIX века возник новый тип антисемитизма — «модерный антисемитизм»:

Раньше считалось, что еврей слаб, непродуктивен и из него надо сделать человека, как мы… Как мы знаем, выкрестившийся еврей в правовом смысле и в Российской Империи переставал быть евреем. Что такое модерный антисемитизм? Это принципиально иная вещь. Еврей становится плох потому, что он силен, хитер, лучше других умеет управляться в новом капиталистическом мире и еще, гад, научился прятаться, так что его даже и не различишь. И поэтому неважно, что он говорит по-русски, что он крестился и т. д.

Откуда это взялось? Можно представить, что такой была реакция только что создавшихся европейских наций, унифицировавшихся и создавших монолитные гражданские общества, на  меньшинства, не желавшие ассимилироваться и быть такими как все. Гражданское общество в Европе стаоло развиваться в сторону тотальной унификации, породив «государство-нацию», фашизм, национал-социализм и русский коммунизм. Только война и в частности Холокост показали, что этот путь — ложный. Что не этнос должен формировать нацию, а произвольное множество индивидов, совместно проживающих и ведущих хозяйственную деятельность. Что культурная унификация не обязательная вообще. Основой вновь стала экономика.

Но в России в XIX веке ещё существовала империя, не было нации в европейском понимании (возможно, нет её и до сих пор), не было гражданского общества. Антисемитизм, как и, скажем, социалистические идеи, в России были восприняты из Европы, и в силу заимствования искажены. Антисемитизм стал не ответвлением осмысления вопроса о том, что такое нация, а превратился в систему легитимизации пещерной дикости, нашедшей в еврее воплощённого врага — Чужого. Поэтому победа над фашизмом и кризис коммунизма не нанесли удар по антисемитизму — у нас просто не поняли, что победа над фашизмом означает, что этнические трения теперь будут считаться пережитками прошлого. Мы жили старыми понятиями. Европа провозгласила право нации на самоопределение, имея в виду разрушение империй — мы поняли это как право этноса на попытку создание нации. Европа пришла к глобализации — мы до сих пор огораживаем себя заборами… И мы до сих пор определяем нацию этническим происхождением. В России всерьёз считали Америку многонациональным государством!

Мы мечемся в старых идеях, не в силах разрешить накопившиеся противоречия, которые, как обычно, многие уже разрешили до нас. Но нам надо их решать самостоятельно, потому что только на своём опыте, своим трудом можно их решить по-настоящему…

This country

Просто недоумения.

Никогда не понимал, почему патриотам не нравится, когда говорят «эта страна». Почему нет? Грамматически правильно, и указывает на место пребывания. Конечно, эта. И дополнительно, вроде бы, уже давно разобрались, что это совершенно необязательно непатриотично, что в Америке this country произносится гордо — ну, отрефлексирован вопрос, давно и надёжно. Но всё равно — употребление словосочетания «эта страна» для кого-то до сих пор равносильно словам «я еврей, ненавижу Россию и хочу уехать в Штаты».

Никогда не понимал, почему наши коммунисты называют себя коммунистами. Они же, на минуточку, почти постоянно путают базис с надстройкой. Они исходят из того, что коммунизм — это хорошо, и поэтому его надо строить. А это уже, во-первых, оппортунизм: вроде бы, по Марксу, коммунизм — это не то, что можно выбирать, а нечто неизбежное. А во-вторых, они забывают о классовом характере морали и её изменении при смене формации. Глупо говорить, что нечто «хорошо», если оно принесёт с собой совершенно иное понимание добра и зла. Наконец, по Марксу коммунизм — это в первую очередь не справедливое общество, а следующая за капитализмом и более развитая экономическая формация. Именно развитие производительных сил требует изменения производственных отношений, справедливость, добро и зло — вторичны. То есть может быть они и коммунисты —  но не марксисты точно. Скорее всего, коммунизм их — стихийный, а ещё вернее, что они коммунисты по привычке. Определять коммунизм как добро и справедливость — значит не отличать коммунизм от рая. Определять коммунизм как не-капитализм — зачастую означает только возвращение в до-индустриальную эпоху.

Далее, наши коммунисты почти никогда не интернационалисты (например, часто они банальные антисемиты). И уж почти всегда для них национальное выше классового — между тем, нация (и патриотизм заодно) по всем понятиям есть один из моментов буржуазного общества. Нация — это идеологическая конструкция, созданная в своё время буржуазным строем для охраны интересов национального капитала и ведения войн в эпоху империализма.

Наконец, в большинстве они поклонники сталинского социализма. Евросоциалистов и еврокоммунистов  — не то чтобы я по ним скучал, но их у нас днём с огнём не найдёшь, а почти все левые — ультра-левые: троцкисты, маоисты и сталинисты (при чём ещё не все осознают, что они такое несут). И огромное количество маниловщины. Например, многие считают СССР великим проектом построения справедливого общества, и совершенно не задумываются о том, возможен ли вообще подобный проект — для начала, хотя бы экономически — и соответственно почему этот проект развалился. Казалось бы, есть конкретный пример, возьми да подумай. Нет, врагов всё ищут…

То есть никакого «свободного общества свободных людей», никакого «от каждого по способностям, каждому по потребностям», ничего такого. Вот пример современного русского коммуниста: http://quejana.livejournal.com/25612.html. У Аксёнова в «Скажи Изюм», кажется, про таких было: «Он не ошибся машиной?» А уж идеи — принудительное равенство в бедности… Для меня это в первую очередь уничтожение стимула к труду (вообще к применению мозгов, к любому предпринимательству) при сохранении сильной власти, то есть при сохранении неравенства — понятно ведь, что роскошь в быту не главное в капиталисте, важнее власть, в частности как возможность получить желаемое — и эта власть при том «коммунизме» неизбежно останется уделом верхушки. Итого, равенства не достигнут, а экономику разрушат (Пол Пот уже испробовал эту программу, результат известен).

Ну покажите мне умного коммуниста, а? Чтобы  не в стиле газеты «Правда», а на уровне Жижека и Ильенкова, хотя бы. Может, я в партию вступлю… Если этот коммунист придумает что-нибудь против аргументов фон Мизеса :) Мне, собственно, именно этого и надо, а то я сам-то ничего придумать не могу. А спросить не у кого.

Без права и морали

— Что важнее: право на самоопределение или право на территориальную целостность?
— Важнее всего — Сила. Именно она расставляет приоритеты и решает в каждом конкретном случае, кто именно — здесь и сегодня — прав. Юридические дискуссии возможны только в тех геополитических ситуациях, к которым Центры Силы почему-либо равнодушны. Тут даже от ООН может быть некоторая польза. […] О каких «моральных правах» может идти речь, если помнить, что Саакашвили не совершил в Южной Осетии ничего такого, чего не совершили мы 15 лет назад в Чечне? […] Два противоречащих друг другу международных принципа столкнулись — а значит, все решает сила и давайте не отвлекаться на мораль.

Кто это говорит? Даже не угадать. Борис Натанович Стругацкий. Он подписал какое-то письмо, за это его ругают или хвалят — неважно. Здесь его собственные слова.

Самое бессмысленное, что может быть, — это доказывать чью-либо правоту. Когда встречаются две правоты, гибнут невинные люди. Грузия сильнее Осетии и Абхазии. Россия сильнее Грузии. Штаты сильнее России. Если использовать образ Юза Алешковского, то это дуэль на бумерангах. Правота есть что-то чудовищное. Никто не прав, только Бог.
А что нам делать? Побежденные в холодной войне, мы не можем да и не должны смиряться с волей победителя. Но помнить о собственном опыте обязаны. А опыт у нас вот какой. Операции в Чечне оправдывались той же необходимой целостностью территории, как сейчас Грузия оправдывает операцию в Южной Осетии и Абхазии целостностью своей. Попробуйте вывести общий знаменатель из этой взаимной подлости…

Почти слово в слово. Правды и морали нет, все неправы, есть только сила, есть только победители и побеждённые. А это уже Андрей Георгиевич Битов. Его подпись тоже стоит под каким-то кошмарным письмом, и это тоже неважно — здесь-то его собственные слова.

Словно печать: сразу после 08.08.08 все журналисты и комментаторы стали говорить страшные слова о геноциде и двух тысячах погибших от грузинского «града». С теми, кто это писал или говорил, было бессмысленно что-то обсуждать — это был знак, его подавали власти: зная всё, они соглашались произносить нужные слова. Сейчас — эти письма, писатели и артисты. Факты уже не так важны, тут другой уровень, вопросы добра и зла. Но опять есть эти важные отметки: «Большевики, поделившие Осетию пополам» (повторение этой путинской лжи и у Битова, и у Стругацкого), «никто не прав», но «грузины виноваты».

Они остаются замечательными, великими людьми. Но, кажется, наше время сломало в них что-то: ощущение права на собственную правоту? веру в добро? Что-то главное. Кажется, они больше не верят в добро, в мечту. Они верят в хитрые комбинации из больших и меньших зол.

Да, «всё настолько плохо»…

Ещё о восприятии

Ларри Вульф в книжке «Изобретая Восточную Европу» приводит цитату из «Общественного договора» Руссо о Петре Первом:

Петр обладал талантом подражательным, у него не было подлинного гения, того, что творит всё из ничего. Кое-что из сделанного им было хорошо, большая часть была не к месту. Он понимал, что его народ был диким, но совершенно не понял, что он ещё не дозрел до уставов гражданского общества. Он хотел сразу просветить и благоустроить свой народ, в то время как его надо было ещё приучать к трудностям этого. Он хотел сначала создать немцев, англичан, когда надо было начинать с того, чтобы создавать русских. Он помешал своим подданным стать когда-нибудь тем, чем они могли бы стать, убедив их, что они были тем, чем они не являются. Так наставник-француз воспитывает своего питомца, чтобы тот блистал в детстве, а затем навсегда остался ничтожеством. Российская империя пожелает покорить Европу — и сама будет покорена. Татары, её подданные или соседи, станут её, как и нашими, повелителями.

Этот пассаж был возражением Вольтеру, написавшему хвалебную «Историю Петра I».

Бесспорно, глубина пророчества Руссо потрясает — в сущности, ещё до Екатерины (в 1762) он написал то, вокруг чего и сейчас крутится русский вопрос. В сущности, теперь мы видим, что Руссо был во многом прав — во всяком случае, и сейчас, в наши дни, можно слышать рассуждения о том, что нация должна «вызреть», а институты национального государства не могут быть заимствованы или навязаны — это следует, в частности, и из концепции нации как «выдуманного сообщества» — нацию должны согласованно «выдумать» все её участники. (Правда, и точка зрения Вольтера также имеет сторонников — просвящённый абсолютизм в форме «управляемой демократии», угадываемый у того же Путина, оправдывается «величием» и некими благими целями и не обращает внимания на естественность развития народа и используемые средства).

Но можно посмотреть и с другой стороны — насколько традиционным для Европы является нынешний «дискурс» неприятия России как ненастоящей, притворной цивилизации — этакой «Потёмкинской деревни», вставшей формально вровень с Европой, но на самом деле отсталой и дикой.

upd. Текст книги в интернете.

Новое государство

Ура-патриоты говорят, что международного права больше нет, что ялтинская система разрушена, и очень радуются этому. Однако не предлагают ничего взамен. СССР продвигал социалистический проект. Но после 1991 года Россия вошла в рамки западной идеологии, которую, вроде бы, пытается сейчас отбросить, чтобы выйти из чужой тени. Понятно, что если Россия не представит собственного нового проекта мироустройства, альтернативного западному, то вряд ли она сможет собрать вокруг себя союзников и вряд ли сможет соперничать с Западом — просто потому что по умолчанию действует западная модель, а в её рамках Россия сейчас выглядит мелкой и довольно гадкой шпаной.

Я думаю, что та идея, которую может предложить Россия, и которой она de facto уже начала следовать — это отказ от принципа территориального суверенитета.

Есть уже пример государств без территории: например, Хезболла, обладающая властью, армией, большим бюджетом, помогающая своим «гражданам» в рамках многочисленных социальных проектов, но не имеющая территории. Не нужно пугаться довольно скверной репутации этой организации: первопроходцы часто бывают не слишком приятны собой. Более приятный для западного человека пример — сионистское движение, обретшее страну, но изначально функционировавшее без территории.

Другая сторона того же явления — это транснациональные корпорации, на волне глобализации получающие влияние практически в произвольных уголках планеты. Они приобретают и некоторые функции государства, в основном финансовые и фискальные (повышение цены на газ — что это, если не налог?), но также и связанные с безопасностью (например, известно, что в России Газпром и Роснефть имеют право сами охранять свои трубопроводы).

Также существуют крупные фирмы, функционирующие как частные армии и работающие по контракту — лучший пример можно видеть в Ираке (компании «Blackwater», «Erynis» и другие). Функции государства размываются и продаются. Возможно, когда-нибудь все министерства будут функционировать как частные фирмы, и их услуги будут привлекать победившие на выборах кандидаты на условиях тендера… Но это особый разговор.

Главное отличие Газпрома, Хезболлы, Blackwater и других современных феноменов от собственно государств — то, что они не имеют суверенной территории. Однако территориальный суверенитет порождает многочисленные проблемы, вышедшие на поверхность в 1990-е годы в виде многочисленных самопровозглашённых государств и территориальных конфликтов. Отказ от принципа незыблемости границ и от границ как таковых вводит новую, постиндустриальную, почти виртуальную реальность и даёт возможность решения этих проблем.

Принципом должно стать: где русские, или где Россию хотят видеть — там и Россия. Крым — несомненно российский. Восточная Украина. Брайтон Бич и Израиль — наши. И так далее. В сущности, этот же принцип исповедуют мусульмане в своём понятии дар-аль-ислам. Россия тоже становится «уммой», для которой главный принцип — русский вправе не подчиняться нерусскому, вправе признавать только русскую власть — так же, как мусульманин не может жить под властью язычников.

Это будет очень жёсткий и некомфортный мир. Чтобы быть последовательной, России и самой придётся отказаться от «незыблемости» прав на свой «ареал», и защищать его оружием, если кто-то чужой заявит на неё права. На очереди конфликты не только со странами СНГ, но и с Китаем. Это будет мир тоталитарных идеологий, этнических чисток и бесконечных локальных войн. Но если посмотреть внимательнее, этот мир уже настал, всё так уже и есть, и довольно давно.